Торговый город был очень большим и многолюдным, но, несмотря это, старший уверенно вел своих спутников, петляя в толпе, то ненадолго теряясь из вида, то вновь появляясь, поджидая их с вытянутой вверх рукой, тут же вновь устремляясь вперед, не по возрасту проворно и ловко протискиваясь между многочисленными прилавками. Вскоре изрядно вспотевшие мастера нагнали старшего. Он остановился, обернулся к ним и указал на дом перед собой: – Вот и пришли. Сейчас поедим.

Внешне харчевня была подобна обычным жилым городским домам. Ее высокая и крутая черепичная крыша, похожая на крышу шатра, покоилась на колоннах. Завиток крыши был не очень изогнутым, карнизы были гладкими, а на коньке виднелись нечастые орнаменты из маленьких фигурок. Старший вошел внутрь, следом за ним вошли и мастера. Харчевня, как и любой дом, состояла из нескольких дворов, но в отличие от него имела боковые залы, не разделенные на комнаты поменьше, а оставленные цельными и просторными. Здесь было много посетителей, сидящих группами за столами, но уже не было слышно базарного шума и оглушающего гула голосов. Старший выбрал один из пустующих столов и с явным удовольствием уселся на стул, вытянул ноги, в предвкушении обеда довольно потирая руками. Его молчаливые спутники не так уверенно, как это сделал он, присели за стол и тут же стали осматривать помещение, оглядываясь вокруг.

– Итак, что будем есть? – больше рассуждая вслух, нежели вопрошая у спутников, произнес старший.

Мастера робко переглянулись, уставились на него и почти одновременно пожали плечами, что явно означало, что они оставляют выбор за ним. Ту Доу отвязал от пояса маленький тканевый мешочек с деньгами, положил его перед собой на столешницу и очень аккуратно подвинул его к старшему. Остальные суетливо последовали его примеру. Старший задумчиво посмотрел на них, перевел взгляд на мешочки, затем, не притрагиваясь к деньгам, встал и куда-то ушел. Все недоуменно переглянулись и вновь дружно повернули головы в его сторону. Его долго не было, но, когда он вернулся, за ним шли трое юношей, неся еду. Вскоре все уже насыщались пищей. Горячие суп и каша из крупы чумизы вприкуску с душистыми лепешками, выпеченными из муки чумизы, показались им самой вкусной едой на земле. Судя по тому, как и с каким аппетитом ели мастера, старший понял, что они были очень довольны едой. Дождавшись, пока они остатками лепешек протерли опустевшие миски и проглотили последние куски, бережно откупорив большой глиняный кувшин, старший разлил по чашам вино.

– Это настоящее желтое вино, – подняв чашу, при этом смачно цокнув языком, произнес старший. – Такое вино сбраживается из клейкого риса. Пейте и запомните его вкус.

Он пригубил вино, слегка откинулся назад, прикрыв веки, подержал его во рту, явно наслаждаясь вкусом, и только потом проглотил, покачивая от удовольствия головой. Мастера бережно держали в руках свои чаши и, затаив дыхание, следили за всем, что и как он делает. Как только он приоткрыл один глаз и взглянул на них, они тут же заерзали на сиденьях и дружно заулыбались, довольно переглядываясь между собой. Старший открыл второй глаз и, поджав губы, одобрительно кивнул. Все поспешно сделали по глотку, подражая ему, прикрыли веки и стали жевать вино, словно еду. Вновь наполнив свою чашу и намереваясь пригубить ее вместе с ними, но увидев то, как они это сделали, старший не смог удержаться и поперхнулся, подавшись вперед, не в силах сдержать хохот. Услышав его смех, в недоумении открыв глаза, взглянув на него, все поняли и уже вскоре заливались смехом, глядя то на него, то на поднятые вверх чаши, то тыча пальцем друг другу в грудь, при этом хватаясь за животы. От всей души, подобно детям, они еще долго смеялись, а потом кто как мог и хотел пил вино, но уже не стесняясь старшего, не испытывая неловкость друг перед другом, чувствуя себя в этом добром заведении весьма уютно и непринужденно. Напиток пришелся всем по душе, так как благостным теплом разлился по телам, облегчил им души, развеял тяжкие думы, расслабив разум, да и развеселил, как никогда им еще не было так весело. Каждый из них ощутил небывалую легкость во всем: и в общении со спутниками, и в поведении за столом, и в восприятии незнакомой прежде обстановки и всего царящего вокруг них, и вообще, в понимании несложной устроенности своей судьбы, доселе очень трудной и порой даже не очень желанной, но отныне ставшей вдруг терпимой и даже интересной. С очередным глотком чудодейственного питья каждый из мастеров все больше испытывал неописуемое наслаждение от пребывания в этом городе, в этой харчевне и в такой приятной компании.

Так, в веселом общении, шло время, и почти каждый из них легко и просто рассказал о том, за что угодил в рабство, а затем и на работы в мастерские и на какой срок, при этом более всего выделяя приятные для себя – даже в таком печальном признании – сведения о времени, оставшемся до освобождения и возвращения домой. Старший же не проронил ни слова о себе и своей доле, умело поддерживая беседу и в нужный момент, дабы собеседники не ожидали от него откровенного повествования о себе, переводя разговор в нужное ему русло. Ту Доу отдыхал, мелкими глотками пил вино и слушал других. К нему относились с прежним пониманием и никто ни разу не позволил себе спросить его о чем-либо, памятуя о том, что он немой. Когда речь зашла о пребывании его собеседников в неволе, он сперва ничего не понял из сказанного ими и стал внимательнее вникать в каждую фразу. Для него стали настоящим открытием факты о том, что каждый из них за определенную провинность был осужден в рабство, причем сроки были у каждого разные, и они уже истекли, и по этой причине всем им поменяли синие повязки на черные. Оказывается, как узнал Ту Доу, существовала временная ссылка на каторжные работы, и сроков было три: от одного месяца до одного года, два года и пять лет. Он был потрясен от всего, что услышал, так как он ничего подобного их проступкам не совершал и по отношению к нему не было никакого суда. Но самое ужасное, что он узнал, это были сроки рабства, вернее, то, что каждый за столом точно знал о времени своего пребывания в неволе. Получалось так, что каждый из этих мастеров знал совершенно определенно, когда его освободят от работ, а он не ведал даже того, за что и на какой срок он угодил в рабство. Как только он осознал, что попал в какое-то бессрочное страшное положение, да к тому же не так, как все эти люди, расслабленность, в которой он пребывал, мгновенно куда-то улетучилась. Его словно окунули с головой в ледяную воду. Ему стало не по себе. Он не знал, как теперь быть и что ему делать. Не желая больше пить вино, опустив чашу на стол, он прикрыл веки и вдруг увидел облик незнакомого ему мальчика с бритой головой с небольшими пучками волос, завязанными шнурами. Тот испуганно, но пристально посмотрел ему прямо в глаза и тут же исчез. Ту Доу хотел было открыть глаза, но внезапно появился облик незнакомой женщины. Прикрыв рот рукой, она тихо плакала и так же, как мальчик, взглянув ему прямо в глаза, исчезла. Ту Доу, наконец, открыл глаза и оглянулся по сторонам, но все было как прежде, и никаких мальчика и женщины в помещении не было. «Это все от вина» – промелькнула мысль в голове. Он взглянул на стоящую перед ним чашу и перевернул ее вверх дном. Вскоре старший прервал разговоры мастеров, подняв руку вверх и прислушиваясь к чему-то. Все тут замолчали и сразу же услышали отдаленные гулкие удары в барабан.

– Сколько ударов? – спросил старший.

Мастера молча переглянулись.

– Девять, – утвердительно заявил старший. – Наступило шэнь, время к вечеру. Нам всем уже пора в обратный путь. Это звучит тот самый огромный барабан на центральной башне. Я говорил вам о нем.

Старший поднялся, взглянул на сдвинутые к углу столешницы мешочки с деньгами мастеров, к которым так и не прикоснулся, и, указав пальцем на них, приказал: – Заберите их.

Мастера переглянулись и уставились на него, но он уже отошел от стола и направился к выходу.

* * *

В торговых рядах все было, как прежде, – бойко, шумно и тесно.

Мастера, все кроме старшего, пребывали в приподнятом настроении, о чем свидетельствовало их слишком веселое, зачастую почти глупое поведение. Они много и беспричинно смеялись, толкая друг друга в бока, при этом еще сильнее заливаясь хохотом. Ту Доу шел последним, намеренно отстав от них. Он был не в состоянии слышать их шутки. Он видел, что им было хорошо как никогда, но от этого ему теперь становилось все хуже и хуже. «Как же быть мне? Скоро мы сядем в повозку и прибудем обратно. А что потом? Опять эти работы? Опять это все?» – горькие мысли стучали в его голове словно молоты. Душа заныла от ощущения обреченности, а сердце защемило от отчетливого чувства безысходности. Сжав до белых костяшек кулаки, Ту Доу остановился. «Лучше я умру, но туда не вернусь!» – он решительно мотнул головой.

– Держите вора! Помогите! Держите его! – кто-то визгливо орал в толпе.

Пребывая в своих тягостных думах, Ту Доу не сразу смог понять того, что происходит. Кругом были люди, но в том, кто из них вор и кто пострадавший, он пока не мог разобраться. Вдруг из-за стоящего перед ним мужчины выскочил мальчик лет десяти и с разбега ударился в него. Ту Доу быстро схватил его за ворот халата. Тот попытался вырваться и, задрав голову, взглянул ему в лицо. Ту Доу обомлел от увиденного. Это был тот самый мальчик, который привиделся ему в харчевне. В растерянности Ту Доу разжал пальцы. Мальчик тут же исчез в толпе. Упустив на мгновение его из вида, Ту Доу тут же бросился вслед за ним, расталкивая всех на своем пути, только теперь догадавшись, что вор и есть этот мальчик. Он долго бежал, преследуя проворного воришку, и вскоре оказался на одной из окраин торгового города. Мальчик был пойман двумя мужчинами. Ту Доу остановился, глядя на них, переводя дыхание. Мужчины схватили мальчика за руки и стали волоком тащить обратно. Когда от них до Ту Доу оставалось шагов двадцать, внезапно откуда-то появилась женщина и вцепилась в одного из мужчин. Ту Доу был растерян. Женщина хоть и была хрупкой и отлетала от рослого мужчины при каждом движении его руки, но не отступала и отважно вновь и вновь бросалась на него, стуча по его плечу маленькими кулачками. Ту Доу не знал, что ему делать в этой ситуации, но когда мужчина ударил женщину кулаком по голове, причем сделал это намеренно, он подбежал к ним и со всех сил нанес удар в лицо сперва обидчику женщины, а потом и второму мужчине, который продолжал держать мальчика. Оба мужчины, один за другим попадали на землю, схватились за лица и стали отползать в разные стороны, испуганно тараща глаза на Ту Доу. Он подошел к присевшей женщине и, наклонившись, протянул ей руку, но она сама поднялась на ноги и побрела к мальчику. Ту Доу оглянулся, но мужчин уже не было. Они сбежали. Мальчик бросился к женщине и обнял ее, а она прижала его к себе и стала нежно гладить его по бритой голове. Ту Доу хотел было подойти к ним, но после увиденного не решился, понимая, что это уже ни к чему, догадываясь, что они не чужие друг другу и что женщина наверняка разберется во всем. Прежде чем уйти, он посмотрел на них еще раз. Они так и стояли, молча прижавшись друг к другу. Хотя ему были не по душе люди, берущие чужое без спроса, но почему-то ему стало приятно от того, что все так закончилось. Он отвернулся, дабы не смущать их, и уже намеревался уходить, как вдруг кто-то сзади слегка коснулся его руки. Он обернулся и вновь обомлел от увиденного. Перед ним стояла защищенная им женщина, но это была та самая женщина, что привиделась ему в харчевне вслед за мальчиком. Он не понимал, что происходит с ним. Влажными глазами она пристально смотрела ему в лицо. В этот миг он вновь услышал удары барабана. Их было десять. Наступило ю, время к закату.

– Прости его, добрый человек, – тихо произнесла она, едва сдерживая слезы. – Он еще слишком мал и не ведает того, что творит. Ту Доу продолжал в растерянности смотреть на нее, совершенно не понимая того, за что она просит простить мальчика, ведь тот ничего у него не своровал. Женщина двумя руками взяла его правую руку, опустилась на колени и стала целовать ему пальцы влажными губами. Ту Доу резко отдернул руку. Женщина низко припала к земле и тут же заплакала. Не зная, как вести себя в таком неожиданном и оттого весьма непростом положении, Ту Доу хотел было уйти, но ему стало жаль ее, побитую, обиженную и вдруг ставшую совсем беззащитной. Не очень уверенно он наклонился к ней и, осторожно взявшись за ее дрожащие плечи, поднял ее на ноги. Она была очень легкой, словно в ней не было веса. Склонив голову с растрепанными длинными волосами, опустив руки, подобно провинившемуся ребенку, она стояла перед ним, будто чего-то ожидала от него. Ту Доу отступил, мотнул головой, будто говоря: «Да что же это такое в конце концов!», развел руками, с досадой хлопнув ладонями себя по ногам, теперь уже окончательно не понимая, что ей нужно от него. Она продолжала стоять. Он посмотрел в сторону мальчика, Тот тоже не двигался с места, наблюдая за ними. Осененный догадкой, спохватившись, Ту Доу быстро отвязал от пояса мешочек с деньгами, взял за руку женщину, вложил его в ее маленькую ладонь и сразу же зашагал обратно. Не прошел он и двадцати шагов, успев лишь завернуть за угол какого-то низкого строения, как вдруг что-то сильно ударило его по голове. Все тут же завертелось перед его глазами, замельтешило, куда-то стремительно понеслось, затем померкло, а через миг и вовсе пропало.

* * *

– Как он? – сквозь шум в голове Ту Доу едва расслышал приглушенный голос.

– Мама, иди сюда, – теперь уже более отчетливо он услышал другой голос. – Скорее иди. Он очнулся.

Ту Доу с трудом разлепил веки, но ничего увидеть не успел. Перед его глазами все куда-то плавно поплыло. Шум в голове превратился в звон в ушах. Он хотел было приподнять голову, но тут же ощутил резкую ноющую боль в затылке и сильные позывы тошноты. Он закрыл глаза, судорожными глотками пытаясь сдерживать подступавший к горлу горький ком. Чьи-то руки осторожно коснулись его головы и повернули ее на бок и кто-то тихо сказал: – Не надо сдерживать себя. Вот посуда.

Его тут же вырвало. Никаких сил в себе он не чувствовал, будто кто-то выжал их из него, но явное облегчение после этого он ощутил.

– Вот и хорошо. Теперь уснешь, – проваливаясь в сон, он услышал чьи-то слова.

* * *

– Куда он мог пропасть? Мы не успеем на вечернюю повозку, – старший мастер, заложив руки за спину, вышагивал перед остальными мастерами. Они молча стояли рядком, потупив взоры, всем видом показывая, что не понимают, как могло случиться такое.

– Он же немой и спросить дороги не сможет. Хотя чего тут спрашивать, одна дорога ведет к этим воротам, – старший мастер остановился и кивнул на ворота за спинами стоящих. До них было не больше одного ли.

– Вот что, вы все идите за ворота и ждите нас там. А я поищу его. Если до отправления повозки не вернемся, поезжайте сами. Мы как-нибудь доберемся. Ждать больше уже нет времени. Мне нельзя возвращаться без него, – наконец определился старший.

Мастера переглянулись, развернулись и побрели в сторону ворот.

Старший задумчиво проводил их взглядом, как-то таинственно улыбнулся и решительно зашагал в противоположном направлении. Как только он отошел на пару сотен шагов, к нему подошли двое мужчин и, сложив ладони перед грудью, почтительно склонили головы.

– Говори, – старший коснулся плеча одного из них.

– Все исполнено, как ты велел нам, да цзян, – подняв голову, ответил тот, назвав старшего генералом.

– Где теперь немой? – спросил генерал.

– В лачуге у вдовы, – ответил тот же мужчина.

– Если поправится и не покинет города, больше не трогайте его. Ну а если надумает вернуться в мастерские, убейте, – жестко произнес генерал.

– Будет исполнено, – мужчина склонил голову.

Генерал шагнул вперед. Мужчины быстро расступились и последовали за ним. Послышались удары в барабан. Их было одиннадцать. Наступило сюй, время к сумеркам.

* * *

Ту Доу пробудился ночью. В жилище, где он находился, было темно.

– Пить, – пересохшими губами попросил он, и тут же, услышав свой голос, пораженный случившимся, порывисто присел. Затылок мгновенно пронзила острая боль, в голове сильно зашумело, в висках застучали молоты. Он застонал и откинулся. Вновь тошнота комом подступила к горлу. Кто-то опять повернул ему голову, поднеся посуду. Послышался далекий одиночный удар в барабан. Наступило цзы, время к полночи.

* * *

– Насколько достоверны эти сведения? – генерал, в соответствии со своим высоким саном облачившись в дорогой длинный шелковый халат куань-инь красного цвета с длинными рукавами, почти закрывавшими кисти, со знаками бидзи в виде тигра спереди и сзади, символизировавшими его принадлежность к военному роду службы, сидел в саду на низкой скамье под широкой кроной дерева, в одном из внутренних дворов своего большого просторного дома. Его волосы были распущены. Тщательно вымытые, они блестели каждым волоском в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь огромные ветви и густую листву. За его спиной неподвижно стояла миловидная женщина с бесстрастным бледным лицом. Она внимательно смотрела через его плечо на его руки. Как только он слегка шевельнул указательным пальцем, она тут же приступила к работе над его прической. Пучок волос на макушке она ловко разделила на две части и вместе с прядями у висков стала заплетать в две косы.

– Твой человек лично слышал, как чжи цзинь у обсуждал с ху вэйем предстоящий переезд первого лица в другой его летний дворец, при этом они говорили и об усилении охраны в пути, особо выделяя меры безопасности, и о точном дне выезда и о дороге, – называя начальника личных телохранителей императора и начальника стражи в строгом соответствии с их должностями, слегка склонив голову, ответил стоявший перед генералом мужчина. Он был высок, осанист и немного старше генерала по возрасту. Одет он был в не очень длинный халат рей, украшенный иероглифами. На его голове была шелковая шапочка черного цвета, полукруглой формы, сшитая традиционно из шести клиньев и околыша с пришитой на макушке пуговицей.

Тем временем женщина стала заплетать в третью косу разделенные на три части волосы на затылке.

– Всякий раз вместе с его закрытой повозкой, колесницами и охраной по разным направлениям одновременно с ним выезжают еще несколько подобных отрядов. Отрядов двойников. При этом никто из его личного сопровождения не знает того, едет ли он с ними или нет, – задумчиво произнес генерал.

Женщина аккуратно продолжала свою работу. Все три заплетенные косы она соединила на затылке. Мужчина слушал генерала и с интересом наблюдал за ее действиями. Он знал, что она глухонемая.

– Тебе известно, куда точно направится он? – не двигаясь, вскинув густые брови, взглянув в глаза стоящего, строго спросил генерал.

– Да, да цзян, – кивнув головой, уверенно ответил мужчина.

Женщина умелыми движениями быстрых пальцев подхватила основную массу волос и все три косы, соединенные прежде на затылке, ловко и быстро закрутила узлом цзы в верхней части головы, строго на темени, закрепив его лентой. Прическа была завершена. Она вновь замерла, внимательно смотря на руки генерала. Он понял и шевельнул указательным пальцем. Она поклонилась ему, тихо развернулась и ушла, за все время работы ни разу не взглянув на собеседника генерала.

– Скажи мне, Джан Ву, когда? – поднимаясь с места, оставшись наедине с собеседником, спросил генерал, впервые обратившись к мужчине по имени.

– В последнее время он меняет место пребывания каждые десять дней. У нас осталось девять, – отступив на шаг, ответил тот.

– Выходит, что ты узнал об этом только вчера. Дорого обходится мне мой человек, но пока он стоит того, чтобы платить ему столько. Все значимое стоит дорого. Даже сохранение волос, там, в мастерских мне обошлось весьма дорого, – направляясь неспешным шагом по выложенной камнем дорожке, рассуждал генерал. Джан Ву шел за ним.

– Ты помнишь, чем закончилась та последняя попытка, что случилась пять лет назад, когда он в очередной раз с инспекцией побывал в восточных землях? – остановившись и разглядывая яркий куст, спросил генерал.

– К сожалению, да, – тихо ответил тот.

– Им было гораздо проще. Они точно знали, что это он, и знали, где и когда. Но исполнителя выбрали неудачно. Его так и не нашли, но как случилось, что он промахнулся? – генерал повернулся к собеседнику и взглянул ему в глаза.