«Он пугает, а мне не страшно»

Когда-то на заре перестройки я буквально «запоем» прочел «Мою жизнь» Льва Троцкого. И сегодня я почему-то больше помню именно его необыкновенно поэтические рассказы о детстве, а не его борения то с меньшевиками, то с большевиками, то с «термидорианцами», ни даже не его весьма пристрастные облачения Сталина и исключительно проницательные прогнозы о возможном «буржуазном перерождении» СССР. С тех пор в чтении различных автобиографий меня особенно увлекает именно детство автора.

Детство мое прошло в небольшом селе Мындра в шестидесяти километрах от Кишинева. В селе жили украинцы, русские, молдаване, но никаких межнациональных конфликтов между ними не было. Между прочим, это тоже было немалым достоинством СССР – мирное сосуществование различных наций. Правда путь к нему был долгим и кровавым – вспомним хотя бы сталинские депортации целых народов.

В детстве я был обычным деревенским парнем – ловил рыбу, гонял соседских кур и гусей, катался на велике, играл с друзьями в футбол и «казаков-разбойников».

Говорят, что характер человека – это комплексы, приобретенные им в детстве. Главным образом в семье. В этом плане мне повезло. Мои родители были, как принято говорить, простые люди. Хотя что такое «простой человек»? Каждый человек по-своему сложен – это целая вселенная. Но вот отношения между ними были действительно простыми – доброжелательными, без ссор и разговоров на повышенных тонах. Разногласия, если они иногда возникали, разрешались с юмором.

В то же время в детстве мне иногда казалось, что в жизни существуют как бы две вселенной. Одна – которую взрослые придумали специально для детей. В которой нужно слушаться папу и маму, делать уроки, где нельзя обманывать и воровать у сестры конфеты, вообще такая вся правильная и… скучная. А есть и другая, которую взрослые тщательно срывают от нас и где они живут своей настоящей жизнью и делают что-то такое, в чем никогда не признаются. Отголоски той, другой, вселенной доходили до нас в каких-то порой непонятных фразах, странных надписях и рисунках на изгородях, в фильмах «детям до 18 вход воспрещен», на которые нам иногда каким-то чудом удавалось пробиться. И мне, и моим сверстникам ужасно хотелось хотя бы чуть-чуть приблизиться к этой «настоящей» вселенной, будь то тайно выкуренная «беломорина», впервые попробованное отвратительное горькое пиво, употребленное к месту или не к месту «запретное» словечко или взорвавшаяся самодельная ракета, сделанная с помощью украденного у деда охотничьего пороха.

Очень часто, к сожалению, взрослые забывают, что сами когда-то были детьми, и полагают, что их дети вполне довольны тем искусственным уютным мирком, который они для них так тщательно создавали, и не мечтают о чем-то совершенно другом. А они мечтают, и в своих мечтах перевоплощаются и в страшных чудовищ, и в жестоких пиратов, и вообще, как правило, в «серых волков», а отнюдь не в «красных шапочек». Ведь порок дьявольски привлекателен – иначе откуда у него столько верных служителей?

Вот почему родители ни в коем случае не должны говорить детям: «Вырастешь – узнаешь». Они должны быть для них умелыми проводниками во взрослую жизнь, открывая для них ее захватывающие стороны, но и не скрывая трудные и негативные. Для разговоров с детьми нет запретных тем – важен лишь ум и такт, с которыми эти разговоры ведутся. А если родители учат одному, а поступают по-другому, ребенок только лишний раз убеждается в «раздвоенности» вселенной и будет стремиться поскорее «перепрыгнуть» в ту, «настоящую» взрослую жизнь.

Впрочем, родители всегда воспитывали меня на личном примере и их слова не расходились с делами. Помню, как мама учила меня и сестру не бахвалиться. И я всегда старался придерживаться этого принципа. Когда меня обзывают в СМИ «звездным адвокатом», ничего, кроме иронической улыбки, у меня это не вызывает. Ну, право, далеко мне до Спасовича, Карабчевского и Плевако. К сожалению, очень часто бывает, что человек, на которого упал какой-то призрачный лучик славы, начинает ощущать себя центром вселенной. Его настроение всецело зависит от «лайков», он делит весь мир на тех, кто бурно восхищается им, и тех, кто делает это, с его точки зрения, недостаточно активно. Даже в плане достижения успеха это очень непродуктивно. Бахвал утрачивает критическое отношение к себе и начинает брать на себя задачи, к решению которых он просто не готов. Есть немало примеров того, как даже известные миллиардеры, заболев «звездной болезнью», брались за новый бизнес, в котором мало что понимали, и губили его. Вспомним хотя бы покупку «Твиттера» Илоном Маском. Кроме того, такие качества, как эгоцентризм и нарциссизм, отталкивают рационально мыслящих окружающих от их носителя. Зато разного рода льстецы и прохиндеи могут ими воспользоваться в своих корыстных целях. Люди, упоенные собой, лишенные самоиронии – прекрасный объект для вербовки иностранными разведками и легкие жертвы различных аферистов. И напротив, трезвое, критическое отношение к себе – залог развития и совершенствования.

Среди моих сверстников были те, кто служил для своих родителей «мальчиками для битья». Теперь я уверен, что эти родители просто вымещали на них какие-то свои «комплексы». И, к сожалению, как мне доводилось замечать, у таких детей весьма нередко также формируются серьезные психологические проблемы. Один мальчик, которого обижали сверстники, говорил: «А у меня брат служит в ВДВ. Вот вернется он и вам покажет». Такое происходит от комплекса неполноценности. Человек чувствуют свою ущербность и незащищенность и пытается компенсировать их за счет каких-то внешних факторов.

В следующие годы мне не раз доводилось слышать подобную фразу, произнесенную в весьма недоброй тональности: «А ты знаешь, у меня есть очень влиятельный покровитель». В подобных случаях мне сразу вспоминаются слова графа Льва Толстого про Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно». И вы не бойтесь. Если вы ведете достойную и законопослушную жизнь, у вас всегда есть шанс отстоять свою правоту, какие бы «влиятельные лица» ни играли на противоположной стороне. Весь мой адвокатский опыт это подтверждает.

Такая недостижимая справедливость

В школе я любил литература и физику. Однажды даже принял участие в районной Олимпиаде и занял второе место. Любил и химию – но в меньшей степени. О профессии юриста я тогда практически ничего не знал и о подобной перспективе и вовсе не задумывался. Хотя уже тогда у меня было обострено то чувство, которое с детства заложено в каждом из нас, просто у многих оно со временем притупляется – чувство справедливости. Мне нравилось разрешать конфликты среди детей, выступать своего рода «третейским судьей», мирить врагов. Те, у кого это чувство остается на всю жизнь, иногда становятся адвокатами.

Как мне кажется, я впервые столкнулся с несправедливостью очень рано – это было в первом классе начальной школы. Мы проходили букварь. И то ли мне не понравился учитель – такой высокий, худой, помню, как сейчас, его звали Сергей Александрович, то ли я ему, но у нас возник какой-то конфликт. И тогда он вдруг взял букварь и ударил меня им по голове. Букварь развалился. Сказать, что я был потрясен – значит, ничего не сказать. Наверное, правильно замечено в сказке Джеймса Барри «Питер Пэн», что ребенок никогда не может забыть первой в своей жизни несправедливости, совершенной против него. Я с отсутствующим видом досидел урок до конца, а после школы, придя домой, ничего не сказал родителям об этом случае. На следующий день я, как обычно, взял ранец и вышел из дома, но в школу не пошел, а целый день бродил в одиночестве по полям. Вернувшись домой, я опять ничего не сказал родителям. Но, видимо, кто-то видел меня и «настучал» моей маме. Когда я вышел из дома на следующий день, она проследила за мной. И нашла меня посреди кукурузного пуля. Помню, как она бегала за мной с каким-то прутом в руке, пытаясь схватить за ранец. А я изворачивался как мог. Конечно, потом она пошла со мной в школу, поговорила с учителем, и недоразумение было вроде бы улажено. Но в голове у меня после этого случая как-то крепко засело: не все правильно в этом мире, даже те люди, которые, казалось бы, призваны олицетворять доброту и благородство, могут быть грубыми, несправедливыми, жестокими. И с этим пока еще ничего нельзя поделать.

Другой случай несправедливости, правда, лично меня никак не касавшейся, произошел, когда я учился в десятом классе средней школы, и оказал глубокое влияние на всю мою последующую жизнь.

У нас, как и у всех советских школьников, был предмет под названием «История СССР». Особого интереса он у меня не вызывал, поскольку учебник истории, как я теперь понимаю, был написан очень сухо и казенно. Казалось, что история развивалась по какому-то заранее написанному сценарию: в ней не было места поиску, сомнению, колебаниям: «партия Ленина, сила народная, нас от победы к победе ведет». И никуда от этого было не деться. Мне тогда казалось, что наша история какая-то суховатая, а вот французская и английская, напротив, чрезвычайно интересные.

Но тогда, в десятом классе, одно обстоятельство в учебнике советской истории меня как-то «зацепило», поскольку было связано с реальным конфликтом. В учебнике неоднократно упоминались лидеры различных «левых» и «правых» «антиленинских» оппозиций – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Пятаков. Все они, если верить учебнику, начиная еще с дореволюционных лет, постоянно ошибались, заблуждались и как только могли вредили партии и Ленину и при этом не совершали совершенно ничего хорошего.

Здесь было какое-то неразрешимое противоречие: коль скоро эти люди были столь плохи и опасны, почему «гениальный», «прозорливый», «никогда не ошибавшийся» Ленин вообще терпел их, почему он не добился их отставки, исключения из партии или даже чего-то худшего? И вообще, каким образом они проникли в большевистскую партию, что их туда привело? Ведь состояли они в ней еще с дореволюционных лет, когда членство в партии, призывавшей к свержению царского строя, не могла принести никакой выгоды.

В нашей школьной библиотеке были повсюду разбросаны белые брошюрки со статьями Ленина. Одна из них называлась «Письмо к съезду». К моему удивлению, в этом письме я нашел ленинские характеристики упомянутых деятелей. Сказать, что они меня удивили, – ничего не сказать! Оказывается, Троцкий был «самым способным» человеком в ЦК, а Бухарин – не только «крупнейшим и ценнейшим теоретиком партии», но и «любимцем все партии». Тем страннее выглядело примечание в брошюре, где говорилось, что Бухарин был исключен из партии и впоследствии осужден. Неужели Ленин так фатально заблуждался в людях?

В школьной библиотеке был комплект изданной в начале 60-х годов исторической энциклопедии: я поискал фамилии «Троцкий», «Бухарин» и «Зиновьев», но ничего не обнаружил. Это было тем более странно: ведь даже из школьного учебника было понятно, что эти люди занимали в советском государстве очень высокие посты. При этом в той же энциклопедии были упомянуты какие-то совсем уж мелкие партийные деятели, которых не было в учебнике истории.

Но однажды в той же школьной библиотеке я обнаружил старую книгу в твердом, слегка потрепанном переплете. Называлась она «Судебные речи». Это были выступления на судебных процессах прокурора СССР А. Я. Вышинского. Не скажу, что я «проглотил» эту книгу от начала до конца, многое мне было совершенно непонятно, но все же она меня поразила. Из речей грозного прокурора, о котором нам ничего в школе не рассказывали, вырисовывалась кошмарная картина: оказывается, те самые лидеры оппозиций, судьба которых меня заинтересовала, не просто совершали ошибки и тащили партию не туда, они были еще и агентами иностранных разведок, убийцами и террористами: организовывали крушения поездов на железных дорогах, занимались вредительством на предприятиях, провоцировали кулацкие восстания, по их указанию были убиты Куйбышев, Киров, Менжинский, А. М. Горький и его сын Максим Пешков, они готовили покушения на Сталина и Ворошилова и даже в свое время намеревались убить Ленина!

До сих помню почти наизусть заключительную часть одной из этих речей: «Нет слов, чтобы обрисовать чудовищность совершенных подсудимыми преступлений… Весь народ теперь видит, что представляют собой эти чудовища… Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов! Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!

Я не один! Пусть жертвы погребены, но они стоят здесь рядом со мною, указывая на эту скамью подсудимых, на вас, подсудимые, своими страшными руками, истлевшими в могилах, куда вы их отправили!..

Я обвиняю не один! Я обвиняю вместе со всем нашим народом, обвиняю тягчайших преступников, достойных одной только меры наказания – расстрела, смерти! Взбесившихся собак я требую расстрелять – всех до одного!»

Об этих страшных речах я думал не один вечер, не решаясь ни к кому обратиться за разъяснением. В самом деле, если эти люди совершили такие ужасные преступления и эти преступления были разоблачены, то об этом должно было быть написано во всех учебниках истории, об этом должны были быть сняты художественные фильмы, написаны книги, а те, кто вывел на чистую воду этих ужасных злодеев, должны почитаться всеми как великие герои. Но этого почему-то не было. В библиотеке я еще нашел книгу, изданную в 60-е годы, называлась она, кажется, «Крушение антисоветского подполья в СССР». Там речь шла о «Шахтинском деле», «Промпартии», но о преступлениях бывших партийных вождей ничего не говорилось.

«Тогда что же остается? – думал я. – Только одно: эти люди не были виновны в тех ужасных делах, в которых их обвиняли». Но тогда, получается, что виноваты другие: те, кто расследовал эти мнимые преступления, кто предъявлял им обвинения, те, кто поддерживал эти обвинения в суде, те, кто выносил несправедливые приговоры. И, наконец, те, кто упорно замалчивал и замалчивает все это. Виноваты все. Вся страна, получается.

Но это было еще не все. Коль скоро эти люди были ни в чем не виновны, они должны были заявить об этом на суде – не могли не заявить. Из речей Вышинского, однако, можно было заключить, что все подсудимые признавали свою вину, за исключением разве что каких-то деталей. Это было уже совершенно непостижимо. Кто и что могло заставить их сделать это? Неужели пытки? Но мне было даже страшно представить, что какие-то советские службы могли применять пытки.

После этого я еще раз решил заглянуть в историческую энциклопедию. К моему удивлению, некоторые из подсудимых, о «злодействах» которых говорил Вышинский, в энциклопедии были упомянуты, причем во вполне позитивном смысле. Например, Крестинский. О нем было сказано: «незаконно репрессирован». Значит, все обвинения в его адрес были ложными! Тогда я поискал фамилию «Вышинский». О нем было как-то туманно сказано, что его теоретические труды послужили обоснованием нарушениям социалистической законности.

«Как же так, – думал я, – этот негодяй, как какой-нибудь гестаповец, отправлял на смерть ни в чем не повинных людей, но об этом ничего не сообщают, а пишут о каких-то его теоретических ошибках. Ничего себе „ошибки“»!

Наконец, окончательно запутавшись, я решил обратиться с этими вопросами к нашему учителю истории. Его имени-отчества я почему-то не запомнил. Подловив его где-то в коридоре, я изложил ему свои мучительные сомнения. По мере того как я говорил – несвязно и сбивчиво, – его лицо все более мрачнело.

– И где же ты взял такую книгу? – наконец спросил он.

– У нас в библиотеке на полке лежала.

– И зачем ты ее взял? Разве я или кто-нибудь еще советовал ее прочитать?

– Нет, никто не советовал. Но теперь я прочитал и хочу узнать, что же это было?

– Об этом мы никогда не узнаем, – ответил он, давая понять, что разговор закончен. – И тебе не советую этим интересоваться, если ты не хочешь, чтобы у тебя были в жизни большие неприятности.

На следующий день, придя в библиотеку, я не нашел там книги Вышинского. Вот тогда я, кажется, впервые усомнился в справедливости советского строя.

«Значит, – размышлял я, – в нашей жизни есть что-то такое, о чем говорить нельзя? Но почему? Скрывают только нехорошие дела. А здесь, судя по всему, речь шла о каких-то ужасных преступлениях, о которых нам почему-то не хотели говорить правду».

Мои родители здесь мне помочь не могли. У отца образование составляло всего четыре класса румынской школы, у мамы и того не было. Хотя отец, работавший разнорабочим и в свое время мечтавший стать агрономом, в свободное время любил читать. Но все же вряд ли имело смысл обсуждать с ним эту проблему.