Глава 5

Вернулся словно не домой, а в допросную камеру. Давило гулкой неприятной тишиной, Оксанка вела себя так, словно меня не существует. Я пытался ухватить в её взгляде обиду, но находил лишь недоумение и неуверенность. Девчонка не впервые сталкивалась со странностями взрослой жизни. Просто раньше с матерью было проще: та напьётся, накричит, обвинит во всех грехах. Можно пересидеть, зажав уши ладонями, что было единственным спасением от чёрного потока грязной брани. Но что делать, когда начинаешь бояться того, что хвостом тащится за родным отцом?

Она не хотела говорить, а я старался не лезть на глаза. Словно малые дети мечтали разбрестись по разным комнатушкам, спрятаться друг от друга в собственных мыслях. Будто это хоть раз кого-то спасло. Стена изо льда выросла между нами ровно за один день. Вот бы научиться точно также отращивать броню от пуль…

Остаток субботы провели по разным комнатам. На душе скребли кошки, начал осознавать все прелести былого одиночества. Некого было стыдиться, не перед кем виниться, задаваться вопросами, а вдруг скажу что не так?

У женской обиды тысяча личин, и каждая сквернее другой. Я трижды ловил себя на мысли, что так нельзя. Четырежды вставал с дивана, намереваясь подойти к двери, постучать, может, попросить прощения?

Гордость всякий раз умудрялась отыскать причину, почему не стоит этого делать.

Жаль было Тучку. Несчастный котëнок не понимала, где и когда всë пошло не так, или почему вдруг еë личные "рабы" решили, что могут меж собой ссориться…

Девчонка слонялась от моей комнаты к кухне и до запертой двери. Совесть боролась с самоуважением. В конце концов не я свалился в еë жизнь, как снег на голову, она сама переступила порог дома. Озвучь я Оксанке свои мысли, понимал, что уже назавтра она исчезнет, не оставив здесь и следа. Просто так, из-за глупого девичьего принципа.

Родители и дети ссорятся, я это знал. А вот как решать подобные конфликты у меня не было никакого опыта. Как-то смущённо жал плечами здравый смысл, отсылая за помощью в интернет.

Я противился. Если жаждешь спросить у тысяч незнакомцев, как решить свою проблему, дела и правда плохи, а ты отчаялся…

Погладил Тучку, та ответила добродушным урчанием. Требуя ласки, запрыгнула на диван, норовя влезть головой под ладонь.

Оксанка не выходила ни на ужин, ни для того, чтобы насыпать для кошки корма. Я ругал себя за нерешительность.

Когда опустилась ночь, думал, что не смогу уснуть, но вышло напротив. Морфей пожелал залить мне бак свежих сил под завязку, а потому утащил в свои объятия, едва закрыл глаза.

Снилось разное, приятное и не очень. Обнажëнные женщины, вонь госпитальных палат, равнодушие врачей, визг амбулаторной пилы по кости, страшная боль в самом конце.

Вздрогнул, когда эскулапам взбрело в голову отчекрыжить мне руки по локоть и заменить их биопротезами.

Без анестезии.

У пробуждения сказался мерзкий вкус, осевший на языке. Глянул в окно, зачинался рассвет… Сейчас конец декабря, а значит, времени около половины девятого. Сколько же я проспал?

Считать не хотелось из-за взявшейся за меня всерьëз головной боли. Будь здесь наш полковой доктор, намекнул бы на разыгравшееся давление. Я предпочëл заглушить и боль, и его ненужные советы парой таблеток нимесулида.

Полегчало не сразу, лишь после того, как поплескал холодной водой в лицо. Тело просило ванных процедур, идущий от меня дух словно вопрошал, как давно я принимал душ?

Заглянул на кухню. Чёрная тень, словно полуночная крыса, метнулась за мной следом. Чуть не поддел еë ногой спросонья, но понял, что это Тучка.

И словно все коты мира, она снова голодна. Глядя на меня внимательными зелëными глазами, издала громкий мявк.

В миске лежали вчерашние остатки корма. Включил свет, прищурился и улыбнулся. Вместо каштановых комочков лежала одинокая дробинка в виде рыбки, Оксанка вставала посреди ночи покормить нашу прожору!

Или это я сам, просто не помню, как вставал. Лунатизм после гибернационных капсул, морфические процессы, или как там Оксанка говорила?

Двинул в сторону еë комнаты. Ещë вчера наглухо закрытая дверь была приоткрыта. Это знак к примирению?

Внутри был зажжëн свет. Надеялся застать еë сидящей на кровати в глубоких раздумьях молчаливую, словно куклу, и столь же неподвижную, ждущую моих слов. Хоть каких-нибудь.

Толкнул дверь, делая шаг в царство своей дочери. Там оказалось пусто, словно еë никогда и не было. Страх принялся щекотать ступни, настырно шепча в уши, что она попросту ушла. Собралась, забрала вещи. Ровно так, как ты и боялся…

Вещи были на месте. Может, вышла погулять, проветриться? Или пошла за продуктами?

Мне бы тоже не помешало размять ноги, не дело весь день валяться на диване. Пока одевался, включил телевизор, велел системам умного дома фильтровать информацию. Те настырно пытались впихнуть в подборку последние изыскания в области медицины и собирались пугать страшилками про суперангину. Я же надеялся услышать что-нибудь про штурм склада. Попалась лишь одна новость, да и то позавчерашняя.

Решил прослушать, но не узнал ничего нового, вздохнул и поспешил на улицу. Удача была на моей стороне: в каморке Мегеры горел свет, но она не обратила на меня внимания.

Следующая мысль, ударившая мне в голову, была похожа на попытку суицида.

– Меге… – начал я и вдруг понял, что не знаю еë имени. А ведь было же в том заявлении. Память взвилась ужом. – Римма Петровна.

– Юрьевна, – она поправила меня с видом оскорблëнной королевы. Выше, наверно, носа уже и не задрать. Я кивнул, принимая еë правку, запоздало удивился, что не кинулась на меня как обычно.

Вошла в ремиссию?

– Да-да, Римма Юрьевна, всë так. Вы тут не видели девушку? Светлые волосы, невысокий рост.

– Не слежу за шлюшками всяких наркоманов. А что, потерял? – такую хищную улыбку, да к Нине на стол, психолог бы многое рассказала о характере вахтëрши.

У меня от злости сжались кулаки.

– Это моя дочь.

Холод моего голоса достиг адресата, и старуха поняла, что не шучу. Нахмурилась, словно для крика. Ещë мгновение, подумалось мне, и она завопит "помогите, убивают!"

Только этого мне сейчас и не хватает.

Мегера сглотнула, спросила.

– Это такая, что всегда здоровается со мной? Добрая? Твоя дочь!? – как будто у меня сплошь должны были пьяницы да наркоманы получаться. – Видела Оксаночку. Вышла часов в пять. Подумать только, такой цветок и у такого… отродья!

Дальше слушать не стал, побоялся утонуть в исторгаемой старухой желчи.

Пять часов. Три часа где-то колобродит, это по холоду-то? Куда еë черти понесли и зачем?

Первым делом набрал номер, почуял себя идиотом, забыл, что она оставила свой телефон. Хитрая, знала, что буду звонить. Или она это случайно?

Мозг подкидывал идеи одна страшнее другой. Жаль, при мне не было еë фотографии. Здравый смысл, проснувшись, норовил мне стукнуть по темечку, девчонка-то уже взрослая, сама за себя отвечает. Да и мало ли какие у неë могут быть дела?

Бальзамом на душу не стало, но всë же успокоился, выдохнул. Зашëл в магазин, побродил между полок. Хотел задать кассиршам тот же вопрос, что и мегере, поперхнулся, вспомнив, как добывала в последние дни информацию Жаклин.

Она всего лишь дримейдж, и всë же чуть не наделал глупостей. Размяк я с Оксанкой, вернулся к человечности. Упрекнул самого себя как будто за что-то плохое.

– Булка, что-то ещë? – кассир пробила покупку с ленты, вздохнула, глянув куда-то в сторону. Я кивнул, полез в карман за картой. Уже на улице вскрыл блистер, шумно зашуршала упаковка. Белая плоть выпечки ждала первого укуса.

– Велик Великанск, да весь как на ладони, – знакомый голос окликнул со спины, я обернулся. Нина давила из себя улыбку. От трескучего, витающего в воздухе новогоднего мороза у нас обоих слезились глаза. Вот так встреча…

* * *

Смахнул с лавчонки снег, почуял себя старым дедом. В детстве обещал самому себе не плюхать зад на поставленные для стариков лавки, всегда быть на ногах. Сейчас тело требовало больше покоя, чем десять лет назад.

Обледенелая деревяшка жгла холодом кожу даже сквозь штанины, трудно было представить, каково Нине.

Психолог на такие мелочи не обращала внимания.

– Значит, ушла? Собралась поутру и исчезла? Не оставила никаких записок?

Рассказал ей обо всëм в едином порыве, а теперь корил себя за словоохотливость. Нина выглядела довольной, словно ухвативший добычу коршун. Воображение не жалело красок, рисуя подобный обрз. Я отчаянно гнал его прочь, ждал от неё совета, предложения, просто (доброго человеческого) слова.

На последнее эта маленькая заноза как будто была не способна.

Вздохнула, набрав побольше воздуха в миниатюрную грудь, удручённо выдохнула.

– Алексей, у вас ведь совершенно никакого опыта общения с подростками, верно? Помните себя в её возрасте?

Кивнул, хотя предпочёл бы забыть. Пьяные выходки отца, желание увидеть на лице матери хотя бы одной улыбкой больше.

И страх, страх, страх, что сегодня снова сделал что-то не то, и не избежать побоев. Нина сделала вид, что только сейчас вспомнила о моём детстве, состроила сострадательную мину на лице. Как бы ни была она хороша в своей лжи, а я научился некоторым трюкам у неё. Сегодня ей меня не обмануть.

По крайней мере в этом.

– Хочешь, поспорим, что ваши юные годы во многом схожи с ней?

– Откуда ты…

– Откуда знаю? Лёш, она бежала из другого города сначала к твоей тётке по отцу, а потом уже к тебе. От родной матери. Думаешь, тяга к познаниям её поволокла, словно на привязи, или она от чего-то убегала? Я же права?

– Ты права.

– Она просто не ожидала скользнуть из одного кошмара в другой, вот и всë. Заглянула под одеяло твоей жизни и ужаснулась. Монстры обитали не только под кроватью. Это всë из-за вчерашнего допроса?

– У меня дома что, стоит камера?

– Не удивляйся, работа психолога состоит из умения складывать два и два. Ты рассказал о звонке друга, о том, как вступился за него с пушкой наперевес… – Нина игриво, словно кошка, закатила глаза, будто желая сказать, что знает больше, чем ей рассказал. Это-то в ней всегда и раздражало. – Просто после большого шока для того, чтобы окончательно удостовериться в пришедших мыслях, нужен маленький штришок. Капля, соломинка, что переломит спину верблюду. То, что подтолкнëт к шагу по иную сторону отношений.

Вместо того, чтобы искать пропавшую дочь сидел на лавочке и слушал еë рассуждения. Душные, но такие тëплые, убаюкивающие, дурманящие.

Не хотелось вставать, не хотелось ничего. Почти переборол самого себя в этом порыве, как она нашла ту самую соломинку: обвилась руками вокруг моего предплечья, прильнула щекой, зажмурилась.

Здравый смысл говорил, что психологи себя так не ведут. Нина же каждым движением будто хотела сказать, что много он знает, этот здравый смысл!

– И что мне теперь с этим делать? Между нами как будто стена…

– Бери я с тебя деньги за сеанс, сказала бы, ничего не делать, а тащить еë ко мне.

То ли намëк, то ли предупреждение, с Ниной никогда не знаешь точно. Наконец она томно вздохнула.

– Но это было бы ложью, потому что семейные посещения по двойному тарифу. Всë проще, Лëша. Ей восемнадцать, но она всë ещë ребëнок.

– Мне вчера почти также сказали.

– И правильно сказали. Она ребëнок, у которого в своë время отобрали право на подростковый бунт. Дети остро реагируют на малейшие изменения, а ты принялся раскачивать еë на качелях отцовских чувств и личных проблем. Она к последним не имеет никакого отношения, и всë равно вынуждена участвовать.

Помолчали, глядя на тихий танец снега, прежде чем она продолжила.