Возлюби Господа, как будто он – человек:
утром встаёт с тобою – тебя из-под век
рассматривает так, как будто воскрес он, и в первый раз
ощупывает мир, как одного из нас,
будто Господь твой – это юла. А ещё точней —
остаток её спирали, пружинка в часах, кукушонок в окне,
звук этот всегалдящий, молчание, темнота,
остающаяся после тебя, как окно, пустота,
место молитвы, стоящее на словах, циркуль из взгляда,
очеркивающего тебя, повторяющее тебя почти наизусть,
из тебя вырастающее в свой рай, как из почвы куст,
из куста – огонь, из огня – вода, из воды —
жажда второго, то есть воды следы.
(26/01/2017)
Дух летит, не поспешая,
между стрелок снегопада
часовых – как будто края
ни ему, ни мне не надо.
Вздрогнут краешки у нёба —
всё опять начнётся снова:
снег и небо, день чудесный,
лошадь что идёт, как слово.
Здравствуй, друг мой косолапый —
ты достанешь лёгкой лапой
рыбу, нитку дымовую, лёд
прозрачный, как январь.
Подыши со мною рядом:
надорви меня по раю:
снег не прерван, обозначен —
словно небом тишина.
(01/2017)
Куда матросы нас несут
в холодном, словно смерть, лесу,
который не Харон, но «о»
оставленное от него?
То снег падёт, то ангел выйдет,
то мальчик, глядя в свет, зассыт.
В просвет земли идя, как дети,
из этой белой темноты
мы смотрим, как несут матросы
в невероятной речи чушь —
и чушь, как небо, снизу светит
и освещает телу путь.
(27/01/2017)
Выходишь из ворот, а там – зима
тебя произносящая, как «ма»,
прикинется то лялькою, то люлькой,
качающейся справа от тебя —
пока геометрически смешна
её иссиня-тонкая фигурка.
Играем в шахматы, две морды, ты и я,
две лошади, что тенью в звук согнуты —
где чудится фигура из огня,
которая дымится, как искусство,
за лыжником, который от меня
оставит пар и светом ляжет густо
на чёрный воздух, трубку и трубу
из простоты, которая пока что
ещё не стала ящиком, куда
нас сложат, что – возможно – нам на счастье —
пока течёт вокруг камней вода,
похожая на лопасти и пасти
тех, что ожили в ней – пока мертва
она жила и прожигала или
не вспоминала почему сюда
её, окаменевшую, сложили,
как на щеке вдруг ожила звезда,
окаменев до крови или жилы
Всё дышит – даже если этот звук
внутри, и оттого нам не заметен,
не заметён как шахматы в свой стук,
в улитку лёгких, что теперь стозевны,
растут, как дерево сквозь зимы, как игру,
где катятся в повозке земли звери.
Они растут снежками, как следы
взрываются комками воробьиной
прозрачной крови, речи, как любви,
что рассекают небо львиной гривой,
и оставляют шрам, голосовой порез
средь темноты, что вырезана в выдох.
(27—28/01/2017)
Карта перевёрнутая ночи
корчит человека у реки —
спицы из шмелей скрывают плечи
велосипедистов, что легки.
Там и видишь, как в гало и мраке
едут бесконечный марафон
два гонца навстречу этой карте,
что и мы с тобой перевернём,
переврём, поскольку так и надо,
если жалит шмель, как звуки спиц —
слушай, слушай – смертоносно жало
у велосипедов и их птиц.
(01/2017)
Улица желта или темна,
в ангеле не существует ангел —
ты ведёшь меня через кольца
снег, что размыкается в котангенс.
Функция забыта и проста —
от того, похожая на время,
больше не относится ко мне
и лежит окружностью, как семя,
что открыто в свет снеговика,
в этот шар из детворы и смеха,
где звенит, как черная дыра,
воздух, что дыхания прореха.
(28/01/2017)
Спит на руке Гутенберга стрекоз отпечаток,
свинцовая капля, как прорезь, с любого форзаца
мира сугроб, что повиснет над хлебом с виною:
коли ты ловишь стрекоз, то тебя уже жалко.
Вот ты сужаешься, ссуженый горлу кувшина:
всяка монетка светла – всяка буква обратна
свету который отсюда летит на другую страницу
света, пчелы, чья зеркальна, как свет, опечатка.
Воздух хрустит и ломает замёрзшую ветку,
словно бы слепок воды, что замёрзла в древесной пружине —
лев предо мною стоит с Гутенбергом, как с веткою в клюве
ждёт, что слепой воробей, его стороны сдвинет.
(28/01/2017)
и медведи и собаки
складываясь в речи метр
хоровода и печали:
скоро скоро все отчалим
из отчаянья на речь
скоро сядем и местами
станем общими когда
небо твердью будет нашей
как верчения юла
(01/2017)
Ибо каждый из нас здесь и жертвенник, и Авраам,
каменный свет держащий в своих губах —
словно тот – лестница, на которой Исаак
играет в салочки с бабочкой – и изгоняет мрак…
Вот все стада твои, идущие на водопой —
свет, что глядит в лицо воде, и лицо своё
не узнаёт – так морщина вдвойне лица
больше, поскольку лицом надвое разделена —
выпьешь себя и дальше в огне пойдёшь,
словно ребёнка и Бога, бабочки дрожь
неся на руках у рисунка воды, вдоль себя —
жертвенник, сын, Авраам, стая из голубят.
(25—29/01/2017)
Я пойман на блесну
из выдоха и света
прижатого ко дну
кувшина человека.
Я слово промолчу,
которое похоже
на зеркало лица,
что наклонившись сможет
увидеть, как вода
становится черпалом,
когда лицо до дна
и света исчерпало
себя – гляди, гляди! —
меж выдохом и вдохом —
бог смотрит в нас сквозь речь
лицом обратным вдоху.
(29/01/2017)
Больно глазам,
словно небо троично легло
в тропы их зренья
что их есть причина – легко
приподнимает их
тёмной ладонью, в язык
белый кладёт, чтоб остаться
лишь долей от них,
чтобы лежать у себя
на холодной руке
или, как свет,
не имеющий веса в реке.
(29/01/2017)
Представь, что остров – это воды,
побег от выдоха её,
стоящий в маятнике леса,
где стоишь только одного
воспоминания и звона,
сгущаемого в голубей,
летящих, как водовороты
сквозь лес, горящих в них людей.
Никто из нас – непредставимый —
стоит, как ключик от часов,
что крутят голос, словно остров
как небо или остриё.
(01/2017)
Испуг, в котором ты летишь,
живёшь, в который уже раз —
ты стал испугом – говоришь —
ты сам, непрочный в себе, лаз.
О, комната, которой ты
был извлечён на свой испуг,
на свет, который – как дитя —
свернулся у себя во рту,
как кровь медовая пчелы
и яблоня, которой нет —
но так прекрасно шелестит
во мне её небытие,
чья речь – прекрасная дыра,
что собирает на свету,
метлой испуг вокруг себя,
когда по воздуху иду.
(01/2017)
Мы держали шар, как клевер
снега, тающий в губах,
что расправится, как веер
в сжатых выдохом жуках,
что – прозрачны и невинны —
говорят шарам полёт
из прозрачного пространства,
где безвестный оживёт
самолётик – старый, старый,
из бумаги и любви —
звук и ветер над полями,
что обёрнуты в снежки.
Держит на руке создатель
сад бегущий, чьи шаги,
держат в свете тело наше, как мы —
смятый в свет, снежки.
(30/01/2017)
Где просыпаешься ты, уменьшаясь в размерах? —
словно просыпался в сторону сна
и там смог остаться
большею частью своей – так иные деревья
в камень и смерть прорастают
замедленным счастьем:
Иначе – дерево в оба растёт расстоянья
в чашу и воды, которые
льются из чащи
этой подземной, где лестница свита в подлесок
склеена света слюной
с отражением – дальше
дольше, чем звук, на лету удлиняется слово
в смыслы и вещи, как сон —
это часть пробужденья.
Шар изнутри всегда больше небесного шара,
если твоя асфиксия —
это ломтик рожденья.
(29—30/01/2017)
В чём разница, осколок, мне скажи
когда ты на руке моей лежишь
как будто я свит в продолжение твоё,
и крутится во тьме веретено
из перьев, звука, вещества и лиц,
чья пряжа в отражении лежит
ворует воркование у дна
которым, как бессмыслицей, полна.
…И выговаривая, как осколок, речь —
в неё, как в смерть, я успеваю лечь.
(01/2017)
Грач становится языком
горьким и красным
болезни глотком,
царапиной на сосульки окне.
Грач состоит из корней
русского устного,
дворников и
тени того, кто рядом стоит
плачет иначе, чем снег налегке
идущий в запасном полке.
Птица не грач,
чья изнанка – полёт?
кто его белый бесстрашный пилот?
кто сохранит в этот зимний хребет
дерева – голос, вернувшийся в свет.
Грач, как верёвочка,
свитый в моток
свет, что им собран и брошен в лоток
в неба коробку, где вся высота
это болезнь, смысл и изморозь рта.
(30/01/2017)
Тело – завиток, возможно – линза
голоса, что смотрит сквозь меня —
так сгорает темнота, как сердце,
как водицы перезвон у дна.
Стукнет капля по ребру снаружи —
ливень изнутри пойдёт насквозь,
как сквозняк, которым ты нарушен,
потому что прошлое сбылось
в донышке глазном у этой стаи
что таится в снежном у окна
умолчанье – и двоится рамой —
вставленной, как будто взгляд – стена.
(30/01/2017)
Лиса бежит лисой косы – в лесу —
косцы ступают мягко на лису —
вернее тень, что – сбитая травой —
лежит среди среды и февраля:
она, возможно, стала бы норой
но не успела – яблоком легла
на свет, который – вес свой ощутив —
в тропе косца лисой теперь бежит —
и кровь на пальцах у тропы, когда,
как яблоко, вокруг растёт трава.
(2017)
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты