Новые лица

«Вышел из залива Таго

И вижу —

Над белоснежным пиком

Высокой Фудзи

Белый падает снег…»

Ямабэ Акахито

В ложе императора, словно по щучьему велению и царскому хотению, внезапно появились двое: директор-распорядитель Колизея и хозяин школы гладиаторов (ланиста), который единственный из собственников подобных учебных заведений сумел оперативно откликнуться на вчерашний административный запрос свыше и потому выставил сегодня на арену на убой своих пусть и не лучших, но бравых, самоуверенных и решительных воспитанников.

– Восемьдесят семь тысяч! – с ходу огласил директор Колизея, вскидывая руку в римском салюте. – Ave Caesar! Ave Augustus!

– Что восемьдесят семь тысяч? – напрягся император, с ходу замешкавшись и не сообразив, что к чему, и на всякий случай преобразовал своё лицо в каменистую пустыню, без тени эмоций.

– Именно столько зрителей умещается в амфитеатре Флавиев! Проверено не раз на личном опыте: мин нет! – дал точную справку директор-распорядитель. – Ей-ей! Другого заведения такого уровня в Римской империи точно не существует и уже, пожалуй, не возникнет!

– Сам знаю, что не существует. Но почему не возникнет? Думаешь, я не сумею повторить или… превзойти?

– Вы великий, однако… другой такой Иудеи больше не будет!

– Ты в своём уме? Она есть!

– Но Иудея в пепле и из него уже не воспрянет, ибо истощена навечно! Сто тысяч рабов, захваченных некогда Веспасианом в плен после подавления там восстания, восемь лет строили сию махину! Даже при столь великой дармовой рабсиле, падавшей с ног от усталости и болезней и помиравшей бессчётно, даже при таких несметных ресурсно-трудовых вложениях были израсходованы колоссальные наличные, а не какие-нибудь там виртуальные деньги!

– А их откуда взяли?

– Я же откровенно и без утайки поведал: в Иудее…

– Ты не внимателен! А ещё директор! Я не о пленниках, я о наличных!

– Я очень внимателен, о, Величайший! Разумеется, деньги не с неба свалились! Трофеи и военная добыча в Иудее – всё это было распродано, чтобы получить свой куш… эээ… кэш! То бишь по большому счёту наличку взяли там же, у семитов, – разъяснил главный начальник Колизея и словно напомнил: – Поэтому да! Да! Да! Восемьдесят семь тысяч персон разных статусов! Рассадить тут народ плотнее физически невозможно! Разве что только на головах друг у друга. Вот вы же в свою ложу кого попало не пустите?.. Или..?

– Без «или»! Не пущу! И заикаться об этом не смей! Не выворачивай мне мозги наизнанку! – нахмурившись, чуть не взвизгнул Филипп, недовольный тем, что внутрь его черепной коробки как будто исподволь пролез посторонний (за этот день уже не впервой) и стал водить пальцем по мыслям, словно по строчкам манускрипта. – Однако в любом случае я угадал!

– Я не только не возражал, но, напротив, вашу гипотезу… эээ… ваш талант провидца и подтвердил! – согласно закивал головой директор Колизея, подумав: «Вместимость амфитеатра – пятьдесят тысяч зрителей. Да и то пять тысяч – места стоячие. Больше сюда не влезет, хоть пинками загоняй! Однако если речь о трупах, то уложить их здесь можно бессчётно… штабелями!.. Ни мы, ни до нас не экспериментировали на трибунах – лишь на арене… Но ты знать всей… любой правды не желаешь, потому долго на троне не протянешь, а я, коли буду аккуратным, и дальше буду амфитеатром управлять… Я аполитичен и кровав для любой власти. Я эту правду-матку рублю… дома… у очага рядом с супругой, она меня не выдаст, а свинья не съест!»

Однако вслух разочаровывать государя шеф амфитеатра не стал, да и мысль его рвалась неоднократно, как тонкая некачественная нить или пусть даже качественная, но не прочная паутина.

– А где третий? – вдруг спросил император. – Он меня игнорирует, что ли?

– Какой третий? – разом воскликнули директор Колизея и ланиста-хозяин школы гладиаторов.

– Эдитор, который должен устраивать бои гладиаторов. Мне об этом рассказывал… эээ… вон тот знающий и солидный мужчина! – Филипп ткнул пальцем в гида-экскурсовода.

– О чём рассказывал?

– О том, что должен быть третий, который не лишний, – хмыкнул август, вспоминая при этом о другом человеке: о женщине, которая была матерью его детей и при каждой встрече не забывала напомнить ему о Троице, но что это такое, сама понятным языком разъяснить не могла.

Гид, обрадованный таким вниманием к своей скромной персоне, довольно потёр брюхо обеими пятернями, сделав скромный вид, что запамятовал о том, что он такого императору… вовсе не рассказывал.

– Представление устраивается второпях, поэтому решили обойтись без посредников в лице без эдиторов. Посредник утроил бы цену, а мы экономили на всём, – быстро нашёлся директор амфитеатра Флавиев. – Сами всё организовали для вас по высшему разряду!

*****

Филипп между тем продолжил осматриваться и примечать.

Внутренности Колизея представляли из себя слоёный архитектурный пирог, словно это был сам senatus. Разве что «укрупнённых слоёв» тут было на один больше, чем в социальности сената, где выпукло присутствовало всего три мощных, которые потом уже мельчились на… гроши и из-за грошиков.

– А чьи вокруг места? – раскинул в обе стороны руки император.

– Какие? – сделав дитячье лицо, стал озираться директор Колизея, стараясь уловить направления растопыренных пальцев государя. – Сидений же тысячи… Куда мне смотреть?

– Ну, скажем, гляди на те, которые находятся на одном уровне с моей ложей…

– Эти – сенаторов! Там даже именные имеются! – по-детски смущаясь, пояснил директор Колизея, отзеркалив взгляд Араба. – Можно купить годовой абонемент и всегда сидеть, не обижая остальных, никого никуда не сгоняя, не скандаля и не рыпаясь, на своём персональном месте… Ключевое слово – купить, а не получить!

– У кого купить?

– В кассе!

– Без откатов?

– О, Величайший! Всё до коп… до копейки… всё до последнего медного антониниана из кассы Колизея поступает в каз… казну! Прямыми… перечислениями, но… в наличной форме, не обращайте внимания на мои парадоксы, – ещё больше смутился директор-распорядитель: покраснел и, кажется, стал слегка заикаться, хотя в своей жизни давным-давно прошёл не только огонь и воду, но и медные трубы. – До самого последнего медяка я отдаю тебе, планеты император!

– Медяки мне не нужны!

– Мы их и не собираем!

– Смотри у меня! – профилактически погрозил ему пальцем довольный Филипп. – М-да! Вот и чудесно! Вот и отлично! Как же сенаторы тут сидят? Как восседают? Прямо на мраморе? Гляжу, там нет ни одного культурного… эээ… мультурного… эээ… курульного кресла. Вот и пусть сидят на голом камне! Пусть свои задницы морозят, здоровье убивают! Не император будет виноват в том, что… лишние места в сенате поосвобождаются. Сенату нужно кровавое обновление… эээ… кровопускание… эээ… прилив молодой свежей крови! Ну, пусть даже не молодой, но свежей! Кровь в живом организме не должна застаиваться!

– Прежде сенаторам всегда разрешалось приносить сиденья с собой, – безо всяких эмоций ответил директор Колизея, пропустив мимо ушей начальственную провокацию.

– Сами сюда приносят? – не нашелся, что ещё спросить на сей счёт, император.

– Руками своих рабов!

– Повелеваю: отныне пусть таскают самостоятельно! Рабам на мой уровень хода нет!.. А на втором ярусе кто обустроился?

– Те двадцать рядов каменных скамеек предназначены для эквитов: для сословия римских всадников! Для госслужащих-магистратов, для нобилитетской, патрицианской и плебейской родовой знати, для прочей римской элиты. Ну, иногда туда и мошенники-безбилетники пробираются, но мы их быстро вычисляем.

– И что с ними делаете?

– Избавляемся…

– Как?

– Эээ… Разъясняем им их права и обязанности, а также то, что они были не правы…

Зоркий взгляд императора, не останавливаясь на достигнутом, взлетал всё выше, и выше, и выше:

– А на третьем этаже? Гляжу, рядов там поменьше…

– Там их шестнадцать. Это места для обычных богачей. Для нуворишей в том числе. Ну, и для нормальных римских граждан из среднего класса…

– Сегрегация римского народонаселения?

– Вам это не нравится, мой повелитель? Можем правила отменить и весь народец тут перемешать. Не разобрать будет, кто какого статуса и роду-племени. Вы только прикажите… своим Эдиктом.

– Я чту римские традиции, духовные скрепы и наши устои!

– Тогда давайте называть вещи не своими именами, а нейтрально: это не сегрегация, а разделение на сектора или, к примеру, зонирование… Упорядочением иерархии! Регламентные работы!

– Убедил! Согласен! Можешь же, когда компетентен! А что на самом верху? Ну, вон на том ярусе, который от предыдущих отделён высокой стеной…

– О! Там толчётся всякая шпана, шелупонь, попрошайки и нищеброды! Беднота со своими благоверными и… самые достойные рабы, которых походом в кино… эээ… в амфитеатр облагодетельствуют их лояльные хозяева! Этого уровня в оригинале амфитеатра не было, его пристраивал уже император Домициан, последний из рода Флавиев. Сидеть там негде, хоть кто-то время от времени присесть и пытается – места исключительно стоячие. Чтобы было видно сцену, уклон там сделан не пологий и даже не скатный, а крутой. Кувыркнуться оттуда вниз – запросто, что не раз с чернью и случалось.

– И много навернулось?

– Да кто же их там считал!

– А вот там что?

– Где?

– Ну, вон там, что над самым верхним этажом…

– Там то, что крышей назвать зазорно, и у меня язык не повернётся это сделать, но поименовать выступом, обращённым к небу… или просто макушкой вполне решусь.

– Так это портик! Я вот сам вижу, что это портик, а ты мне мозги пудришь! Вижу, что он с внешней стеной Колизея смыкается и весь амфитеатр опоясывает. Портик!

– Так точно, мой повелитель! Какое вы нашли верное и меткое обозначение оной загадочной сущности!

– Этому термину уже не одно столетие!

– О как! Надо же! Как же я сам за столько лет не догадался, что это он, портик?! – заметался директор-распорядитель. – Оттуда служивые натягивают над Колизеем тент, если случается жара или непогода: дождь, снег или другие осадки.

– Какие другие?

– Эээ… Снег или дождь. В другом порядке… Вон видите, на карнизе самой верхотуры высятся мачты, словно корабельные, к ним тент и крепится. Своими нижними концами эти мачты упираются в камни-«кронштейны», выступающие из стены…

– Мачты вижу, кронштейны – нет!

– Ах, да! Отсюда они не просматриваются! Тогда верьте мне на слово. Я почём зря врать вам не стану!.. Мачты, к которым крепятся канаты, вставлены в отверстия карниза…

– Сегодня над нами тоже тент растянут?

– Коли Юпитер разразится гневом, то да! Парусина у нас всегда наготове. Матросы с близлежащих кораблей по сигналу «тревога!» подняты, с боевого дежурства сняты и в Колизей пригнаны. Ждут отмашки…

– Почему матросы?

– Это их работа тент натягивать. Традиция такая, Флавиями установленная! Что парус натягивать, что тент – мастерство одинаковое нужно. У матросов нет вопросов. Они почитают это за честь, ибо для матросов пребывание в центре Рима вне унирем, бирем, трирем, квадрирем, квинквирем и сексирем, вне их казарм – это как увольнительная, как отпуск, как отдых…

– А среди них нет ли случайно известного всему миру Железняка? Волнительно мне как-то стало…

– Во флоте эти Железняки ещё, может, и остались. Но поскольку от них за версту несёт ржавчиной, то, как только таковые прибывают в Колизей, мы их тут же вычисляем… вынюхиваем – и сразу под нож безо всяких разъяснений прав и обязанностей! Железнякам сюда вход воспрещён! Как нет тут мест и для актёров, для могильщиков и тех, кто прежде работал гладиатором, но с работы по трусости сбежал или вышел на пенсию. Впрочем, все они, кроме Железняков, могут приходить сюда, когда арена превращается в сцену и тут даются спектакли. Главное – не на гладиаторские бои. И да, никаких учредительных собраний в Колизее на всякий случай вообще не созывается, нет такой традиции…

– Я смотрю, тут полно инострани! – голова императора вертелась, словно на шарнирах.

– Послов мы уважаем и уваживаем, места им выделяем, нам по регламенту положено так делать. С остальными зарубежными гостями – ох, бяда! Их стало жуть, как много! Да и разобрать стало сложно, кто из варваров теперь гражданин Рима, а кто – обычный заезжий турист или иностранный агент. Нынче инострань садится куда попало… или даже куда ни попадя… в зависимости от тугости и тучности своего кошелька. Коррупция, понимаешь ли, на всех уровнях… на всех этажах и ярусах нашего общества! Как ржавчина всё железо разъела! Всё до вас и без вас насквозь прогнило! Бяда: таков груз и ответственность нашего государства, начавшего с малого и возросшего до того, что величина его становится ему уже в тягость. Ох, и много вам работы в державе предстоит! Такие Авгиевы конюшни вычистить! Но зато при вас непременно всё станет хорошо!

– А говорил, что в твоей кассе нет откатов!

– В моей нет! Коррупция повсюду, но только не в Колизее! Лишь я и моя контора, живя в обществе, от него свободны!.. Это эквиты-всадники, а порой и сенаторы… да что там лукавить… большинство и тех, и этих понапокупают в кассе билетов пачками по госцене, а потом через третьи руки втридорога ими спекулируют! Так грязные состояния себе сколачивают, а потом выводят свои сокровища в офшоры Персии!

«Кто возьмёт билетов пачку, тот получит… водокачку», – вспомнил император, всю жизнь изучавший римскую действительность не по манускриптам и не на дворцовых мраморных паркетах, а на полях сражений.

– А где твой бухгалтер? – Филипп словно намекнул на то, что хотел бы после окончания дня неформально побеседовать с тем, кто может знать больше, чем сам шеф амфитеатра, и при удачном расположении ночных звёзд, оказавшись в пыточной, быстро развяжет язык, раскроет рот и изложит реальную картину дел.

– Хорошего бухгалтера найти нынче трудно, поэтому мой уже несколько лет числится в федеральном… эээ… в общеимперском розыске, – понурившись, тяжело вздохнул директор Колизея. – Может, при вашем счастливом правлении его наконец-то снова вернут в Колизей?

Император вдруг разглядел, что у его визави вытянутое лицо и миндалевидный разрез глаз.

«Совпадение? Не думаю!» – смекнул Филипп.

*****

Юпитер и прочие римские Боги городу сегодня благоволили: ни испепеляющей жары, хоть и тепло, ни двух капель дождя, а о снеге в августе и мечтать не приходилось.

«Надо как-нибудь принести Громовержцу жертву. А заодно, пожалуй… и Христу, – мельком подумал Филипп. – Столько дел! Столько дел! Когда же на всё время-то сыскать?»

Рим веками поглощал в себя солнце и молельные руки, обращённые к Юпитеру, но прошло уже больше двухсот лет, как в великой империи выкристаллизовывался другой тренд, у которого всё никак не получалось стать государственным мейнстримом.