Британский военный агент при армии генерала Куроки, рыцарь Британской Империи, генерал-лейтенант Ян Стэндиш Монтит Гамильтон

Всю пошло совсем не так, как нам обещали «доброжелатели» в русском штабе. Вместо того, чтобы отступить после нескольких ничего не значащих перестрелок, русские вцепились в свой берег реки бульдожьей хваткой. Самые ожесточенные бои происходили на склонах Тигрового холма (на русских картах обозначенного как Медвежья сопка), ведь без установления контроля над этим ключевым пунктом не было никакой возможности провести операцию по глубокому охвату русских оборонительных позиций. К тому же с вершины Тигрового холма наши позиции на низменном правом берегу реки Ялу просматривались на много миль вглубь, и нечего было даже и мечтать о какой-то скрытности, пока там сидят русские наблюдатели, в том числе и артиллеристы. Малейшее шевеление на наших позициях тут же вызывает на себя очередь русских шрапнелей.

Честь штурмовать Тигровый холм изначально была доверена гвардейской дивизии. В течение трех суток она по нескольку раз в день кидалась на штурмы и каждый раз откатывалась назад, обливаясь кровью и теряя лучших солдат и офицеров. Первоначально считалось, что Тигровый холм занимают лишь немногочисленные разведывательные подразделения русских, но когда гвардейцы первый раз пошли в атаку, выяснилось, что численность русского гарнизона этой высоты никак не меньше полка. К тому же для того, чтобы атаковать русские позиции на этом холме, японской гвардии требовалось предварительно пересечь несколько водных преград; и если через речные рукава шириной около двухсот-трехсот ярдов, отделяющие остров Киури от левого берега, были переброшены деревянные мостки на козлах, то главное русло реки Ялу требовалось пересекать на лодках. И все это на низменной открытой местности, как я уже говорил, просматриваемой русскими наблюдателями далеко вглубь.

Едва японская пехота начинала накапливаться на исходных позициях, как тут же, с обратного по отношению к нам склона Тигрового холма часто-часто принималась стрелять русская артиллерия. Пушки, расположенные на открытых позициях, оказались грубыми деревянными муляжами, на поражение которых японская артиллерия извела немало снарядов, а настоящие пушки были от нас скрыты, и из-за этого нанесли японским войскам просто огромный ущерб. Одним словом, когда японские войска, накопившись на исходных позициях на левом берегу реки Ялу, бегом бросались в атаку, над их головами тут же распускались белые цветы шрапнельных разрывов. Пробежав по мостам и низменному и открытому со всех сторон острову порядка двух миль и понеся при этом определенные потери от шрапнельного огня, японские солдаты оказывались перед быстро текущей водной преградой шириной в пятьсот ярдов и глубиной во все три. Это основное русло реки Ялу требовалось преодолеть на маленьких китайских рыбачьих лодках, с учетом того, что выходящие на японский берег этой протоки попадали под частый и очень меткий ружейный обстрел русских с противоположного берега.

Как ни удивительно, но при всех этих сложностях японской пехоте несколько раз удавалось преодолеть все эти непреодолимые для простых смертных препятствия и, достигнув противоположного берега, броситься вверх по склону Тигрового холма с намерением растерзать засевших там русских пехотинцев. Но это у них не очень-то получалось, потому что русская артиллерия тут же умолкала и навстречу зеленой японской волне из окопов на склоне холма, блестя штыками, поднималась белая волна русской пехоты, и атака японской гвардии заканчивалась отчаянной рукопашной резней, в которой более массивные и мускулистые русские солдаты неизменно одерживали победу. Ну, а потом все начиналось сначала. Когда силы гвардейской дивизии оказались на исходе, к атакам на Тигровый холм подключились части двенадцатой дивизии (которые, по предварительному плану, должны были осуществлять глубокий обход русских позиций), и даже части второй дивизии, которая последней подошла к рубежу реки и должна была атаковать вражеские позиции в центре.

Там, в центре, тоже все шло не так, как задумывалось. После нескольких ожесточенных схваток, зачастую переходящих в рукопашную, японским частям удалось сбить русских с их передовых позиций и очистить от них остров Самолиндза, на котором планировалось установить артиллерийские батареи, но дальше дело застопорилось. Во-первых – до острова, который насквозь просматривался не только с Тигрового холма, но и с высот на правом берегу Ялу, вполне долетали русские шрапнели, что делало работу японских артиллеристов крайне некомфортной. Во-вторых – как только японские пушки были размещены и открыли огонь по русским позициям (в том числе и по Тигровому холму), на их позиции время от времени стали прилетать снаряды неприятно крупного калибра, наносящие чудовищные разрушения. Русские пушки били редко, но метко и очень сильно, в результате чего японская артиллерия несла значительные потери и была почти лишена возможности вести огонь по позициям противника.

Через некоторое время выяснилось, что русские ввели в устье Ялу четыре древние, но еще вполне боеспособные канонерские лодки – они, стоя на якоре у деревни Самолиндза (там, где все речные рукава сливаются в единое русло) упражнялись в стрельбе по японским батареям. Тем не менее, давая один выстрел не чаще чем в раз в минуту, эти морские пушки с учетом веса снаряда представляли значительную угрозу. Попытка некоего отчаявшегося командира отогнать русские канонерки ружейным огнем через реку, ширина которой в этом месте составляла не менее трех четвертей мили, обернулась для японцев очередным конфузом. Оказалось, что помимо редко стреляющих пушек-монстров, каждая канонерка вооружена вполне дееспособными орудиями калибра девять фунтов (107-мм), а также револьверными полуторадюймовыми (37-мм) пушками, которые буквально устроили побоище вышедшим на противоположный берег двум японским пехотным батальонам. И это не считая установленных на тех же канонерках пулеметов Максима, которые тоже преизрядно проредили японские стрелковые цепи.

Дополнительно эта ситуация с артиллерией осложнялась тем, что закупленные японцами в Германии крупнокалиберные гаубицы Круппа, предназначенные для усиления 1-й армии Тамэмото Куроки, так и не прибыли к месту своего назначения, так как перевозивший их пароход был перехвачен одним из русских блокадных крейсеров. Теперь следовало ожидать, что спустя какое-то время эти грозные пушки обрушат свои снаряды уже на японские головы. А пока, имея на вооружении только легкие полевые пушки образца 1898 года, предназначенные исключительно для ведения настильного огня и к тому же лишенные противооткатных устройств, выкурить русскую пехоту из глубоких окопов, нарытых ею буквально за несколько дней, не представлялось возможным.

И только совсем недавно от офицера-перебежчика, сумевшего на утлой лодчонке под покровом темноты переправиться через Ялу под шквальным огнем русских стрелков, мы узнали страшную для нас новость. Смертельно раненый русской пулей, этот человек сообщил нам о том, что не только генерал Куропаткин был отстранен от командования всей Маньчжурской армией, но также от командования противостоящим нам Маньчжурским отрядом наследником русского престола принцем Майклом был отставлен вялый и безынициативный генерал Засулич. На этом посту его сменил храбрый до безумия и очень активный генерал Федор Келлер, который поклялся драться до последней капли крови последнего русского солдата. Кроме того, перед смертью перебежчик сообщил, что дьявольски хитрый план этого сражения придумали люди принца Майкла, а генерал Келлер только поклялся в том, что будет его неукоснительно придерживаться. И что нам было делать в током случае, когда все наличные силы у нас уже были втянуты в сражение, перелома в ходе которого пока даже не просматривалось? Мы должны пытаться довести наш план до конца или прекратить атаки и попытаться понять, во что это для нас может вылиться. К несчастью, уже понесенные потери, растраченные боеприпасы, а также поврежденное и уничтоженное военное имущество не давали второму варианту никаких шансов на существование. Только безоговорочный успех и прорыв русских позиций могли бы позволить генералу Куроки оправдаться за уже понесенные потери.

* * *

18 апреля (1 мая) 1904 года, полдень. Тюреченская позиция на реке Ялу

Полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков

Генерал Куроки не сразу понял, что здесь ему теперь не тут, и с достойным дятла упорством долбился в оборону шестой восточносибирской дивизии на Медвежьей сопке. И опять, как и в прошлый раз, два пехотных полка сдерживали атаки почти всей японской армии, но только на этот раз они сидели в глубоких окопах и щелях на почти неприступной высоте, и взамен выбывших по ранению или смерти солдат и офицеров в окопы регулярно поступало пополнение. Кроме всего прочего, на части, обороняющие Медвежью сопку, работала чуть ли не вся артиллерия Восточного отряда, ибо других целей считай что и не было. Этот Куроки зациклился на несчастной горушке, как подросток на предмете своей несчастной любви, и домогался ее любой ценой. Впрочем, попытки прощупать нашу оборону в центре позиции кончились для него весьма печально, поэтому он и не прекращал попытки сокрушить наш левый фланг и выйти на задуманный изначально обходной маневр.

Но обстановка менялась стремительно, хотя японцы об этом ничего не знали. Вчера перед полуднем к деревне Тензы начали подходить передовые батальоны 1-го восточносибирского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Георгия Штакельберга, а уже к закату сосредоточение корпуса за правым флангом Восточного отряда было полностью завершено. Тридцать два батальона сибирских стрелков при поддержке двух стрелковых артиллерийских бригад (48 трехдюймовок) и одного тяжелого артполка (24 трофейные гаубицы Круппа), плюс моя бригада морской пехоты, которая в любой момент могла высадиться на левом берегу с миноносцев и катеров – это была более чем серьезная поддержка. Настолько серьезная, что она полностью изменила тактический расклад на Тюреченской позиции, ведь напротив изготовившегося к удару кулака на другом берегу Ялу у японцев имелись только два изрядно потрепанных батальона без артиллерии и пулеметов. Операция в стиле Великой Отечественной – с охватом открытого фланга противника и его дальнейшим полным окружением и уничтожением – напрашивалась тут сама собой.

Вечером, когда по дороге еще подтягивались последние артбатареи первого восточносибирского корпуса, на совещании с участием Великого князя Михаила, генерала Келлера, генерала Штакельберга, полковника Агапеева и вашего покорного слуги мною был предложен план глубокого охвата, окружения, разгрома и полного уничтожения армии Тамэмото Куроки. Чтобы не было его нигде и никак. Правда, генерал-лейтенант Штакельберг поначалу несколько усомнился в реалистичности моего плана, но Великий князь Михаил подтвердил, что «этот может» и приказал передать в мое распоряжение саперные и понтонные батальоны обоих корпусов. Кроме того, генералы хоть и были в возрасте за пятьдесят, но при этом оба были азартны и даже несколько безбашенны. При этом мне даже показалось, что Федор Эдуардович (Келлер) даже несколько обиделся, что все «веселье» придется на долю Штакельберга.

После того, как Великий князь сказал последнее веское слово, все завертелось в темпе вальса. Всю ночь во тьме стучали топоры, заглушаемые хриплым ревом орудий, ведущих методический обстрел японских позиций. А утром с первыми проблесками зари в устье Ялу вошли миноносцы, минные катера с броненосцев и крейсеров, а также малотоннажные вспомогательные суда, везущие к месту высадки первую волну десанта. Среди них, как мастодонт среди стаи мосек, выделялся «Николай Вилков», доставивший целый десантный батальон и сводный дивизион десантных пушек Барановского.

Первыми в берег ткнулись носами минные катера и миноносцы, с которых – кто на берег, а кто прямо в речные волны – стали спрыгивать ругающиеся вполголоса бойцы свежесформированной бригады морской пехоты. Командовал идущим в авангарде первым батальоном бригады ни кто иной, как капитан Антон Иванович Деникин. Японцы, в предутренний час застигнутые врасплох, сопротивление десанту оказали слабое и беспорядочное, большая их часть была без единого выстрела заколота штыками в тот момент, когда они, едва продрав глаза, еще не успели схватиться за оружие. Таким образом, захват плацдарма напротив Саходзы остался для японского командования незамеченным, а к берегу уже подходил «Николай Вилков», имеющий на борту второй батальон, усиленный артиллерией.

К тому времени ночной мрак почти рассеялся, и когда после завершения разгрузки БДК осторожно, задним ходом, отполз на стрежень реки, приказ получили уже саперно-понтонные команды, за ночь вытянувшие вдоль правого берега три нитки понтонных мостов. Тоже, однако, технология, отработанная в Великую Отечественную войну, когда наплавной понтонный мост строится вдоль берега, а потом течение само разворачивает мост поперек реки, так что остается только закрепить канаты за вбитые в берег колья. И быстро, и весьма сердито. И почти сразу по этим мостам на захваченный морской пехотой плацдарм густо пошли ощетинившиеся штыками батальоны сибирских стрелков. Генерал Штакельберг в порядке некоторого обалдения наблюдал за происходящим с вершины небольшого пригорка. С ходу форсировав реку, первый восточносибирский корпус продвинулся еще на восемь верст и, перерезав ведущую к Сеулу дорогу, вышел в район расположения тыловых подразделений армии Куроки. Сражение при Тюречене вступило в свою завершающую фазу. Японская группировка была обречена, а ее сопротивление бессмысленно.

* * *

20 апреля 1904 года, утро по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков»

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Увлеченный своей личной жизнью, я как-то даже особо и не вникал в то, что происходит вокруг меня. Интересно устроен человек – если он одинок и не очень счастлив, то он начинает слишком часто задумываться о судьбе мира и в некоторых случаях даже пытается принять в этой судьбе некоторое участие (конечно же, ориентируясь на собственные, а значит, единственно правильные убеждения). Но когда рядом есть тот, кому нравится проводить с тобой время, кто смотрит на тебя восхищенными глазами и слушает открыв рот, и при этом он противоположного пола и приятной наружности – то тут судьбы мира автоматически отходят на второй план. Со мной происходят просто удивительные перемены – мне кажется, будто за спиной выросли крылья, что поднимают меня над мелкой повседневной суетой. Надо же, какие поэтические образы возникают в моем мозгу! Алла меня так не вдохновляла. Когда я был увлечен ею, мной владели так называемые «низменные инстинкты», за которые мне сейчас даже немного стыдно. Разве меня интересовала ее душа, ее внутренний мир? А ее? Нет, в том, что мы с ней сблизились, играло роль нечто совсем другое… Не исключаю возможности, что мы с Аллой все-таки могли оказаться в одной постели, но понимаю теперь, что это была бы убогая пародия на отношения, которых бы мне хотелось на самом деле.

Это только познакомившись с Машей, впервые в жизни я узнал, что все может быть по-другому, по-настоящему. Мне открылся изумительный мир, в котором женщина была в меня не на шутку влюблена. В меня! Я никогда не верил, что подобное может когда-нибудь произойти. Я и вправду был о себе не самого лесного мнения. «Заниженная самооценка», – сказал бы мозгоправ-психотерапевт. И вот теперь все мои комплексы слетели с меня, словно высохшая шелуха, и мир засиял новыми красками – яркими и сияющими. Мир, который мне совсем не хотелось переделывать… В котором мне нравилось все. Точнее, нравилось то, что стало происходить в нем с того момента, как мы здесь оказались.

Случилось так, что вчера вечером я случайно столкнулся нос к носу с товарищем Одинцовым. Обычно я старался избегать таких встреч, но в этот раз мне это не удалось… Что же мне оставалось делать? Только, пригнув голову и спрятав взгляд, пройти мимо него, стараясь сделать вид, будто меня здесь вовсе нет. Но, черт подери, почему-то этот человек всегда вызывал во мне неосознанное желание посмотреть ему в глаза… В эти холодные и суровые, словно два пистолетных дула, глаза – для того лишь, чтобы, млея от ужаса, вспомнить о своем приговоре… И в этот раз я также не смог удержаться. Но, странное, дело, на этот раз его глаза были вполне человеческими, хоть и глянувшими на меня с величайшим презрением. И через секунду, уже когда я проскользнул мимо, я понял, в чем дело – Одинцов в этот момент испытывал радость, ее самую острую стадию. Казалось, его лицо светится, распространяя вокруг флюиды счастья.

Отчего-то я потом не переставая думал об этом его выражении лица. Что же могло его так обрадовать? Наверняка Одинцов получил не просто хорошие вести, а исключительно хорошие. Никто, конечно же, не считал нужным отчитываться передо мной в том, что происходило у них там, на военно-государственной уровне, но новости настигали меня обычно вовремя и были абсолютно точны. И все благодаря моей Маше… Каждый вечер мы с ней встречались и обсуждали все на свете – от происходящих событий до философских изречений. Обсуждали, порой споря друг с другом горячо и эмоционально; и это было не столько в силу разногласий, сколько в силу наших бурных темпераментов, что вдруг пробудились от спячки… О да, я хорошо видел, как изменились мы оба за эти две с половиной недели.

Но на этот раз ничего подобного не понадобилось, потому что уже через четверть часа об этом говорили буквально все. Сражение на реке Ялу в нашем прошлом позорно проигранное русской армией, на этот раз было блестяще выиграно. Японские войска попали в окружение, генерал Куроки сделал харакири, а британские советники сдались в плен. Это было краткое изложение случившихся событий, но я не стал никого расспрашивать, находясь в полной уверенности в том, что уже скоро получу на свою голову полную версию, с комментариями и дополнениями. Если что, я о моей Маше…

Итак, вечером Маша – возбужденная и разрумянившаяся от распиравших ее дивных известий – взахлеб делилась со мной последними новостями. Наши, говорила она, опять сделали япошек! Побили их как боженька черепаху – теперь уже и на суше. Командовал, мол, сражением сам наследник-цесаревич Великий князь Михаил Александрович, а генералы за ним только карты и подзорную трубу таскали. Маша у меня хоть и либералка (умеренная), но ярая патриотка (иные в школу для взрослых работать не идут) и хоть раньше она не отличалась монархическими заскоками, но теперь в ее голосе зазвучали совсем иные нотки. Она так увлеченно рассказывала, перемежая рассказ своими комментариями, что ее настроение передалось и мне.

Впрочем, дело, пожалуй, было не в этом, а в том, что и я тоже ощущал радость, гордость, воодушевление и уверенность в нашем могуществе, а также в прекрасном будущем Российской империи. Ведь в отличие от Маши мне был известен и, так сказать, исходный вариант этих событий. Вот так волчара Одинцов! Молодчик, однако. И майор Новиков тоже не подкачал. Оказался вместе со своими головорезами в нужном месте в нужное время и превратил победу в триумф. А я-то считал его тупым солдафоном, которого не интересует ничего, кроме зеркально начищенных сапог.

Я ведь не мог не понимать, что мало было оказаться в этом времени со всей мощью двадцать первого столетия. Малейшая промашка – и все полетит коту под хвост… А промашка выйдет непременно – так я думал в самом начале в силу свойственного мне скептицизма по отношению к этой «кровавой гэбне», и даже после самой первой победы это убеждение еще продолжало сидеть во мне, правда, уже не так прочно. Я, по правде говоря, боялся радоваться успехам наших. Уж слишком гладко все шло… Ну да, мне очень хотелось верить, что ЭТА Рашка стараниями нас, посланных сюда провидением, не будет стоять на коленях, как получилось в НАШЕЙ истории. Я даже принимался мечтать, и большие планы и перспективы заполняли мой разум… Но неизменно в звоне фанфар мне слышался тонкий и назойливый голос страха – он пытался посеять сомнения в моем разуме…