Полковник Новиков смотрел на собравшихся генералов и офицеров и думал, что судьба этих людей, а также их подчиненных, теперь радикально изменится. Те, что погибли в героическом и одновременно бессмысленном и позорном (для командования) Тюреченском бою, теперь получат шанс победить и выжить. По-настоящему победоносные сражения как раз и отличаются тем, что победившая сторона несет в них минимальные потери, а побежденная – максимальные. У нас, думал он, есть все возможности для того, чтобы русская сторона победила в этом сражении, и победила с разгромным счетом. Во-первых – местность, которая благоприятствует обороне. Во-вторых – храбрые русские чудо-богатыри, способные свернуть шею любому врагу, лишь бы им не мешало начальство. В-третьих – корпус Штакельберга, который идет следом за нами и вот-вот будет здесь, на реке Ялу. В-четвертых – поддержка флота, который на эту показательную порку выделил мою бригаду морской пехоты и четыре канонерские лодки.

А канонерки – это серьезно. Каждая из них вооружена девятидюймовым орудием, снаряд которого весит сто тридцать два килограмма и при максимальном угле возвышения летит на восемь с половиной километров. Орудие хоть и древнее, но вполне серьезное, и в сочетании с нашими ротными беспилотниками для контбатарейной борьбы подходит в самый раз. Представляю себе «изумление» японских артиллеристов, когда к ним на огневые позиции начнут падать восьмипудовые чугунные гостинцы с адской начинкой из влажного пироксилина. Контрбатарейная борьба в данном случае является высшим проявлением артиллерийской стратегии путем навязывания противнику своей неумолимой воли.

Тем временем Великий князь Михаил, за все время пребывания в штабе Восточного Отряда сказавший генералу Засуличу едва ли пару слов, оглядел находящихся в состоянии легкого мандража начальствующих лиц, изнывающих в состоянии легкого нетерпения. Конечно, новость об отстранении от командования генерала Куропаткина и свирепствах Великого князя Михаила в Мукдене успела дойти уже и в эти Палестины, но пока еще никто из старших командиров не представлял себе, каким образом это событие отразится на их собственных судьбах. Мало кому из взрослых здоровых мужиков нравилось подчиняться импотентскому приказу Куропаткина: «…с твердостью и благоразумием избегать решительного боя с противником путем отхода на главные силы нашей армии…». Никто из них не хотел пассивно ждать вражеского наступления, ибо ожидание это было тяжелее боя. В тысячу раз охотнее они сами атаковали бы японцев, занимавших противоположный берег реки, помешали бы им готовиться к переправе через Ялу, разгромили бы их и погнали назад в Корею.

Великий князь Михаил тоже уловил эти настроения. В эту минуту он показался Новикову ближе к красным командармам Гражданской, пытающимся улавливать настроения масс, чем к рафинированному царскому генералитету, для которого свои умственные построения были важнее окружающей их грубой реальности.

– Господа, – обратился он к ожидавшим его речи офицерам, – обстановка сложилась так, что предыдущее командование Маньчжурской армией своими действиями почти поставило ее на грань поражения. Но теперь это прошлое, и не будем о нем говорить. Как говорят на Кавказе, кто бежал – тот бежал, кто убит – тот убит. Все! Теперь у вас новый командующий армией – генерал-адъютант Линевич, и новые тактика со стратегией. Для начала я должен довести до вашего сведения, что новый командующий отменил прежний приказ, изображая арьергардные бои отступать в направлении главных сил армии. Теперь вы должны стоять тут насмерть, не пропуская врага вглубь Маньчжурии. Для дополнительного обеспечения успеха в подкрепление вашему Восточному отряду в направлении реки Ялу в настоящий момент от Ляоляна выдвигается 1-й Восточносибирский корпус генерал-лейтенанта Георгия Карловича Штакельберга, который должен будет удвоить численность наших войск и обеспечить неприступность этого естественного оборонительного рубежа.

Генерал Засулич, покраснев, хотел уже было что-то возразить, но Великий князь ожег его таким взглядом, что невысказанные слова застряли комом в холеной глотке.

– Генерал-лейтенант Засулич, – суровым тоном произнес наследник-цесаревич, – за проявленные при подготовке Тюреченской позиции и планировании сражения разгильдяйство, нерешительность и преступную халатность снимается с командования Маньчжурским отрядом и направляется в распоряжение командующего Маньчжурской армией. Исполняющим обязанности командующего восточным отрядом назначается прибывший со мной генерал-лейтенант граф Федор Эдуардович Келлер⁸, человек горячий, храбрый, на мой взгляд, иногда так и слишком. Берегите его как зеницу ока и даже больше, потому глаз у каждого из вас по два, а командир только один⁹.

Услышав эти слова, только что красный как рак генерал Засулич внезапно побледнел и отступил назад – уж больно суровым и неумолимым показался ему в этот момент наследник императорского трона, а Великий князь Михаил, дождавшись, пока его предшествующие слова будут восприняты аудиторией, продолжил уже более спокойным тоном:

– С сего момента должно прекратиться всяческое безделье и разгильдяйство. Всем пехотным полкам должны быть нарезаны передовые, основные и тыловые рубежи обороны, и наши солдатики денно и нощно должны укреплять свои позиции, стремясь восполнить то, что не было сделано за предыдущие два месяца. Шестая восточносибирская стрелковая дивизия генерал-майора Трусова всеми своими полками занимает рубеж обороны на север от впадения в Ялу реки Эйхэ до городка Амбихэ. Особое внимание на Медвежью сопку. Пока она в наших руках, японцы на нас могут только кидаться, с тем же успехом, что и собака на забор. Третья восточносибирская дивизия занимает рубеж по правому берегу реки Эйхэ от деревни Потетынзы до городка Саходзы. Также необходимо установить надежную телефонную связь – как между полками, стоящими в обороне, так и каждого полка со штабом. Но самое главное дело предстоит охотничьим командам (разведротам), а также казакам полковника Мищенко, которым необходимо выяснить те направления, с которых будет наступать противник. Это нужно для того, чтобы подготовить ему достойную встречу. Времени до решающих событий осталось совсем немного, и если мы за ближайшие несколько дней не сумеем сделать то, что никак не делалось в то время, когда этот рубеж был занят нашими войсками, то грош нам всем цена. Завтра утром мы с Федором Эдуаардовичем ждем каждого из вас с подробными рапортами об обустройстве обороны на вверенных вам участках. Вперед, господа, время не ждет.

* * *

15 апреля 1904 года, полдень по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Дарья Михайловна Спиридонова (почти Одинцова), 32 года

Удивительные у Ольги глаза. По ним сразу видно, грустит она или радуется, беспокоится или находится в состоянии безмятежности. Кроме того, в их глубине мерцает отблеск ее внутреннего мира, и видно, что мир этот весьма богат. Ну как же – художница, музыкантша. Тонкая, искренняя душа… Но при этом достаточно сильная натура – и это хорошо ощущается, когда она сидит рядом. Сила ее в том, чтобы преодолевать жизненные обстоятельства в том, что возможно преодолеть, и в то же время уметь смиряться с неизбежным, а также меняться навстречу новому, и при этом сохранять нетронутой свою внутреннюю суть… Удивительная женщина!

Сейчас мы находимся у меня каюте, куда я привела Ольгу для того, чтобы переговорить «между нами, девочками». Грустная, или, скорее, задумчивая, она стояла на палубе, когда после обеда я проходила мимо. Что-то мелькнуло в ее глазах – словно немая просьба выслушать безмолвный крик ее души. Но вслух она не решилась сказать мне ни слова, только кивнула с легкой застенчивой улыбкой…

И я, естественно, не смогла оставить ее стоять там в одиночестве и дальше, хотя и собиралась заняться своими делами на берегу. Ничего, дела подождут, они и так крутятся как хорошо смазанная и отлаженная машина. Вместо того я по-простому предложила Ольге попить чаю в моей каюте. Ну, это просто мы так говорим: «попить чаю», на самом деле при подобных обстоятельствах это подразумевает предложение пообщаться по душам. И пьют при этом не только чай или совсем даже не чай. Но как бы то ни было, Ольга с радостью приняла мое предложение – видимо, то что она хотела выплеснуть наружу, уже давно жгло ей язык.

Сложив руки на коленях и чуть свесив голову набок, она несколько отстраненно наблюдала, как я завариваю чай, насыпаю в вазочку конфеты с печеньем. Взор ее был чуть затуманен. Ну да, причина грусти понятна – ведь Новиков уехал на войну… Надеюсь, им удалось попрощаться как следует – ну, то есть, поговорить наедине о совместных перспективах… Тьфу, пришлось мне себя одернуть, – не о перспективах, а о любви! Ведь любовь главное – там, где есть она, там есть и перспективы. Что ж я так выражаюсь-то (хоть и мысленно), словно боюсь назвать вещи своими именами? Нет, так не пойдет, нужно полностью открыть свое сердце навстречу другому. Ведь сейчас, возможно, Ольга станет изливать мне свою душу… Очень вероятно, что она даже решит пооткровенничать со мной.

Однако начинает Ольга с дежурных любезностей. Отпив глоток, хвалит мой чай. Вижу, что не знает, как перейти к главному. Может быть, даже считает, что это не совсем прилично – открыться постороннему человеку. Правда, смею надеяться, что меня она все же не считает совсем уж посторонней. Но тем не менее, наверное, ей надо помочь.

– Ольга… – говорю я, внимательно глядя на нее, – расскажи, что беспокоит тебя. Я же вижу, что тебе хочется о чем-то поговорить. Ты не смущайся, пожалуйста. Это нормально, когда две женщины делятся друг с другом чем-то таким… сокровенным. В нашем мире, знаешь, это обыкновенное явление. Ну, правда, чаще всего не за чаем подруги это делают, а за бутылочкой чего покрепче… – Ольга удивленно заморгала, а я продолжила свою мысль: – Ну да, бокал хорошего вина, а еще лучше рюмка коньяка, часто помогает излить то, что на душе накопилось…

Я замолчала, потому что мне показалось, что она хочет что-то сказать. Ее губы приоткрылись, она в нерешительности провела рукой по подбородку и затем робко произнесла:

– Правда?

– Ну да, – подтвердила я, – правда. Хороший алкоголь, от которого потом не болит голова – это просто идеальный адаптоген.

– А… если мы… ну… – Она не договорила, но я, конечно же, сразу поняла ее.

– Конечно же, мы тоже можем! – воскликнула я с улыбкой. – Почему бы и нет? У меня там, кажется, было кое-что…

Я подошла к секретеру и достала маленькую дамскую бутылочку местного «Хеннеси», доставшуюся нам в трофеи вместе с пароходом, а заодно и пару коньячных стаканов. Разливая коньяк по стаканам, я украдкой наблюдала за Ольгой и видела, что она не сводит глаз с моей руки. Кажется, все эта процедура уже начинала благотворно действовать на ее психику. Я, честно сказать, не могла знать, как Ольга относится к алкоголю. Однако, поразмыслив, пришла к выводу, что наверняка ей доводилось пробовать разные вина или что-нибудь другое, и уж бокал хорошего коньяка никак не навредит, а лишь поможет преодолеть некий барьер в нашем общении. До этого мы, по сути, были лишь приятельницами… Но, может быть, после сегодняшнего нам удастся стать подругами? Мне бы этого хотелось. В ТОМ мире у меня не было близких подруг, но сейчас Ольга вполне могла бы стать таковой… Впрочем, не знаю, как получится. Но мне кажется, в сердце каждого человека живет тоска по настоящему другу, которому можно доверить свои тайны и поделиться беспокойствами… Как в этом мире расценивают женскую дружбу, мне было неизвестно. Почему-то мне казалось (на основании когда-то прочитанного), что это был довольно чопорный период. И едва ли дамы откровенничали между собой так, как они делают это в нашем времени.

Тут мне в голову пришла мысль, что я даже толком не знаю, с чем вообще У НИХ принято пить коньяк. У нас-то мы использовали для этих целей шоколадку (вон, разломанная на кусочки, лежит на блюдечке). Ага, есть и лимон! Вот и славно – закуска имеется. Но все равно я беспокоилась, что этого недостаточно – не хотелось бы опростоволоситься перед Ольгой…

– Вот, Ольга, закусывайте лимончиком или шоколадкой… – сказала я, – к сожалению, больше ничего предложить не могу.

– Ничего, Дарья, – с улыбкой ответила Ольга, – не беспокойтесь, пожалуйста. Представьте, что вы там, у себя, в вашем мире… Там ведь у вас все просто, не так ли?

– Ну да, все верно, – согласилась я и подняла свой стакан. Она сделала то же самое. Что ж, представить, что я в своем мире, мне не составляло труда. Для этого мне было достаточно одного – не напоминать себе постоянно, что я в 1904 году и передо мной – сама Великая Княгиня, будущая императрица. – Давай, Ольга, выпьем за мужчин! За тех, без кого немыслима наша жизнь. За наших защитников и вершителей истории. За честных, благородных, отважных! Пусть им всегда сопутствует удача и ведет по жизни счастливая звезда! А мы будем любить их, и ждать, и верить им, и дарить им радость… За мужчин – за наших мужчин! – И я выпила свой коньяк, закусив лимоном. Крепкий, зараза! Но весьма, как говорится, недурен… Местный как-никак.

Она тоже выпила свою рюмку. Там было-то грамм пятьдесят. Совершенно спокойно, лишь на секунду зажмурилась. Что меня удивило – она не взяла ни шоколадку, ни лимон. Правильно истолковав мой несколько недоумевающий взгляд, она сказала:

– Знаете, Дарья, обычай закусывать коньяк лимоном пошел от моего брата… да-да, от Николая. Любопытно, что и через сто лет он сохранился… – Она улыбнулась. Ее щеки слегка разрумянились, а в глазах стало еще больше блеска, словно там зажгли дополнительные светильники. Чуть помолчав, она добавила: – А вообще-то коньяк не принято закусывать. И я никогда этого не делаю… Хотя в остальном особых правил не придерживаюсь.

– Правда? Надо же… Буду знать. Признаться, ты меня удивила, – ответила я. И только тут поняла, что обращаюсь к ней на «ты», причем с самого начала. Причем меня это абсолютно не смущало, впрочем, ее тоже.

– Дарья… – произнесла Ольга. Ее лицо стало чуть более сосредоточенным, – ты так хорошо сказала про мужчин… И я вдруг подумала, что есть настоящие мужчины, а есть… ну, просто подобие. – Она помолчала, и молчание это было каким-то взволнованным. Коньяк произвел нужный эффект. Между нами, девочками, наступил момент откровенности… – Вот мой муж… он… Ах ну да, вы же знаете… – Она опустила голову, покусывая губы. Затем взглянула прямо мне в глаза и сказала: – Собственно, вы знаете обо мне все. Но в то же время многое укрыто от вас – то, о чем не написано нигде, в чем и сама я никогда не признавалась… Не то что не признавалась, а просто не считала нужным об этом кому-либо рассказывать. Это – вещи не во всеуслышание, это то, что живет глубоко в душе, это скрытые эмоции, невыраженные чувства, подавленные желания… Я хочу вам все рассказать, Дарья. Вы ведь выслушаете меня? Это будет просто этакий душевный выплеск… Вы ведь не осудите меня за это и сохраните все в тайне, правда?

– Конечно, Ольга! – заверила я. – Ты можешь полностью мне доверять, и можешь и поплакать, и пожаловаться. Это нормально! Так и должно быть. Я выслушаю и не осужу. Человек не может держать в себе переживания запертыми на замок; если он не может никому довериться, он когда-нибудь взорвется… Не в буквальном смысле, конечно.

– Спасибо… Я чувствовала, что вы поймете меня… – тихо пробормотала она и стала говорить: – Я честно пыталась полюбить своего мужа. Старалась найти в нем хорошее; и, знаете, находила. О плотской стороне жизни я тогда мало что знала. Ну, если по правде, то вообще ничего не знала… На ночь он целовал меня в щеку… Губы его были сухими и даже каким-то колючими… И уходил в свою спальню. Часто он уезжал на всю ночь… И утром вообще меня не замечал. Когда мы изредка выходили в свет, я слышала шепотки за своей спиной, но не могла разгадать их смысл… Я старалась убедить себя, что все нормально, у меня такая же жизнь, как и у многих – ну, не сказать что хорошая, но и не безнадежно плохая. Муж мой всегда был спокоен и как-то отстранен, по большей части он казался погруженным в свои думы. Часто я видела, как он бродит туда-сюда по залу и что-то бормочет себе под нос. Потом я узнала, что он пытается сочинять стихи. Случайно нашла забытый им листок на полке шкапа в его кабинете… Там было что-то о природе, о траве, о луне, о «мятущихся» деревьях… Ужасающе бездарное четверостишие. Но оно меня тронуло. Я посмотрела на него какими-то другими глазами, я старалась оправдать его равнодушие. Я стала ласковой с ним, сама старалась обнять, прижаться… Пытаясь быть вежливым, он тоже обнимал меня, но неизменно меня обдавало холодом от этих объятий… И однажды, заглянув ему в глаза, я увидела там даже не равнодушие, а… гадливость, что ли… трудно объяснить… но казалось, что он все на свете готов отдать, чтобы я его больше никогда не обнимала. Это открытие потрясло меня. Я стала по возможности избегать его. Он был этому, пожалуй, только рад. А потом мне один человек… в общем, мне кое-что разъяснили по поводу того, почему мой муж так себя ведет. Это едва не убило меня, казалось, небо рухнуло на землю. Сначала я не могла поверить. А потом… потом все сошлось. Его странные приятели, ночные отлучки… Боже, что со мной было… Тогда-то я и перестала быть наивной восторженной девочкой. Кроме того, я стала задумываться о том, что между мужем и женой должны быть близкие отношения – так повелел Господь, «плодитесь и размножайтесь»… Понемногу мир открывался мне из разговоров, наблюдений, из книг – и все это заставляло меня томиться и страдать оттого, что я не могу быть счастливой простым человеческим счастьем… Как же я жалела, что согласилась на этот брак! Думала, что главное – остаться в России, а остальное неважно. А оказалось, что важно… – Ольга помолчала, устремив взгляд куда-то вдаль, сквозь переборку каюты. Грудь ее вздымалась от волнения. – Но я пересилила себя. – Тут она посмотрела прямо на меня. – Я много молилась. И… и я смогла смириться. Я успокоилась и перестала метаться. Я осознала, что на все воля Господа нашего… А значит, не зря он дал мне именно такого мужа. И я лишь просила Господа открыть мне промысел Его. И в какой-то момент меня отпустило – у меня словно открылись глаза, а жизнь вновь окрасилась яркими цветами. Мне стали нравиться мужчины… – Ольга улыбнулась, и в ее глазах заплясали задорные огоньки. – Нет, конечно, у меня и в мыслях не было завести себе любовника, а как бы это сказать… ну, мне хотелось общаться с мужчинами, изучать их. Я стала изображать их образы… Вот, знаете, карандаш скользит по бумаге, ведомый лишь моим вдохновением – и наконец выходит мужественное лицо романтичного пирата… или загадочного рыцаря… или весельчака-менестреля… Или я просто изображаю обнаженное мужское плечо вместе с рукой… – Она звонко рассмеялась. – Потом рассматриваю свои рисунки и мне отчего-то стыдно становится… И такое, знаете ли, томление в сердце или в душе… не знаю… Наверное, это был зов естества. Мне хотелось любить… – Она замолчала, улыбаясь своим мыслям.

– Ээ… Ольга… – сказала я, завороженная ее милой, непосредственной манерой рассказывать, – может, еще по чуть-чуть?

– Давайте! – махнула она рукой, ну точь-в-точь так, как это сделала бы моя современница при подобных обстоятельствах.

Я разлила коньяк. Ольга, подняв рюмку, произнесла:

– А я хочу выпить за женщин! За таких, как вы, Дарья. Спасибо, что вы меня слушаете. Знаете, и вправду легче стало. Вот как будто гора с плеч! И как-то проще теперь на все смотреть, и яснее как-то все становится…

– Ну, давай за женщин, Ольга! – сказала я. – И за тебя в том числе!

Мы выпили. Я тоже не стала в этот раз закусывать. Она это заметила и состроила лукавую гримаску, после чего мы дружно рассмеялись. Алкоголь приятно кружил голову. В компании Ольги мне было хорошо, и я очень ценила ее доверие.

– Ну а что Новиков? – спросила я.

– Александр Владимирович… он… – она опустила глаза и зарделась – скорее, от удовольствия, чем от смущения, – он сделал мне признание… – И она подняла на меня глаза, из которых счастье так и выплескивалось.

– Правда? – задала я риторический вопрос. Я искренне разделяла ее радость, я так ее понимала – ведь я тоже была счастлива в любви… – Ну а ты? – И этот вопрос также был риторическим.

– А я… – она потупилась и через несколько секунд прошептала: – Я дала ему надежду… То есть, нет, не надежду, а обещание… что буду ждать… Ну вот… Ах нет, это еще не все…

– Можно угадаю? – весело воскликнула я. – Вы целовались?

По ее радостно-изумленным глазам я поняла, что попала в точку…

* * *

18 апреля (1 мая) 1904 года, утро. Штурм тюреченской позиции на реке Ялу, г. Ичжоу