– А то, что ты живешь один. Понимаешь? Совершенно один. Пока ты жил с родителями, они видели, что ты по ночам встаешь, что-то делаешь, а утром не помнишь ни хрена, и они могли тебе об этом сказать. А сейчас кто тебе скажет? Если ты ходишь куда-то во сне, кто это видит? А тот, кто тебя видит, откуда может знать, что ты на самом деле спишь и ничего не соображаешь, а потом ничего не вспомнишь? Некому тебе об этом сказать. И ты живешь в счастливом неведении, думаешь, что приступы у тебя давно прекратились. А на самом деле…

– Погоди, погоди, – испугался Лева, – ты что, думаешь, что это я – маньяк? Что это я детишек увожу и убиваю? Ты что, охренел совсем?

Он почти кричал, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. В этот момент он готов был убить своего друга Славку Ситникова. Его охватила такая ярость, что в глазах потемнело.

И вдруг он опомнился. Ярость, неконтролируемая агрессия, желание ударить, убить… Он, тихий безобидный аспирант, физик-теоретик, сын мамы-доцента и папы-профессора, подающий надежды двадцативосьмилетний молодой ученый Лева Аргунов, книжный червь, – он, оказывается, способен на такие сильные и разрушительные эмоции. А если и в самом деле…? А вдруг Славка прав, и приступы не прекратились, просто он теперь о них не знает?

Лева попытался взять себя в руки, успокоиться и сосредоточиться. И спасительная мысль сразу же пришла!

– Но ведь детей уводили из детского сада и школы, так?

– Так.

– Значит, это было днем?

– По-разному. Когда утром, когда днем, а когда и ближе к вечеру.

– Вот видишь, – Лева торжествующе улыбнулся. – Значит, не ночью. Ночью дети спят у себя дома и их никуда нельзя увести.

– Ну ты даешь, – недобро усмехнулся Ситников. – Ты кто? Служащий в конторе? Ты – аспирант, ты сидишь дома и работаешь над диссертацией, у тебя рабочее время не с девяти до шести, а когда ты сам захочешь. Что я, не знаю, как вы работаете? Сидите над своими книжками ночи напролет, а потом весь день отсыпаетесь. Да ты сам вспомни, сколько раз я тебе днем звонил, а ты отвечал мне совершенно сонный и говорил, что лег спать только в восемь утра, потому что вечером тебе в голову пришла очередная гениальная идея и ты всю ночь ее просчитывал и продумывал. Было?

– Было, – признал Лева. – Слушай, Слава, ты меня не первый год знаешь, скажи честно: ты действительно считаешь, что я способен на такое? Ты в самом деле думаешь, что это я?

– Ну что ты, – Ситников успокаивающе улыбнулся и снова разлил вино. – Давай выпьем.

Он залпом осушил свой стакан и снова закурил.

– Ты мой друг, Левка, и я тебе верю как себе. Но не все люди на свете твои друзья и будут тебе верить. Поэтому лучше, чтобы про эту историю с пояском никто не знал, понимаешь? Я никому ничего не скажу. И ты никому не говори. Ладно?

– Нет, подожди, – Лева все никак не мог успокоиться, – я хочу разобраться. Я должен понимать…

– Ничего ты не должен, – Слава чуть повысил голос. – Не бери в голову. И я дурак, не надо было тебе рассказывать. То есть нет, я правильно сделал, что рассказал, потому что теперь ты понимаешь, что об этом пояске и о твоих приступах не надо трепаться направо и налево. Понял? Скажешь кому-нибудь, сарафанное радио разнесет повсюду, дойдет до ментов, они к тебе прицепятся, всю душу вымотают, еще, не приведи господь, на психиатрическую экспертизу отправят. Хорошо, если на амбулаторную, а если на стационарную? Это ж на месяц в психушку залететь! А ты физик-теоретик, у тебя секретность и все такое. И всё, конец карьере. Понял?

– Понял. Но все равно я хочу понимать, есть у меня приступы или нет, и если есть, то что я делаю в это время, – твердо сказал Аргунов. – Я не верю, что я убийца, но я ученый и не принимаю ничего на веру. Я должен знать точно.

– Экий ты, право, – улыбнулся Ситников. – Ну, заведи себе бабу, пусть она с тобой живет и ночует у тебя, сразу все узнаешь. Да вот хоть подружку нашу с тобой – только помани, сразу твоя будет. Она по тебе давно сохнет, сам знаешь.

– С ума сошел, – фыркнул Лева. – Сто лет она мне не нужна.

– Да брось ты, красивая девка, влюблена в тебя как кошка, чего тебе еще надо? И главное: если что не так – она тебя никогда не выдаст. Просекаешь?

– Даже говорить об этом не хочу, – отрезал Аргунов.

– Да почему? Чем она тебе не нравится?

– Не нравится – и всё. И вообще, я уверен, что никакого «если что не так» не будет.

– Ну, это само собой, – согласился Ситников.

В тот день они много выпили и больше к разговору о приступах Аргунова и загадочном пояске от детского платья не возвращались, стараясь обсуждать что угодно, только не это.

Слава Ситников давно ушел, а Лева все сидел в комнате на диване, крутил в руках поясок в красный горошек и с ужасом думал: «Неужели это действительно сделал я? Славка только делает вид, что верит мне, на самом деле он уверен, что это я убиваю и насилую детишек, но он мой друг и готов меня покрывать. Он готов мне помочь, он даже пошел на служебный проступок, разгласив закрытую информацию, чтобы уберечь меня от необдуманных действий. Он знает точно, что это я. А я? Я это знаю?»

Примерно месяц после этого Лева Аргунов жил в непрекращающемся кошмаре. Каждый день, ложась спать, он тщательно осматривал свое жилище, стараясь запомнить, что, где и в каком положении находится, ставил хитрые «метки» и, проснувшись, первым делом проверял, нет ли следов того, что он во сне вставал и что-то делал. Сон с каждым днем становился все короче и тревожнее, в конце концов он вообще перестал спать, похудел, почернел, забросил работу над диссертацией, сутками напролет изводя себя сомнениями и страхами. Он – убийца? Или нет?

Потом стало полегче, в конце концов любая боль ослабевает, а страх становится привычной частью повседневной жизни. Прошло еще несколько месяцев, и все вошло в обычную колею. Сомнения остались, ничего не забылось, но тревога понемногу притупилась, и Лева снова вплотную занялся диссертацией, быстро доведя ее до завершения. Ситников больше ни разу не заговорил об убитых детях, а Аргунов никаких вопросов сам не задавал. Он боялся услышать ответ, с которым он не будет знать, что делать.

Еще через два года Лева совсем успокоился и сделал, наконец, предложение молодой женщине, с которой давно встречался. Он женился, у него родилась дочь, он вполне успешно двигался по лестнице научно-педагогической карьеры, изменил научную специализацию, занявшись прикладной физикой, запатентовал кучу изобретений, которые могли с успехом применяться в технологии строительства, а с приходом новой экономики начал, не без помощи своего старого друга Славы Ситникова, заниматься бизнесом, торгуя этими самыми технологиями. Бизнес развивался успешно, Аргунов стал человеком состоятельным и теперь, когда до шестидесятилетия осталось всего два года, подумывал о том, чтобы заняться политикой. С его деньгами это вполне реально, можно стать если не вторым, то уж третьим лицом практически в любой партии, его примут с распростерыми объятиями. Кошмар семьдесят пятого года почти забылся…

И вдруг вчера он обнаружил в своем шкафу детскую футболку. И все вернулось. Уже три года, как они с женой спят в разных спальнях. И не потому, что отношения испортились, нет, просто возраст дает о себе знать. Жена давно жаловалась, что по ночам Лев Александрович храпит так громко, что она не может спать рядом с ним. У нее же, напротив, сон беспокойный, ей порой снятся тяжелые сны, после которых она просыпается с сильным сердцебиением, приходится вставать, чтобы выпить лекарство или просто стакан воды, и ей не хочется беспокоить мужа.

Дом огромный, трехэтажный особняк, спальня жены на втором этаже, сам Аргунов спит на третьем, и даже если он и встает по ночам, она совершенно точно этого не услышит и не увидит. Пока спали вместе, жена ничего не говорила о его приступах, и Аргунов был уверен, что их нет. Закончились они давным-давно, и можно про это забыть раз и навсегда. Но кто знает, что происходит в последние три года? В доме есть охрана, но охранники по ночам крепко спят, это Аргунов знал точно. Их работа нацелена на то, чтобы не дать посторонним проникнуть на территорию участка, для чего существует навороченная электронная сигнализация. Задания следить за выходящим из дому хозяином они не получали. И даже если бы увидели ночью Льва Александровича, только плечами пожали бы: ну вышел человек погулять, имеет право. Не такого масштаба он фигура, чтобы телохранители за ним днем и ночью таскались. Аргунов знал, что сомнамбулизм – штука малоизученная, специалисты говорили ему, что это до сих пор «белое пятно», никто не может сказать точно, отчего начинается снохождение и отчего прекращается. От психической травмы, от сильного стресса, от длительного нервного перенапряжения, даже от инфекционной болезни – от чего угодно. А стрессов в жизни состоятельного бизнесмена всегда хватало, причем с годами к ним не привыкаешь. Наоборот, с возрастом переносишь их все труднее, с все более тяжелыми последствиями для здоровья, это всем известно.

Все было так благополучно, так спокойно… И вдруг все вернулось. Но может быть, это только сон? Не было вчера никакой детской футболочки, это ему приснилось. И бессонной ночи не было, на самом деле он крепко спал, так крепко, что теперь не может отделить сон от яви. Сейчас он приедет домой, будет ужинать вместе с женой, потом поднимется к себе на третий этаж, войдет в спальню, откроет шкаф и убедится, что никакой желтой футболки со смешным зайцем и в помине нет.

А если она есть? Что с этим делать? Как было бы хорошо, если бы у него были внуки! Можно было бы сказать себе, что кто-то из ребятишек играл в дедушкиной спальне и сунул в шкаф свою маечку. И не было бы никаких вопросов, мучений, сомнений и страхов. Но внуков у Аргунова не было. Его единственная дочь всего неделю назад вышла замуж и уехала с новоиспеченным мужем на два месяца в свадебную поездку по Европе.

Он никогда не думал, что его дом находится так близко от центра Москвы. Когда машина въезжала на территорию участка, Аргунов невольно втянул голову в плечи. Ему хотелось стать маленьким и незаметным, исчезнуть, раствориться в салоне машины и перестать быть. Тогда не нужно будет входить в дом, подниматься в свою спальню и открывать шкаф.

И не открыть его он не может. Потому что открыть нужно. Потому что теплится еще, трепыхается на дне души надежда, что все приснилось и ничего не было.

А если ЭТО есть?

Тогда он позвонит Славе Ситникову. Слава – единственный, с кем можно об этом поговорить.

* * *

Олеся снова поставила две фишки на красное, одну на «нечет» и три на вторую дюжину. «Каждый раз одно и то же», – подумал Ситников, с улыбкой глядя на молодую женщину.

– Неужели тебе никогда не надоест повторять одни и те же ставки? – ласково спросил он. – Хотя бы ради разнообразия поставь на «зеро» или на первую дюжину.

– Ни за что! – весело отчеканила Олеся, чмокнув его в щеку.

– Ну тогда поменяй количество фишек.

– Ни за что, – повторила она, не отрывая глаз от шарика, судорожно мечущегося в колесе рулетки. – Это дело принципа. Красное, нечет и вторая дюжина. Я буду играть до тех пор, не выиграю на этом.

– Так на этом много не выиграешь. Я бы еще понимал, если бы ты ставила на одно и то же число. Тут вопрос только терпения, и рано или поздно сорвешь банк. А так…

– Мне не нужно много и сразу, – она улыбнулась и прижалась к нему. – Мне важен процесс. Пожалуйста, попроси, чтобы мне принесли «кампари-оранж».

Ситников огляделся, нашел глазами официанта и сделал едва заметный знак пальцами. Через мгновение чернявый симпатичный юноша склонился к нему.

– Слушаю вас.

– Даме «кампари-оранж», а мне, будьте любезны, эспрессо и пачку «Вог».

Он медленно пил свой кофе, затягивался тонкой «дамской» сигаретой и любовался Олесей. Боже мой, как же он ее любил! Когда он смотрел на нее, у него внутри все таяло и превращалось в мягкую пуховую подушку. В ней не было недостатков, она была совершенством, как совершенны бывают дочери для любящих отцов, а сыновья – для любящих матерей.

У Олеси в сумочке замурлыкал мобильник. Она досадливо сморщила носик и не глядя щелкнула замком.

– Алло! Я? В казино. Ну да, играю… Нет-нет, не беспокойся, я с папой… Да перестань ты, ради бога, ну сколько я выпила-то? Три кампари, там алкоголя вообще кот наплакал. Ладно, ладно, хорошо.

Она протянула трубку Ситникову.

– Получи руководящие указания, – шепнула она и снова отвернулась к игровому столу.

– Конечно, я ее отвезу, не волнуйся, – проговорил он, не тратя лишних слов на приветствия. – Пока, увидимся.

Вот дал же бог девке мужа! Хуже матери-наседки. Впрочем, в роли бога в данном случае выступил сам Ситников. Что ж, за все надо платить. У Гриши есть недостатки, а у кого их нет? Но зато в этом браке масса достоинств, и за Олесю Вячеслав Антонович спокоен. Она в хороших руках. Во всяком случае, в таких, какие устраивают лично его, Ситникова.

– С папой она, – хмыкнул он, возвращая ей телефон. – Нашла себе прикрытие. Думаешь, если папа стоит рядом, то порок в глазах твоего мужа перестает быть пороком?

Олеся повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Если папа стоит рядом, значит, рядом нет любовника, – мягко произнесла она. – Это же очевидно.

«Вот уж это-то совсем не очевидно», – с сарказмом подумал Ситников.

Он так до конца и не понял, что влечет ее сюда, в казино, почему она с таким упорством приходит играть на рулетке дважды в неделю, делает одни и те же ставки и покидает заведение не тогда, когда заканчиваются фишки и деньги, а в одной ей известный момент. Играла она азартно, волновалась, сжимала ладони, глаза горели, щеки то пылали, то покрывались мраморной бледностью, но примерно через два часа Олеся прекращала игру и уходила. И сколько Вячеслав Антонович ни бился, вразумительного ответа он так и не получил.

Он заказал еще кофе, отошел от стола и сел в мягкое кресло, рядом с которым стоял низенький деревянный столик с пепельницей. Сам Ситников не играл вообще, никогда и ни при каких обстоятельствах, у него не было тяги к азартным играм, они не были ему интересны, кроме того, он – государственный чиновник, руководитель департамента в министерстве экономики и должен беречь репутацию. Хорошо известно, что игры в казино – легкий и практически не проверяемый способ отмывания денег, полученных в виде взяток, а зачем Ситникову эта головная боль? Но с Олесей он ходил в казино с удовольствием, потому что каждая минута рядом с ней была праздником. Не играл, а просто стоял рядом или чуть в стороне, наблюдал за тем, как она играет, разговаривал с ней. Вот и сейчас он сидел и смотрел на ее обтянутую тонким трикотажным платьем спину, на изящную шею, на покачивающиеся длинные серьги, изысканно постриженные волосы на затылке, и ему казалось, что ничего лучше, ничего прекраснее на свете не существует. Как же милостива к нему судьба, давшая ему Олесю и позволившая любоваться этой красотой!

Снова зазвонил мобильник, на этот раз у него.

– Слава…

В первый момент он даже не узнал голос и нахмурился.

– Слушаю вас, – строго произнес он.

– Слава, это я.

– Господи, Левка! Что у тебя с голосом? Ты заболел? Или что-то случилось?

– Случилось. Слава, мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно и срочно.

– Что, прямо сегодня?

Ситников бросил взгляд на часы: половина одиннадцатого. Н-да, дела…

– Не отказывай мне, Слава. Я пропаду.

– Ну конечно, конечно. Ты хочешь ко мне приехать?

– Я… не знаю. Не понимаю, как лучше… Я вообще ничего не понимаю.

– Все ясно. Ты дома?

– Да.

– Я сам приеду.

– Когда?

Ситников снова глянул на циферблат. Сейчас дороги уже относительно свободны, пробок не должно быть нигде. На то, чтобы отвезти Олесю домой, уйдет минут двадцать, оттуда до загородного дома Аргунова – еще минут сорок. Но согласится ли Олеся прервать игру прямо сейчас? А вдруг начнет капризничать, захочет еще остаться? Придется тратить время и слова на объяснения и увещевания.

– Примерно через час – час пятнадцать. Раньше не успею.

– Я жду тебя, Слава, я тебя очень жду.

Но тратить ни слова, ни время не пришлось. Стоило ему только сказать, что пора ехать, она немедленно собрала со стола оставшиеся фишки, и ни малейшего следа неудовольствия на ее красивом лице Ситников не заметил.

– Извини, что я тебя сорвал, – виновато сказал Вячеслав Антонович, когда они сели в машину. – Но это действительно важное дело.

Олеся молча взяла его за руку, прижала пальцы к своей щеке, поцеловала.

– Никогда передо мной не извиняйся, – голос ее звучал тихо, но твердо. – Ты знаешь, что делаешь, и не мне судить, правильно это или нет.

От этих слов в горле у него встал ком, и Ситникову показалось, что он вот-вот расплачется. Он крепче сжал ее тонкие пальцы.

– Ты – самое большое сокровище в моей жизни. Так есть, так будет, и этого не отменят никакие твои мужья. Ты все равно будешь моим сокровищем, а не их. Ты поняла?

– Почему «мужья», почему во множественном числе? – она лукаво улыбнулась. – У меня только один муж. Или ты планируешь для меня кого-то еще?

– Человек предполагает, а бог располагает, – отшутился Вячеслав Антонович. – Все может случиться в этой жизни.

Олеся резко отдернула руку и повернулась к нему. Стоянка возле казино была залита светом, и даже в неосвещенном салоне машины лицо ее было видно отчетливо, до малейшей черточки.

– Ты что, серьезно? – напряженно спросила она.

– Ты о чем?

– О том, что у меня может быть еще какой-то муж кроме Гриши.

– Все может случиться, – повторил он.

Ему нравилось поддразнивать ее.

– И ты это допустишь?

– Ну а почему же нет? Любовь, Олесик, штука малоуправляемая. Влюбишься, потеряешь голову, и что нам с Гришей прикажешь делать? На замок тебя закрывать?

– Не смей так говорить. И думать так не смей. Мне не нужен никакой другой муж.

Она должна была сказать еще одну фразу, просто обязана была ее сказать. Она всегда ее говорила, и Ситников приготовился услышать эти слова. Но… В этот раз Олеся промолчала. Она их произнесла мысленно, это было видно по слегка сощурившимся глазам, по подрагивающим губам, но вслух она так ничего и не сказала.

Вячеслав Антонович внутренне усмехнулся. Олеся тоже любила его поддразнивать. Что ж, они друг друга стоят. Старый матерый волк и молодая острозубая волчица.

* * *

Несмотря на полтора десятка лет, прожитых в безжалостном мире бизнеса, Лев Александрович Аргунов во многом так и остался ученым-физиком, напрочь лишенным фанаберии нуворишей. Загородный дом он построил только потому, что дочь рано или поздно выйдет замуж (так оно и случилось), у него появятся внуки, и пусть у них у всех будет просторное красивое жилище, окруженное елями и соснами. Самому ему куда больше нравилось жить в городской квартире, в центре Москвы, и он время от времени оставался там ночевать, если освобождался поздно, а на следующий день предстоял ранний подъем и хотелось выспаться.