Цитаты из книги «Путь волхвов. Беседы о христианстве»

Конечно, это толкование, как и многое в церковной жизни символично. Но что есть символ? Размышляя над этим, прот. Александр Шмеман замечал, что мы привыкли соотносить символ с «изображением или знаком чего-то другого, чего при этом в самом знаке реально нет, как нет реального, настоящего индейца в актере, изображающем его, или реальной воды в химическом ее символе»199. Ряд этих сопоставлений можно продолжить – как купола не являются видимым небом, певцы на клиросе – ангелами, а, войдя в алтарь, мы не оказываемся в мгновение ока на окраине Иерусалима в Сионской горнице, символом которой он является. Вот только соответствует ли это понимание изначальному смыслу «символа» и «символизма»? Отец Александр писал: «На этот – основной – вопрос я отвечаю отрицательно. Ибо в том-то и все дело, что первичный смысл слова „символ“ совсем не равнозначен с „изображением“. Символ может и не „изображать“, т. е. может быть лишен внешнего „сходства“ с тем, что он символизирует. История религии показывает, что чем древнее, глубже, „органичнее“ символ, тем меньше в нем такой только внешней „изобразительности“ (как символ вечности – круг внешне не похож на вечность, а компьютерный смайлик на радость – автор). И это так потому, что исконная „функция“ символа не в том, чтобы изображать (что предполагает отсутствие „изображаемого“), а в том, чтобы являть и приобщать явленному»200. Об этом напоминает этимология слова «символ», которое обычно производят от греческого συμβαλλω (симбалло), где приставке συμ (сим) в русском языке соответствует «со», а глагол βαλλω (балло) переводится, как сбрасывать. Поэтому буквальный перевод слова συμβαλλω (симбалло) будет звучать как «сбрасываю вместе», «веду к» или «соединяю». Это позволило А. Ф. Лосеву (1893—1988) определить «символ» как «субстанциальное тождество идеи и вещи»201, а прот. Александру Шмеману увидеть в нем знак, соединяющий два мира – видимый

Притяжение Неба (Таинство Евхаристии) Думается, неслучайно мне довелось почувствовать реальность свышнего мира именно в храме, который сам является островком Неба на земле. Причем не в переносном, а в прямом смысле. Своим внешним видом и внутренним устройством, богослужением, таинствами и обрядами, священными текстами и церковным пением, одеждами священнослужителей, куполами, крестами, иконами, фресками и другим убранством – всем собой храм не просто напоминает о свышнем, невидимом горнем мире, но являет его в земном, видимом, дольнем мiре. Храм и есть то место, где уже здесь и сейчас на земле с особой силой «пребывает», «светится» и «действует» Царство Небесное198. Это видно даже издалека – с древности храмы было принято располагать на возвышенных местах – ближе к небу, при этом их пространство, как правило, было выделено на местности, обнесено церковной оградой, которая не столько защищала от воров или пожаров, сколько подчеркивала его «инаковость» по отношению к остальным зданиям. Здесь не должно быть ничего мiрского, дольнего, мешающего почувствовать притяжение горнего мира. Здесь не принято курить или распивать спиртное, «носиться сломя голову» и «говорить на повышенных тонах». При входе на территорию храма принято останавливаться и осенять себя крестным знамением. Как если бы при пересечении границы сопредельного государства на вопрос часового «Стой! Кто идет?» мы отвечали «Свои! Гражданин Небесного Царства!».

Мое место с иностранцами, охочими до всего необычного, улыбчивыми и сытыми, но непробиваемо чужими. По крайней мере, сегодня. И я, сжимая в руке растаявшую свечу, вышел из очереди и направился к выходу их храма, зная, что обязательно вернусь в него, но уже христианином. Так и произошло. Позже я не раз бывал в Лавре – один, с семьей, друзьями, учениками, прихожанами. Но день, в который мне довелось ощутить присутствие Неба на земле, я не забуду никогда. В тот памятный день границей между двумя мирами – горним и дольним стал для меня бархатный канат у раки преп. Сергия. Граница была условной и, одновременно, такой реальной, что перейти ее, как тать, я не смог. Церковь была рядом, но она была не от мiра сего. Подобно небу над землей, которое также рядом, но земле не принадлежит. Не потому ли оно так манит и влечет к себе? Ведь, если небо не было рядом, как мы могли бы почувствовать его притяжение? И, если бы оно не было отлично от земли, то кому нужно такое «небо»? Также и Церковь влечет к себе, потому что она близка, но при этом не похожа на мiр. И это притяжение тем сильнее, чем больше ее храмы не похожи на офисы, ее служители – на менеджеров, ее богослужение – на партийные митинги или театральные постановки, проповеди ее служителей – на разговор начальника с подчиненными, ее песнопения – на песни из популярных хит-парадов, ее крестные ходы – на политические демонстрации, а забота о ближних – на рекламные акции крупных компаний. Но при условии, что Церковь не замыкается в себе и остается рядом со своим народом. Соответственно, чем меньше в ней любви и больше политики, официоза и расчета – тем слабее притяжение Церкви. Слава Богу, что нам дано жить в другие времена!

Я шел вдоль каната и с каждым шагом все более отчетливо понимал, что не имею права переступить через него. Не имею права подняться на солею, зажечь свечу, приложиться к святыне. Научиться этому было нетрудно, и я уже выучил всю последовательность этих действий. Однако, я понимал, что все это будет неправдой. Потому что я не крещен. Я – не христианин. Как говорили в старину – «нехристь». Поэтому и «Троица» Рублева, и преподобный Сергий, и этот храм, и горящие свечи, и монах, и все верующие находятся для меня за бархатным канатом, как по другую сторону государственной границы, и я, как иностранец, не имею права пересечь ее. Там, у раки преподобного Сергия – мой народ, но я не с ним.

Я был не крещен. Мои друзья тоже. Но никто не возбранил нам войти в Троицкий собор Лавры, под сводами которого текла людская река к мощам преподобного Сергия Радонежского. Поплыли по ней и мы. Очередь двигалась медленно. Настолько, что я смог разглядеть и храм и людей, среди которых были заметны две группы. Одни спокойно и молчаливо, внутренне сосредоточенно стояли в очереди к святыне. Другие оживленно бродили по храму, рассматривая иконы и фрески, переглядываясь и улыбаясь, иногда вполголоса о чем-то беседуя между собой. Прислушавшись, я понял, что это были иностранные туристы. Выходя из храма на соборную площадь, туристы весело щелкали языком и хватались за фотоаппараты, чтобы скорее запечатлеть огромную лаврскую колокольню, Успенский собор, нарядную часовенку над святым источником и прочие «достопримечательности». Примерно через полчаса, сделав крутой поворот, очередь приблизилась к раке. Друзья куда-то отошли, и я теперь мог не спеша, в тишине, нарушаемой только негромким потрескиванием свечей, разглядеть иконостас и Царские врата, справа от которых дивным видением из глубины веков приглушенно сиял точный список «Троицы» Рублева. Я видел, как верующие, поднимаются на солею, ставят свечу, подходят к иконостасу и прикладываются к одной из потемневших от времени икон, а затем, перекрестившись, благоговейно припадают к раке с мощами преподобного Сергия. При этом почти все стараются положить земной поклон и затем отходят, передав записку с именами монаху, непрестанно творящему молитву у раки преподобного. Вблизи раки очередь пошла быстрее, и уже была готова, как река, вынести меня на солею, от которой меня отделял только толстый канат из мягкого и теплого на ощупь, бардового бархата. Вот передо мной осталось двадцать, пятнадцать, десять человек…

привыкли баловать себя и малыша. В нем есть своя правда – родители чувствуют инаковость Церкви и пока еще не готовы принять Церковь такой, какая она есть. Поэтому смущаются и просят не столько особого внимания, сколько понимания и снисхождения. Было бы куда хуже, если бы люди не чувствовали этой разницы между двумя мирами, в которых живет человек, и волокли в горний мир из дольнего мiра все, что заблагорассудится. Ощущение Церкви, как особой реальности, переживали должно быть все. Было это и со мной. Весной 1987 года, возвращаясь домой после срочной службы в г. Переславле Залесском, я впервые побывал в Троице-Сергиевой Лавре и был настолько потрясен, что на следующий год, осенью, снова приехал в Посад с друзьями, движимый желанием поделиться увиденным и пережитым. По стране шагала «Перестройка». Как говорили в те годы: «Процесс пошел». Казалось, сам воздух был наполнен не только переменами, но также верой, надеждой и любовью. Чем же он еще может быть наполнен, когда тебе двадцать лет?

Сегодня это – редкость. По данным ВЦИОМ в начале 2012 г. только 8% россиян, считающих себя православными, посещали церковь раз в месяц, 35% «время от времени», 40% «очень редко», а 15% респондентов признались, что не ходят в церковь совсем197. Поэтому сегодня священнику нередко приходится слышать: «А не могли бы вы крестить нашего сына (дочь) отдельно?». Не потому что ребенок болен или в храме холодно, а «просто так», без какой-либо «уважительной причины». Обычно я отвечаю: «Понимаете, даже если я крещу Вашего малыша „индивидуально“, то есть отдельно, отдельно от Церкви жить все равно не получится». И этот ответ, как правило, снимает все сомнения. Важно понимать, что часто родители задают этот вопрос не потому, что

Также и при рождении в вечную жизнь, сразу после крещения священник помазывает новопросвещенного христианина специально приготовленным ароматическим маслом – «миром», и при этом творит крест «на челе, и очесех, и ноздрех, и устех, и обоих ушесех, и персех, и руках, и ногах», глаголя «Печать дара Духа Святаго. Аминь»195. Прот. Александр Шмеман писал: «Основное значение, открываемое в помазании святым миром, очевидно: это отпечаток на нас Того, Кто владеет нами»196. Подобно тому, как запечатанное государственной печатью «Свидетельство о рождении» открывает перед новорожденным «Страну бытия» – дольний мiр, сообщаемая в миропомазании «Печать дара Духа Святаго» открывает перед человеком «Страну пакибытия» – свышний, горний мир, Царство Небесное и через дар Святого Духа соединяет его с Царем и другими гражданами этого Царства. С этого момента духовная жизнь во Христе становится для человека не только желанной, но и возможной. С апостольских времен, она не мыслима без Церкви. Но одно дело – понимать это умом: признавать вклад Церкви в развитие мировой цивилизации, восхищаться жизнью и глубиной мысли Святых Отцов, прозрениями религиозных философов, выдающимися произведениями мастеров церковного зодчества, духовной музыки и художественной культуры. И другое дело – переступить порог храма и затем регулярно «собираться в церковь» (1 Кор. 11:18) или, как принято говорить сегодня, «активно участвовать в жизни прихода». Причем не по привычке, а осознанно. Не на словах, а на деле разделяя мнение о том, что «кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец».

Притяжение Церкви (Таинство Миропомазания) Рождение – великое событие. Но этого мало. Даже в земном мiре, чтобы новорожденный мог пользоваться поддержкой и защитой государства, вскоре после рождения родители приносят малыша в ЗАГС – отдел записи актов гражданского состояния при местном органе власти, где чиновник от лица государства выдает родителям «Свидетельство о рождении». На ближайшие годы именно этот документ станет главным в жизни маленького гражданина и уже очень скоро понадобиться при прописке малыша по месту жительства, обращении в больницу, поступлении в детский сад и школу, защите и имущественных прав, а в будущем позволит юноше или девушке получить паспорт и уже самостоятельно пользоваться всеми гражданскими правами. За всей этой «бюрократией» нельзя не заметить положительной стороны вопроса – новорожденному предстоит жить не одному, а в окружении людей, и государство готово выступить посредником в их отношениях. Оно протягивает руку помощи новорожденному и обещает свою защиту, гарантом которой является «Свидетельство о рождении», заверенное государственной печатью – древним символом власти.

Как Христос вошел в новую жизнь, «смертию смерть поправ», так и человек, прежде чем войти в Царство Небесное, должен умереть для греха в земном мiре. Символом этого является Таинство крещения, о котором апостол Павел писал: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни» (Рим. 6:3—4). В Крещении, трижды погружаясь и трижды восставая из воды, человек через это «подобие смерти и воскресения» соединяется с Христом, чтобы впредь «почитать себя мертвым для греха, живым же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6:11) – жить новой жизнью гражданина Небесного Царства по примеру его первого гражданина и Царя – Иисуса Христа. Поэтому ключевой вопрос для крещаемого состоит не в том, какое евангелие было написано первым или чем великое повечерие отличается от малого, а в том, готов ли он изменить свою жизнь и впредь жить «на земле как на небе»? Символом этой новой жизни во Христе, символом чистоты и невинности служит «риза света» – белая одежда, в которую священник облачает нового жителя Небесного Царства, рожденного в крещенской купели.