В фонтанчике перед мечетью двое полицейских в форме совершали омовение. Мое внимание привлекли огромные пистолеты у них на поясах. Я не смогла разглядеть их лица, но знала, что скоро они будут возносить молитвы и просить прощения у Бога. Момент отпущения грехов был чем-то абсолютно противоположным оружию в их кобурах. Обращаться к Творцу, повелевшему «Не убий!», когда на поясе у тебя пистолет, созданный для убийства… Я смутно вспомнила, как отец разговаривал с Шахом Несимом на эту тему. В тот день они не закрылись в комнате, а сидели в гостиной и пили чай, пока я рисовала. Не помню, как они пришли к этой теме, но отец сказал: «Я не верю в то, что Бог карает. Бог полон жалости и сострадания. В нем нет гнева». Несим некоторое время молча смотрел на отца своими желтыми глазами, потом сказал: «Ты ошибаешься, – и легонько качнул головой. – Бог значительно выше жалости и сострадания. Но и гнева и кары тоже. В Нем есть все, в Нем все едино. Быть единым – значит, собрать многое в одном образе, но это не значит, что должны быть стерты все различия, что все должно быть подведено под один знаменатель, уравнено друг с другом. Потому у всего сущего есть смысл, причина существования. Вопрос чаще не в том, чем является Бог, а в том, что мы в Нем видим. Полные любви видят в Нем сострадание, полные жестокости – гнев. Мудрецы, приверженные разуму, принимают знания, глупцы, слепо верящие, видят лишь чудеса…»

Грохот, с которым Меннан уронил на землю вытащенное из багажника колесо, прервал течение моих мыслей. Я оглянулась и увидела, как он катит запаску к капоту. У Меннана будто улучшилось настроение, он даже улыбнулся мне, проходя мимо задней двери. Докатив колесо, он вернулся к багажнику за домкратом, а после принялся за работу. Я почувствовала, как домкрат медленно поднимает машину. И в этот самый момент в опустившейся на парк темноте раздался звук, которого я не слышала уже очень давно. Из мечети зазвучал азан.

Мой отец читал азан очень красиво. Словно это были не священные слова, а песня любви, идущая из самого сердца. Шах Несим, будучи пакистанским мусульманином, не совершал намаз ровно пять раз в день, а время от времени уединялся в комнате, где падал ниц и долго оставался в таком положении. Служение моего отца не ограничивалось только молитвами: иногда он сидел ночи напролет без малейшего движения, иногда долго шепотом разговаривал сам с собой, иногда просто играл на нее ^[2]. Когда он выходил из своей молитвенной комнаты, в его огромных черных глазах стояли слезы, а на лице было выражение странного глубокого покоя. Я слышала, как Шах Несим как-то сказал моему отцу: «Перед тем как умирать, нужно умереть». Меня очень напугали его слова. Подумав, что папа умрет, я в слезах убежала в свою комнату. Отец услышал мой плач и зашел ко мне. Я обняла его за шею и спросила: «Папа, ты умрешь?» Он совершенно не ожидал такого вопроса: «С чего ты это взяла?» Я рассказала ему, что слышала, а он только рассмеялся. «Нет, не умру, дочка. Дядя Несим совсем не говорил, что мне нужно умереть. В его словах есть скрытый смысл. Ты поймешь его, когда вырастешь. А пока я просто скажу, что слова Несима никак не связаны со смертью». Я очень обрадовалась этому и еще в детстве разгадала значение испугавшего меня выражения: оно было о тихом покое в глазах отца. Возможно, для кого-то другого оно имело иной смысл, но я всегда связывала его с глубоким покоем в глазах отца, никогда не терявших, однако, тени постоянной тоски. Когда бы я ни думала об этом выражении, мне представлялся тихий, спокойный, уходящий в бесконечную даль океан. Большой, сильный, невероятный, но одновременно совершенно спокойный, необъятный и покладистый. Такое же выражение лица, как у отца, я видела только у моей одноклассницы Джанет после припадка. У нее была эпилепсия, что делало ее самым несчастным ребенком в классе. Иногда приступ накатывал на нее прямо на уроке, она вся тряслась, как маленький листик во время урагана, но, когда приступ кончался, в ее глазах цвета пепла возникало такое же выражение вселенского покоя, как в глазах моего отца. Вся мягкость тишины отражалась на лице человека, прошедшего через великое напряжение. Успокоение, приходящее после страшной бури, отрывающей буйное сердце от самого человеческого естества…

Вот в таком душевном состоянии мне хотелось пребывать прямо сейчас. Вот такое душевное состояние было сейчас от меня дальше всего. На меня снова накатило кошмарное беспокойство. Оно настолько охватило меня, что в какой-то момент я даже не смогла сделать вдох. Я толкнула от себя дверь и вышла из машины на улицу.

Меннан с беспокойством посмотрел на меня, но я не дала ему задать вопроса и сказала:

– Со мной все в порядке. Занимайтесь колесом.

Он вернулся к работе, я же встала с другой стороны машины и, чтобы успокоиться, начала разглядывать парк.

Ночная темнота растворила в себе очертания минарета – теперь от него остался один только высокий тонкий силуэт. Кроме голоса ходжи, читающего азан, на площади не было слышно ни звука. Я не слышала ни идущих мимо людей, ни гуляющего в кронах деревьев ветра, ни целого города, беспрестанно движущегося, – словно тишина окутала всех и вся. Внезапно я почувствовала себя совершенно одинокой… Не знаю, что было тому причиной: то ли отражающийся эхом в центре парка азан, то ли кружащиеся в небе над нами птицы, то ли тяжело опустившийся на землю вечер. Словно все, кого я любила, оставили меня одну в этом городе, ушли прочь.

Мне снова стало не по себе. Я подумала, что лучше было бы совсем не вылезать из машины, но тут услышала голос Меннана:

– Вы курите? В машине на торпеде лежит пачка сигарет.

– Нет, спасибо, я не курю.

– Я тоже. Бросил, – сказал он, сидя на корточках, – а пачка еще с тех пор лежит.

Потом умолк и продолжил заниматься колесом.

Нет, так нельзя. Надо собраться… Кроме опустившейся вместе с ночью тоски, чувства одиночества и отчужденности в этой далекой от дома стране во мне больше ничего не было. Такая вот разновидность меланхолии… Но ей бы пора закончиться. Она не покидала меня с тех пор, как я села в самолет в аэропорту Хитроу, и мне следовало бы уже с ней справиться. А почему бы не пойти к фонтанчику у мечети и не вымыть лицо? Это была неплохая идея. Обрадовавшись свежей мысли, я повернулась. И увидела ровно перед собой его. Одет с ног до головы в черное. Худой, высокого роста. Лицо заросло бородой. Он так тихо появился передо мной, что если бы я не была застигнута врасплох, то закричала бы. Но теперь из меня вырвался лишь короткий вздох «Ах!».

– Не бойся, – прошептал он.

Его голос был спокойным, как вода, мягким, как касающийся кожи шелк, и внушающим удивительное и свежее чувство покоя.

– Не бойся, я не собираюсь делать ничего плохого.

Мой взгляд скользнул на его будто с рождения подведенные сурьмой глаза, окаймленные длинными ресницами. В них не было ни угрозы, ни лукавства, ни страха. Он словно просил у меня помощи. Я стояла перед ним как завороженная, не представляя, что сказать. Он приблизился ко мне, хотя я даже не почувствовала, что он шагает. Я не заметила, чтобы он шевелился, но он оказался совсем рядом. Он не шел, он летел – как ночь, как ветер, как тишина. Левой рукой он обхватил кисть моей правой руки, мягко раскрыл мою ладонь. Его руки были такими же горячими, как у Найджела. Будь на его месте кто-то другой, я бы тут же отдернула руку, да и вообще давно бы с руганью прогнала этого человека, выглядящего как попрошайка. Но я не прогнала, я не смогла. Я, как заколдованная, продолжала смотреть в его подсурьмленные глаза.

Он что-то вложил мне в ладонь, а потом сомкнул мои пальцы.

– Я принес то, что принадлежит тебе.

Все это походило на сон… Под пальцами правой руки я ощущала что-то твердое. Я раскрыла ладонь и с интересом посмотрела на то, что в ней оказалось. В сумраке не очень хорошо было видно, поэтому я приблизила ладонь к лицу. Там лежало кольцо. Серебряное кольцо с коричневым камнем. Как только я увидела это кольцо – тут же в него буквально влюбилась… Как только я его увидела – оно сразу согрело мне душу… Хорошо, но почему он мне его дал? Наверное, хочет продать. Этот таинственный человек, появившийся из ночи, просто-напросто продавец. Я подняла голову, чтобы спросить, поговорить с ним, но передо мной была пустота. Как это? Как он мог исчезнуть, хотя несколько секунд назад стоял совсем рядом? Я суетливо оглянулась по сторонам, но нет! Высокий мужчина в черной одежде пропал где-то в ночи.

– Где? – воскликнула я. – Куда он ушел?

– Извините? – вмешался Меннан. – Вы что-то сказали?

Я показала туда, где недавно стоял человек в черном.

– Здесь… Был один…

Меннан нахмурился, покрепче перехватил баллонный ключ и подошел ко мне.

– Мужчина? Он к вам приставал?

Я покачала головой, не в силах объяснить, что именно случилось.

– Нет, не приставал. Но куда-то исчез…

– Пропал?

Меннан огляделся по сторонам, но никого не увидел.

– Убежал, скорее всего. Сумка, кошелек у вас на месте?

Вот об этом я совсем не подумала. Да, точно, он вполне мог оказаться вором! Отвлек меня кольцом, а сам схватил сумку и был таков. Я открыла дверь автомобиля, но все было на месте: и сумка, и кошелек, и ноутбук. Все по-прежнему лежало на заднем сиденье машины.

– Нет, – пробормотала я, – он ничего не украл. Да и не был вообще похож на вора. К тому же дал мне кольцо.

Я показала Меннану кольцо на моей ладони. Он не сильно им заинтересовался, но обрадовался, что произошедшее меня не расстроило, и поспешил скорее закрыть тему.

– Это подарок, – сказал он. – Красиво, носите на здоровье.

Но его слова ничуть не уменьшили моего удивления.

– Но я же не знаю этого человека. Зачем ему вообще давать мне кольцо?!

Меннан весело улыбнулся:

– Ну, у нас тут много странных людей живет. Могут ни с того ни с сего сделать что-то хорошее. Вот увидел, что вы иностранка, и решил подарок сделать.

– Допустим. Но почему потом сразу убежал?

Меннан тут же нашелся с ответом:

– Застеснялся. Местные стесняются иностранцев.

Его слова меня ни в чем не убедили. Я еще раз огляделась. Ощупала глазами весь парк, самые темные его углы, но там не было никого похожего на моего высокого незнакомца. Кем же он все-таки был? И тут, словно небо решило дать мне подсказку, над входом в мечеть замигала и зажглась лампочка. Свет ее осветил металлическую табличку над входом, на которой было написано: «Мечеть и мавзолей Шамса Тебризи».