От города ГУЛАГа к моногороду. Принудительный труд и его наследие в Воркуте

―Ну, говори на "Д".  ―Воркута. ―Почему Воркута? ―А я там сидел.
из  х/ф Джентльмены удачи

Хорошо написанная и отлично переведенная (вот прям настолько хороший перевод, что я не поленился и полез узнавать, кто ж так хорошо излагает - как оказалось, не зря лазил: переводчиком здесь выступил аж Роберт Ибатуллин) книга. Алана Баренберга есть за что похвалить: четкая структура, грамотный анализ и уверенное использование мемуарных источников.

Это скорее краеведение - вся книга рассказывает об истории конкретного города, но особенности Воркуты в том, что ее история крайне тесно сплетена с историей страны в двадцатом веке, так что можно с оговорками сказать, что как в капле воды она отражает океан - историю СССР: только ярче, злее, объемнее и почти без полутонов.  Автор наглядно демонстрирует элементы, общие для всей страны, так и уникальные для жизни и работы на Крайнем Севере.

Монография фокусируется на иерархии в лагерях и городе (настолько плотно связанных друг с другом, что во многих смыслах они были одним целым) и взаимоотношениях между, как он формулирует, "заключенными и незаключенными" (поскольку даже тех, кто не отбывал какое-либо наказание, назвать свободными было сложно - они зачастую не могли никуда уехать), и показывает, что взаимопроникновение и взаимовлияние этих двух миров было гораздо активнее, масштабнее и продуктивнее, чем обычно считается и чем полагалось - несмотря на все правила и ограничения.

Книга очень интересная и важная, но поскольку история Воркуты - это история Воркутлага, здесь много смертей, репрессий, несправедливости и каторжного труда (а в послесловии еще и описаны стремительная депопуляция в связи с упадком шахтерской отрасли в девяностые), это надо учитывать - тем, кто не любит эту тему или она излишне напрягает, браться за книгу не стоит; впрочем, наверное, уже одно название, вполне четко и недвусмысленно отражающее содержание, будет отсекать незаинтересованных.

По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский «Воркута — Ленинград»...

Музыка танго ‘Scrivimi’ (1934) Джованни Раймондо, слова неустановленного автора

Небольшая, но очень насыщенная книга о Воркуте. Автор предлагает сравнивать ее с Магниткой или Танкоградом . Читал я только первое издание, поэтому невольные сравнения нет-нет, да и прорвутся, но в целом это разные книги. Коткин пытался через локальное во времени и пространстве показать тотальное, тогда как здесь рассказ просто о населенном пункте сквозь десятилетия, нет ни концептуальной новизны и свежести, ни удивительной реконструкции ткани бытия общества (простите за пафос).

Но, возможно, другой подход дает и другой хороший результат. Книга Алена Баренберга имеет перспективу (и тонны послезнания, что, вроде бы методологически некорректно, но связному рассказу об объекте весьма помогает). Автор пишет, что советская власть постоянно, раз за разом пыталась нормализовать Воркуту, встроить ее в обычную жизнь страны. В каком-то смысле автор книги делает ровно то же самое – он нормализует сам проект, который из тайного и страшного лагерного места превращается через несколько личиночных стадий в имаго почти стандартного города времен развитого социализма.

В начале была находка. Геолог обнаружил уголь, а государство захотело этот уголь получить. Геологу помогали заключенные, и с самого начала подневольный труд сопровождал развитие объекта. Автор вбрасывает и оставляет без расследования странную девиацию 30-х, когда какой-то изворот культурной политики привел к тому, что честь открытия угольного бассейна решили было передать от русского инженера охотнику коми, но потом эпизод этот подзабылся и не привел к коренному пересмотру генеалогии Воркуты.

Период становления был мрачен. Людей отправляли в полностью неподготовленное место, люди болели и умирали. Автор включается в игры со статистикой, рассказывая о тех концепциях, что в ходу сейчас у исследователей советской системы наказания. ГУЛаг постоянно изменялся (и не только он, и сам Советский Союз, и Воркута). Начинания, рассчитанные на годы, сворачивались через год-два, проекты затихали, а людей мотало туда-сюда. В этой постоянной концептуальной неопределенности город рос, менялись начальники, шахты то подчиняли Министерству угольной промышленности, то возвращали в систему МВД (если пользоваться названиями после 1946 года). После первых лет смертность в Воркуте резко упала, а производство угля потихоньку росло. При этом вопрос со смертностью открыт, ибо сначала исследователи, вооружившись документами из архивов, внезапно увидели, что ГУЛаг напоминал систему вращающихся дверей – контингент постоянно обновлялся, сотни тысяч освобождались ежегодно, а их место занимали новые люди. Но этот энтузиазм открытия быстро угас, когда скептики стали настаивать, что освобождения были способом снизить смертность, мол, освобождали смертельно больных. Эта статистическая непознаваемость делает разговор полностью гипотетическим.

Однако вполне очевидно, что смертность резко подскочила в годы войны, когда и на воле в тылу люди умирали от голода. В местах заключения с этим было хуже, хотя кризис был довольно быстро преодолен – воркутинский уголь был нужен Ленинграду, поэтому производительность была невероятно важна. Новая железная дорога, встроившая Воркуту в союзную сеть, позволила ставить повышенные задачи по выработке.

Сначала транспортная удаленность, а потом уже и традиция делала границу между заключенными и вольными не просто проницаемой, а пористой и рыхлой. Отсутствие зоны, послабления в жилье, знаменитый театр с его специфической труппой и аудиторией, вращающиеся двери, которые меняли статус заключенных, но не позволяли им уезжать, переводя в ссыльных. Само это наличие сложного статуса у бывших з/к показалось мне чем-то вроде римской системы вольноотпущенников – не рабы, но не обладающие полными правами римских граждан (да простится мне это очевидно некорректное сравнение).

При этом постоянная перестройка и введение новых правил, материальных и нематериальных стимулов приводили к тому, что мало кто сидел весь свой срок – их сильно сокращали за качественный труд (по собой системе зачета дней), амнистии время от времени прорежали ряды заключенных. При этом власти сделали как минимум одну неуклюжую попытку изолировать особо крамольных заключенных, создав для них матрешечный Речлаг. Попытка дала обратный эффект – концентрация вызвала к жизни подпольные организации и спайку для этнических групп. А после смерти Сталина и полноценную забастовку, которую вроде бы удалось мирно завершить, но в самом финале произошел эксцесс со стрельбой и убитыми.

Еще до смерти вождя (как и в других областях жизни, исследователи об этом часто пишут) государство пыталось сделать труд заключенных предсказуемым, эффективным и мотивированным. Северные коэффициенты, надбавки и ускоренное освобождение, а после амнистии и пересмотры дел в первой половине 50-х привели к тому, что многие бывшие заключенные не уехали, а остались, даже получив право на жительство в других частях СССР (но, обычно, не в столицах). Автор пишет, что превращение города ГУЛага в ‘company town’, т.е. в моногород, произошло довольно легко (не без страха незаключенных перед Иным и страшным з/к).

Дальше было обычно. Панельные дома, брежневское изобилие, желание большего, забастовки, мечта о капитализме, который повысит благосостояние, крах 90-е и пребывание в состоянии клинической смерти до наших времен с несколькими попытками гальванизировать город и производство.

И опять я думал о том, что связано со всем. Данс макабр и здесь уместная аллегория, в нем вокруг коксующегося угля несутся поляки, которые потом сбегут на Западный фронт в армии Андерса, прибалтийские лесные братья, деятели культуры, попавшие в театр, мятежники-уголовники, расстрелянные скопом в 1938 троцкисты, вольнонаемные, Мордашов и прочие, прочие, кого затянуло и выбросило, а кого и не выбросило.

Интересно, когда у нас произошел откат, когда сменилась концепция, и перековка, которую считали важным и хорошо рекламируемым делом, стала фигурой умолчания, темным прошлым, которое вроде бы и не отрицается, но лучше не вспоминать и не говорить? В книге этот момент не очевиден, ведь даже после войны столичный сценарист пытался из истории Воркуты сделать именно историю перековки. Но руководство лагеря не проявило энтузиазма.

Автор пишет хорошо, аргументировано, с опорой на качественные и узнаваемые источники. Некоторым тревожным звоночком прозвучали в начале ритуальные ссылки, например на Терри Мартина (осталось загадкой - что этой ссылкой хотел подтвердить автор, ссылка идет просто на главу книги) и на Кэрин Петроун (сколько грустного смеха принесла когда-то ее книга; автор ссылается на его монографию в целом, понять отсылку невозможно в принципе), но дальше дело пошло лучше, ссылок ради ссылок больше не попадалось.

И о банальном. Сложная у нас история, несколько непредсказуемая. Мое воображение, как обычно, поразила тотальная изменчивость, «вращающиеся двери» и удивительная легкость нормализации после амнистий и пересмотра дел. В этом свете, о ужас, после страшного начального и тяжелого военного периода, лагерная жизнь, по крайней мере в Воркуте, пытается казаться печальным вариантом нормы, одним из цветов спектра социальных статусов советского гражданина. Обоюдоострая мысль с интересными последствиями.

Издательство НЛО – это как "связующая ниточка" между российским читателем и американскими авторами, пишущими антисоветчину. Как это у них окупается? неужели столько людей после рабочего дня готовы почитать про бесконечные сталинские репрессии и гулаги и платить деньги за вот это вот всё? Ну ей богу, каждая третья книга про что-нибудь такое антисоветское. Да и как оформлены издания – твёрдый переплёт, белая толстая бумага даже в кризисные для российских издательств годы. Что до американской аудитории (погуглила, автор имеет отношение к Чикагскому университету), им вообще интересны исключительно они сами, не то что там какой-то северный русский город и вот это снежное занудство. Что-то мне подсказывает, книги эти пишутся, переводятся именно для нас, русскоязычных читателей из бывших республик.

Я давно хотела прочитать что-то про Воркуту. Этот город давно стал символом разрухи в России после распада СССР, а снежное одеяло, окутывающее остатки социалистического роскошества зимой, лишь усиливает трагизм. Захожу на Маркет-плейс на предмет книг – и… ничего по теме, только эта книга Баренберга ну и ещё пару-тройку каких-то самиздатов. Вот и всё.

Как я уже писала, автор – американец. Все его книги, из тех, что мне попадались, – о гулаге. Тема хорошо оплачивается, идеальна и удобна для массового дискурса в отношении СССР, так что Баренберга ничего больше не интересует. Пробежалась по его выступлениям на публику, вот несколько интересных тезисов относительно России и СССР:

- февраль 2022 – это империализм Путина (разумеется он ничего не скажет о правах русскоязычного населения, Минских соглашениях и давнего противостояния украинского запада и востока, нацистских группировок и расширения НАТО на восток);

- русские самонадеянно хотели выиграть войну за 3 дня;

- распад СССР не был сопряжён с насилием (Чеченская, расстрел белого дома, бандитизм, наркомания, Карабах, Абхазия – нет, это не в ходит в логическую цепочку как последствия);

- Путин – несомненно диктатор и русские эту диктатуру поддерживают;

-российское население полюбило капитализм, ведь теперь оно живёт куда лучше, чем при СССР.

И т.д. Баренберг услаждая слух своей аудитории, естественно хочет рассказать правду, но не такую, а другую. К слову, эта его книга вышла на английском в год присоединения Крыма к России. У нас издана в 2024ом году, уже после того как он с жовто-блакитной розеткой под сердцем говорил вот это всё в отношении России и Путина - так что отдельное спасибо издательству НЛО за книгу автора, стоящего на откровенно антироссийских позициях.

Хочется отметить также цель написания книги, о котором автор в предисловии и говорит, а именно:

1) взглянуть по-новому на тему гулага. Пересмотреть «радикально» солженицынский «Архипелаг». Я так поняла, доходит постепенно до заказчиков подобного рода лит-ры, что Солж уже не убедителен, вдруг российский читатель «усумнится» в том, что Светоч правду-матку рубил. И действительно, в «Архипелаге» же заключённые чуть ли не по потолку бегают – ну кто будет это всерьёз воспринимать?

2) Автор хочет нам донести, что гулаг – это не «свой отрезанный от остального мир», а неотъемлемая часть советской экономики:

В этой книге я доказываю, что ГУЛАГ был тесно связан с советским обществом в целом. По сути, я демонстрирую, что он был неотъемлемой частью этого общества.

Сдаётся мне, что наши бабушки и не подозревали, что их жизнь «тесно связана» с вот таким вот чудом.

Надо признать, книга не такая оголтелая антисоветчина как, например, Эпплбаум с её гулагом. Здесь изложены факты, в спокойном таком тоне. Даже есть ссылки на архивы (с номерами архивов, страницами, у Эпплбаум – просто всё в кучу) и много информации, которая звучит как правда, но которую обыватель естественно проверять не станет. Есть и мемуары изданные в 90ых, но больше для атмосферы, нежели с претензией на правдивость.

Но дьявол кроется в мелочах, не стоит забывать. Вот так, например, автор ссылается на Солжа, не рассказывая о том, кто это, и что на самом деле представляет из себя этот его «Архипелаг». Собрался опровергать, но кого и что, читатель так и не понял. В предисловии (начало как правило очень хорошо врезается в память) есть такая цитата:

Главнейшим назначением гулага была не просто изоляция тех, кого считали врагами, и обеспечение экономики рабским трудом, а возвращение в общество как можно большего числа маргинальных личностей и уничтожение не поддающихся воспитанию.

Баренберг просто вбрасывает это и никак не комментирует. Мол, пусть будет такое мнение. У него-то иная цель.

Далее текст книги, сами главы. Тут можно, например, встретить намёки на глупость советского руководства. Заключённые перебрасывались на Север для реализации «нереалистичных планов Сталина и Берии» (для пущего закрепления этого тезиса в голове читателя эта фраза повторяется ещё раз через несколько страниц). Тут слава переводчику fantastical переведено как «нереалистичный».

Ну а далее нехитрые формулировки, по типу «большинство лагерной администрации брали из заключённых женщин в слуги» или «получил на удивление нестрогое наказание», а также, рассказывая о Варкутлаге в годы ВОВ внезапно НКВД без разбору казнило за якобы сотрудничество с фашистами, используя нападение Германии как предлог, чтобы расквитаться с неугодными.

Говоря о вооружённом восстании, автор в отношении участников использует слово rebels, а сердобольный переводчик переводит «повстанцы». Ну и главка эта такая, считывается как последняя борьба отчаявшихся героев. Даже жалость вызывает.

Говоря о блокаде Ленинграда, автор использует издевательский тон. Мол, уголь из Воркуты – это «дар» по принуждению, от тех, кто умирал и страдал. Здесь Баренберг ссылается вот на эту книгу «On the symbolic importance of gifts in Soviet public culture, see Jeffrey Brooks, Thank You, Comrade Stalin!: Soviet Public Culture from Revolution to Cold War (Princeton: Princeton University Press, 2000).

Вот цитата на языке оригинала:

ON 7 AUGUST 1943, “a demonstration of the workers of Vorkuta ”took place in honor of an extraordinary event. Vorkuta was sending a train laden with coal to blockaded Leningrad, “as a gift to the workers of the city of Lenin.”

Ещё мне понравилась цитатка, намекающая на колониализм и подавление нерусских национальностей. Автор так аккуратно сформулировал, без утверждений, но смысл идеи советской власти в освоении Севера всё же исковеркан:

История Попова подкупала еще и тем, что описывала открытие угля как местное, национальное открытие народа коми. В этом отношении она хорошо вписывалась в антиимпериалистическую риторику советской империи и сочеталась с идеей, будто большевики не подавляют нерусские народы, а позволяют им достичь истинной национальной самореализации внутри советской системы226.Черновская версия событий, возможно, просто казалась слишком колониальной, особенно с учетом того, что экспедиция Чернова была частью программы исследования региона, начатой до 1917 года, в скверные стародавние времена Российской империи.

Тут мне нравится слово «скверные», и «будто» - честь и хвала переводчику, постарался на славу. «Антиимпериалистическая риторика империи» - измышлизм уже автора. Вот оригинал:

In this regard, it fi t well with the anti-imperialist rhetoric of the Soviet empire, the idea that the Bolsheviks did not oppress the non-Russian peoples, but allowed them true national self-realization within the Soviet system.

Я вообще не замечала, чтобы в советской историографии намеренно искажали факты в угоду отрицанию достижений учёных, сделавших свои открытия до 1917 года. Этой цитатой Баренберг, видимо, хочет выставить советскую историографию как нечто несуразное, которое чванливо хвастается, отрицая всё, кроме себя.

Скользкий тон у автора. Вроде бы без истерик, но всюду язвительность, цитаты тех, кто бы подкрепил негативное представление об СССР. Так что книжка уже для «подзадоренного» читателя, который уже сформировал свою позицию и хочет ещё больше укрепиться в своих взглядах. Ну а так, если у нас альтернативная точка зрения почти никак не представлена, то приходится довольствоваться вот такой историей Воркуты без возможности проверить то, что здесь утверждает американец и тем выводам, к которым он приходит, шаря в российских архивах.

По мне так это книга, цель которой в очередной раз напомнить о гулаге, но уже помягче, не так как Солженицын. Солж устарел и уже срок годности вышел, дурно попахивает. Нужно побольше выпячивать именно эту тему, чтобы советские наука, электрификация, индустриализация отошли на второй план. В США великая депрессия, в СССР в это время ещё хуже – гулаги, пронизывающие всё общество.

Повторюсь, автор наталкивает на эту идею куда мягче многих своих коллег, смешивая правду и ложь, приправляя причудливыми формулировками так, чтобы общее впечатление с наибольшей вероятностью сложилось негативное. Переводчик Ибаттулин как мог добавил одиозности.

А у нас уже есть солженицынская литературная премия? Надо ввести. Думаю, автору было бы приятно иметь у себя медальку со смеющимся Светочем. Как-никак, дела его продолжатель и примерный ученик.