Цитаты из книги «Потерянный и возвращенный мир. Маленькая книжка о большой памяти (сборник)»

Мать я воспринимал так: до того, как я ее начал узнавать, – “это хорошо”. Нет формы, нет лица, есть что-то, что нагибается и от чего будет хорошо… Это приятно… Я видел мать так, как если бы вы смотрели через камеру фотографического аппарата…

Но вот в рассказ вступают другие ноты. Четкие образы отходят на задний план – возникают те неясные синестезические ощущения, при которых нет границ восприятиям и чувствам, где образы внешнего мира замещаются диффузными переживани

информации, которым она давно стала у нас; она сохранила те черты непосредственного всплывания образов, которые были свойственны раннему периоду формирования сознания. Мы можем в большей или меньшей степени верить тому, что он рассказывает, делая иногда попытки не только верить, но и проверить услышанное. Мы должны с обостренным вниманием прислушиваться к тем картинам, которые возникают перед нами, и с особенным любопытством относиться если не к фактам, в которых мы всегда можем сомневаться, то к тому стилю передачи, столь типичному для Ш., который мы сейчас наблюдаем.

Мир ранних воспоминаний Ш. несравненно богаче нашего, и это неудивительно. Его память не превратилась в тот аппарат словесной переработки инфор

То, о чем другие думают, что они смутно представляют, Ш. видит. Перед ним возникают ясные образы, ощутимость которых граничит с реальностью, и все его мышление –

19 . Речь и развитие психических процессов ребенка. М., 1956

Для того чтобы запомнить, люди записывают… Мне это было смешно, и я решил все по-своему: раз он записал, то ему нет необходимости помнить, а если бы у него не было карандаша в руках и он не мог записать, он бы запомнил? Значит, если я запишу, я буду знать, что нет необходимости помнить… И я начал применять это в маленьких вещах: в телефонах, в фамилиях, в каких-нибудь поручениях. Но у меня ничего не получалось, я мысленно видел свою запись… Я старался записывать на бумажках одинакового типа и одинаковым карандашом – и все равно ничего не получалось…»

Значит, у Ш. не было той четкой грани, которая у каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух – от осязания или вкуса. Те остатки «синестезий», которые у многих обычных людей сохраняются лишь в рудиментарной форме (кто не знает, что низкие и высокие звуки окрашены по-разному, что есть «теплые» и «холодные» тона, что «пятница» и «понедельник» имеют какую-то различную окраску), оставались у Ш. основным признаком его психической жизни. Они возникли очень рано и сохранялись

Он теряет всякую способность создавать прочные намерения и планировать свою деятельность, он не может создавать программы своего поведения и контролировать их вы

она даже не сумела получить пенсии за детей.