Вскоре ему, хоть и с большим трудом, но удалось добиться зачисления в одно из формировавшихся войсковых подразделений, которые через строго определённое время направлялись в земли, завоёванные македонянами. В результате двухмесячной подготовки в тренировочном лагере, расположенном вблизи от городской окраины, он овладел воинскими навыками, усвоил основы выработки тактики и получил знания по избранию стратегии при ведении боевых действий. Продвигаясь вместе со всеми по бывшим персидским владениям, отныне принадлежащим Македонии, он, мечтавший как можно скорее принять участие в сражениях, не находил себе места, не видя врага и везде на пути встречая лишь укрепления с размещёнными в них гарнизонами. От такого спокойного однообразия в нём постепенно угасал пыл воина, и лишь неведомые им доселе края своими удивительными видами отвлекали от дум о том, что ему так и не удастся проявить себя в настоящем бою с коварным и многочисленным противником.

Однажды, когда он уже перестал верить в такую возможность, ему всё-таки довелось вступить в схватку с восставшими ариями. Случилось это в одну из ночей, когда они прошли две трети территории империи царя Александра. Бой длился до рассвета. Почти тысячный греческий отряд, в котором всего одна сотня состояла из бывалых опытных воинов, а все остальные девять сотен были составлены из таких же, как он, новобранцев, был неожиданно атакован превосходящей по численности конницей повстанцев. Спасительным для греков и оттого удивительным было то, что именно в эту ночь, в отличие от всех предыдущих, они не разбивали лагерей, а лишь встали на недолгий отдых, чтобы принять пищу и накормить лошадей. Они бодрствовали, готовясь тут же двинуться дальше. Противник, как позже выяснили греческие полководцы, увидев костры, разожжённые в лагерях, воспринял происходящее по-своему, полагая, что они остановились на продолжительное время. Решив незамедлительно воспользоваться столь благоприятным для себя положением, он в расчёте на внезапность напал, даже не проведя предварительной разведки. Самоуверенное, необдуманное и в итоге ошибочное поведение завершилось для него полным поражением. Столкнувшись с готовыми к бою войсками, отряды ариев сразу утеряли преимущество, на которое рассчитывали без сомнений, отчего сами поначалу настолько сильно растерялись, что даже не заметили, как предоставили противнику возможность быстро передислоцироваться и нанести ответный удар. Ввязавшись в битву, они уже не смогли отступить и довели её до конца, потеряв почти всех своих воинов.

Тимей, часто представлявший себя в сражении, был внутренне готов к нему и воспринимал всё творящееся как нечто уже знакомое, отчего вёл себя уверенно, словно бывалый вояка, хладнокровно сражая врага.

Лишь несколько позже, после того как завершилась битва и наступило затишье, увидев при дневном свете изрубленные и окровавленные тела, став очевидцем пыток и казни захваченных в плен вражеских воинов, в том числе и раненых, он долго не мог успокоиться и что-то невпопад отвечал на вопросы своих военачальников, дрожащими руками держа меч и ножны, так и не сумев вложить полотно в кожух. Всё утро и до самого полудня его рвало, до изнеможения выворачивало наизнанку. А во время совершения обряда сожжения тел погибших собратьев он очень отчётливо ощутил, как что-то в глубине груди вдруг сильно заныло, отдаваясь тупым отголоском по всему телу, сжало в один миг затрепетавшую душу, холодком сковало сердце, не давая ни вздохнуть, ни шевельнуться.

Обычно весёлый и жизнерадостный, с этого самого дня, с этого первого своего сражения, почувствовав в себе какой-то надлом, он вдруг изменился, став молчаливым и замкнутым.

Теперь он уже не имел желания убивать, и даже когда оказался в отряде полководца Феспида при столкновении с саками, случившемся так же в ночное время, как это было в битве с восставшими ариями, он никого из них не сразил и вынужден был только отбиваться, стараясь остаться в живых. Полученному ранению он радовался в душе, так как считал, что забрал его на себя, отведя от кого-то из своих товарищей по оружию.

Иногда он мысленно укорял себя из-за слабости характера, почти граничащей с явной трусостью, но всё же не допускал таким размышлениям развиваться глубже и овладевать всей душой, понимая, что поступи он иначе, опрометчиво, и они смогут уже полностью вытеснить из неё веру в твёрдость духа и достаточную смелость.

В последнее время он стал довольно часто предаваться воспоминаниям о своих родителях, о сестре с братом, причём делал это с искренней любовью к ним, отчего ему становилось гораздо легче, и он сразу ощущал прилив сил.

От воспоминаний о них он переходил к думам о себе и знал, что никогда не подведёт их. Он был уверен в том, что никто и ничто не сможет заставить его уронить честь и опозорить имя.

Несмотря на то что обретённая по своей же доброй воле новая жизнь, как показало время, была трудна, желания бросить всё и вернуться обратно у него пока не возникало. Только одно терзало его сердце: не с кем было посоветоваться о том, как быть дальше, не было рядом человека, с кем можно было бы поделиться своими думами и открыть душу, в чём он нуждался теперь, как никогда, тяготясь одиночеством.

В свободное от несения службы время, дабы как-то разнообразить существование, сменить окружающую обстановку и немного развеяться, он всё же изредка наведывался в город, где с первого взгляда подмечал все произошедшие перемены. Работы по строительству продвигались очень быстро. Всё преображалось и менялось прямо на глазах. Сегодня он решил осмотреть казармы в западном районе, где в одной из них очень скоро должно было разместиться подразделение городской стражи, к которому относился и он. Длинные приземистые кирпичные постройки, которые и являли собой те самые войсковые казармы, находились невдалеке от западных ворот. Часть рабов под присмотром охраны занималась их кровлей. Внутри самих сооружений такими же невольниками велись отделочные работы, близкие к завершению.

Подойдя к одному из охранников, Тимей попросил его показать казарму для размещения стражи. Войдя в широкий дверной проём с распахнутыми створками, он тут же оказался в прохладе и погрузился в полумрак, царящий внутри просторного помещения. Недолго постояв в двух шагах от двери, чтобы пообвыкнуть после яркого света, он вдохнул слегка пыльный воздух и пошёл в глубь строения, оглядывая стены и потолки, обходя перегородки, разделявшие большие квадратные комнаты. Тугие потоки солнечных лучей, проникавшие под наклоном через узкие окна, словно прислонённые к стенам прозрачные столбы, выхватывали на каменном полу ещё не убранные древесные щепы, куски камня и колотого кирпича, ослепляя, рассеиваясь по сторонам, тускло освещая самые дальние стыки и углы. Дойдя почти до середины коридора, Тимей был вынужден остановиться, поскольку идти дальше не мог: весь проход был перекрыт стоящей там открытой повозкой, запряжённой двумя волами, с которой рабы выгружали кирпичные бруски и уносили куда-то дальше. Он не стал ждать окончания этой работы и повернул обратно.

У самого выхода из казармы он заметил сидящего в тени охранника. Расположившись на бревне, тот вытянул ноги, прислонился спиной к стене и, как показалось Тимею, дремал, прикрыв веки. Сквозной ветерок шевелил его длинные светлые волосы. Тимей замер, всмотрелся и узнал того странного глухонемого воина, с которым находился на излечении в одном шатре. Шагнул к нему и присел рядом, осторожно поправив лежавший возле шлем. Охранник, уловив чье-то близкое присутствие, приоткрыл глаза, повернул голову, спокойно скользнул взглядом и вновь отвернулся. Тимею стало неловко за то, что потревожил воина, но он почему-то был рад встрече с этим своеобразным человеком. Отстегнув от пояса фляжку с вином, он откупорил её и протянул мужчине, стараясь поднести ближе к его глазам. Охранник приподнялся от стены, посмотрел на фляжку, перевёл взгляд прямо на Тимея и принял сосуд. Сделав большой глоток, тут же сильно поперхнулся и, возвращая фляжку, выплюнул напиток и утёр губы рукой. Тимей улыбнулся и сам приложился к ней, вливая в себя потеплевшее терпкое виноградное вино. Охранник смотрел с интересом, при этом выпятив нижнюю губу и покачивая головой, словно считал глотки. Юноша провёл ладонью по губам, стряхнув с них винные капли, и вновь предложил напиток воину, но тот мотнул головой, отказываясь от угощения, и продолжал внимательно рассматривать Тимея.

– Я тоже не очень-то часто делаю это. Иногда вино просто необходимо. А вот воды у меня нет. Прости, не взял с собой, – закупоривая посудину и зная, что воин его не слышит, всё же объяснился юноша.

Охранник не сводил с него глаз и, когда он замолчал, недоумённо пожал плечами и пару раз пальцами коснулся мочки уха, давая понять, что глух.

– Я помню об этом, – понимающе кивнул Тимей. – Ты, наверное, меня не узнаешь? Мы с тобой были ранены и находились в одном шатре. Даже лежанки наши были рядом. Правда, я раньше тебя выздоровел.

Желая быть понятым, он повернулся всем телом, вытянул вперёд левую руку и показал на ней большой рубец, затем указал пальцем на правую часть груди воина. Охранник сразу оживился и кивнул в знак того, что тоже вспомнил его.

– Ну вот и хорошо. Видишь, мы с тобой можем общаться. Теперь мы узнали друг друга. Да, это очень хорошо. Как же тебе, наверное, трудно жить приходится! – уже думая о нём и искренне сочувствуя, с грустью прошептал юноша. – Мне, здоровому, и то порой тяжко, но всё же полегче, чем тебе. Я в отличие от тебя и говорю, и слышу. Только меня бы кто услышал и поговорил бы по душам. Ладно, всё равно я рад тебя видеть. Пора мне. Пойду, пожалуй. Не буду больше мешать тебе.

Тимей по-дружески коснулся плеча воина, улыбнулся и поднялся на ноги. Охранник тоже встал, проникновенно глядя ему в глаза. Они немного постояли. Когда Тимей отступил и стал уже разворачиваться к двери, воин приложил ладонь к сердцу и склонил голову. Тимей, совершенно не ожидавший такого отношения к себе и от этого вдвойне тронутый почтительным поведением, на мгновение замер в растерянности, но быстро опомнился и серьёзно произнёс:

– Кто бы ты ни был, ты так же одинок, как и я. Для меня важно, что ты хороший человек и достойный воин.

В ответ также склонив голову, он быстро вышёл из казармы, тут же окунулся в жаркий день и заслонился рукой от ослепительного света. Тимей был уверен, что эта их встреча первая, но не последняя.

* * *

Дассария в эту ночь не мог уснуть, вспоминая каждую деталь общения с молодым греком, который так неожиданно наполнил душевным теплом ушедший день.

* * *

Прошло три дня. Прибывший к Тимею ранним утром вестовой передал ему приказ командующего городской стражей о немедленном прибытии. Тимей быстро собрался и спешно отправился к военачальнику, не зная цели вызова и не имея даже малейшего предположения на этот счёт. Вернулся он уже начальником отряда, в котором и нёс службу, внешне отличаясь от себя прежнего небольшим бронзовым знаком, прикреплённым к плащу на правое плечо. Теперь в его подчинении находились все пятьдесят человек, с кем лишь вчера на равных он заступал в караулы. Поменялся и объект несения дозора. Отныне им стали западные городские ворота.

В полдень, сам не заметив как, он уже стоял перед дверьми казармы, не решаясь войти в них, – боялся, что вчерашнего охранника там не окажется. Ему почему-то очень сильно захотелось ещё раз увидеть этого человека, поделиться новостью о назначении на более высокую должность, угостить вином, теперь уже холодным и почти свежим. Вопреки переживаниям, охранник оказался на месте и, увидев его, приветливо улыбнулся, будто давний знакомый, шагнул навстречу, оглядывая с головы до ног. Они присели на бревно. Охранник взглянул на знак и вопросительно посмотрел в глаза Тимея.

– Вот, я уже командую целым отрядом, – не зная, как это показать, Тимей махнул рукой. – А ведь ты приносишь удачу! Не успел я повстречать тебя, как меня тут же повысили. Да ещё как повысили!

Юноша ткнул рукой в свой знак, сжал кулак и выставил вверх большой палец, что означало «очень хорошо». Поняв, охранник довольно кивнул головой, по привычке выпятив нижнюю губу. Тимей улыбнулся, радуясь простой человеческой реакции. Ему понравилось, что воин сразу заметил маленькое новое отличие. Он ещё не успел и рта открыть, как охранник уже поднялся, надел шлем, показательно поправил свои доспехи и оружие и, испуганно вытаращив глаза, вытянулся, нарочито выражая готовность исполнить любое его приказание. Тимей, видя, с какой подчёркнуто угодливой поспешностью воин сделал всё это, понял весёлое настроение и шутливое поведение и, больше не сдерживаясь, рассмеялся от всей души, задирая по-детски колени, припадая к ним грудью, да так, что на глазах выступили обильные слёзы. Охранник неподвижно стоял и смотрел искрящимися глазами, в широкой улыбке обнажив ровные белоснежные зубы. Когда Тимей, вдоволь насмеявшись, утёр лицо и поднялся на ноги, новый товарищ неожиданно крепко обнял его, затем, быстро отодвинувшись, сжал сильными пальцами его плечи, серьёзно заглянул в глаза, после чего вновь, но уже по-особенному кивнул, почтительно отступил на шаг и склонил голову. Тимей какой-то миг растерянно взирал на него, ещё не зная, как теперь поступить, но уже понимая, что совершённое охранником сейчас и было тем самым настоящим признанием полученного им нового повышения по службе и искренним поздравлением. Всем сердцем Тимей почувствовал благодарность к этому человеку, но по-прежнему не мог сообразить, как выразить её. Выйти из возникшей неловкой ситуации помог охранник, показавший рукой на фляжку.

Они ещё долго сидели, передавая сосуд друг другу, пока не закончилось всё содержимое фляжки. Юноша молчал, ни о чём не думая. Впервые за долгие месяцы ему было хорошо. Душа пребывала в спокойствии, а сердце налилось радостью, словно он побывал среди верных друзей. Уже вечерело, и каждому из них пора было идти по своим делам. Выйдя наружу, они с наслаждением вдохнули чистый воздух. Тимей, прежде чем проститься, указал рукой на себя и городские ворота, что виднелись вдали, тем самым показывая, что отныне он всегда будет находиться там. Охранник кивнул, сжал кулак и выставил вверх большой палец. Они поняли друг друга.

* * *

По прошествии трёх дней начальник отряда охраны, в котором служил Дассария, отвёл его к западным городским воротам и передал начальнику отряда стражи Тимею, пояснив, что, согласно военному списку, имя воина Федон и он призван из небольшого города Берроя, что расположен на юго-западе Македонии. Не подозревавший о просьбе Тимея к командованию, Дассария теперь догадался, почему вдруг его перевели в другую службу, и был доволен, что ещё на шаг оказался ближе к своей цели.

* * *

Шло время, и Дассария, он же Федон, уже знал много греческих слов, каждую ночь повторял их, проверяя свою память, вспоминая всё услышанное за день, сопоставлял с увиденным, складывая по крупицам все полученные сведения, чтобы представить общую направленность действий врага. Теперь он знал имя своего друга и начальника. Из всей добытой и познанной информации он, к своему удивлению, ничего угрожающего сакам не уловил. То, что новый город должен служить греческому царю оплотом мощи и надёжности в этих краях, ни для кого не являлось тайной, было понятно и объяснимо. Накапливаемые здесь войска больше смотрели на восток, нежели в степи кочевников, что подтверждалось постоянными разговорами, ведомыми как простыми воинами, так и военачальниками. Сколько он ни прислушивался, а нигде и ни разу не услышал даже слова о возможном походе в его земли. Более того, всюду всё чаще говорили о предстоящем выступлении будущей весной в страну Индия, что раскинулась за горами, в юго-восточной стороне. Такие сведения радовали его слух, но то огромное количество воинов, которое он видел здесь, невольно настораживало и даже порой пугало, заставляя собирать ещё больше данных, позволяющих быть абсолютно уверенным в отсутствии опасности от такого соседства, исключающих своей исчерпывающей точностью любую возможную ошибку. Он понимал, что для нападения на его земли грекам не нужно так тщательно готовить войска, причём в таком несметном числе, и это убеждало в том, что их царь действительно задумал дальний поход. Теперь, когда он познал столь много о планах и намерениях греков, ему, как никогда прежде, нельзя было допустить даже малейшей оплошности в поведении, дабы не навлечь на себя подозрений и, благополучно покинув эти стены, добраться до родной ставки. Как это сделать, он пока не мог даже представить. Найти хорошего коня не составляло труда. Уйти отсюда незамеченным, пройти многочисленные дозоры – вот что являлось главным и невероятно сложным.