Глава десятая
Первые дни командования капитана Сэнда

Юный командир предполагал ежедневно определять пройденный путь с помощью одного из усовершенствованных инструментов, называемых лагом, которые указывают необыкновенно точно количество сделанных узлов^[9] благодаря искусному применению циферблата и часового механизма. Вычисляя таким образом количество пройденных миль и тщательно наблюдая за направлением судна при помощи компаса, Дик Сэнд надеялся отмечать ежедневно, с достаточной точностью, дорогу, по которой подвигался «Пилигрим» посреди безбрежного океана. Правда, оставалась возможность ошибок, вызываемых неизбежным отклонением, производимым течениями, но ошибки в общем не могли быть особенно значительны! Да, кроме того, с ними приходилось мириться, за невозможностью избежать их, так как Дик Сэнд не умел обращаться с астрономическими инструментами и делать точные математические выкладки.

Ввиду этого юный капитан предполагал даже одно время вернуться обратно в Новую Зеландию, до которой было несравненно ближе, чем до какого бы то ни было пункта американских берегов. Но внезапно засвежевший ветер заставил его отказаться от этого плана, сделав возвращение в Зеландию совершенно невозможным. К счастью, этот ветер казался необыкновенно устойчивым и направлял судно прямиком по пути его первоначального назначения, поэтому оставалось лишь воспользоваться обстоятельствами и спешить окончить долгий переход через всю ширину Тихого океана.

На таком небольшом судне, как бриг, парусная система, понятно, менее сложна, чем на гигантских четырехмачтовых кораблях. «Пилигрим» мог поднять на своей бизань-мачте^[10] два таких же больших четырехугольных паруса, как и на грот-мачте^[11]. На его бушприте^[12] поднимались, кроме того, три обыкновенных постоянных паруса, и в случае необходимости можно было укрепить еще столько же треугольных парусов между мачтами благодаря системе подвижных продольных рей.

Почти всеми этими парусами можно управлять снизу, с палубы, при помощи блоков и веревок. Только парусная система бизань-мачты представляла некоторые затруднения в управлении. Тут надо было пробираться вверх по узким веревочным лестницам до поперечных подвижных рей и затем уже, стоя на тонком круглом куске дерева и держась одной рукой за какую-нибудь снасть, брать или отдавать рифы, то есть распускать или подвязывать целую систему маленьких тонких бечевок, с помощью которых уменьшается или увеличивается площадь паруса, придавая судну более или менее значительную скорость. Такие парусные маневры для человека непривычного нелегки даже в тихую погоду. Когда же море бурлит, бросая тяжелое судно из стороны в сторону, как легкую щепку, когда ветер ревет и свистит в снастях и реях, бешено вырывая из озябших рук матросов каждую опору, когда паруса хлещут по воздуху, как живые, окутывая своими тяжелыми, мокрыми складками смельчака, сражающегося с ними, тогда даже опытным морякам трудно бывает управиться с массой тяжелого развевающегося полотна, которое, точно одушевленное, стремится вырваться из удерживающих его рук.

Каково же было бедным неграм, не привыкшим к морю и никогда не работавшим на парусном судне, исполнять подобные работы! Случайность не пощадила их, послав им обязанности не многим легче задачи, возложенной на их юного командира. К счастью, погода благоприятствовала их неопытности. Свежеющий ветер еще не превратился в бурю, так что волнение было более чем умеренным и не вызывало той страшной качки, от которой неминуемо должны были бы закружиться непривычные головы Тома и его товарищей.

Направляясь по сигналу покойного капитана к месту сражения с кашалотом, Дик Сэнд поднял только четыре паруса, которыми особенно легко было управлять с палубы. Но теперь при усилившемся ветре появилась необходимость поднять если не все остальные, то, по крайней мере, все главные, или постоянные, паруса, для чего требовалось исполнение целой серии довольно затруднительных маневров. Но так как от них зависела судьба «Пилигрима», то Дик Сэнд и не задумался отдать необходимые приказания.

– Не робейте, друзья мои! – весело крикнул он, не выпуская из рук рулевого колеса. – Сейчас увидите, что особой премудрости в морском деле нет! Нужно только внимание и послушание! Том, видите вон ту снасть, то есть канат у бакборта^[13] направо возле вас? Да? Ну, и отлично! Возьмите ее в руку вот так, прекрасно! Теперь травите полегоньку до самого конца!

Старик недоумевающе переводил взоры с каната на юного командира, очевидно, не понимая значения морского термина «травить» – выпускать… Пришлось объяснять маневры более понятным языком, сразу переводя все термины отдаваемых приказаний.

– Возьмите вот тот канат, друзья мои, направо у средней мачты. Развяжите его завязанный конец и пропускайте через блок, сквозь который он проходит. Вот так, прекрасно! Медленнее, медленнее, Актеон, не то ветер вырвет у вас парус из рук! Геркулес, возьмитесь-ка и вы за дело, не то им не справиться с тяжелой реей, на которой укреплен парус! Браво, отлично! Еще одно усилие! Осторожней, Геркулес, не то вы сорвете все снасти!

– Помилуйте, капитан Сэнд, я чуть-чуть прикоснулся к блоку… всего двумя пальцами!

– А вы прикасайтесь одним пальцем, тогда будет как раз хорошо! – смеясь, ответил Дик сконфуженному гиганту. – Не робейте, друзья мои! Сейчас будет готово! Еще одно усилие… Отпустите вот те два каната… Да-да, возле вас, Бат! Вот так! Готово дело!

Действительно, группа парусов бизань-мачты медленно повернулась по направлению ветра, дуновение которого сейчас же наполнили широкую площадь парусины, заметно увеличив быстроту движения судна.

– Браво, друзья мои! – весело ободрял негров молодой командир. – Ну, теперь очередь за грот-мачтой. Запомните это название: грот-мачта – вот эта, возле меня. А та, первая, называется бизань-мачта, а вот та, третья, наклоняется ближе к носу, называется бушприт. Запомните эти названия?

– Постараюсь, капитан! – робко ответил Геркулес, принимаясь травить указанную ему снасть для того, чтобы поднять парус, называемый бригантином.

Этот маневр окончился довольно быстро и вполне благополучно благодаря старательным объяснениям Дика Сэнда, переводящего своим добровольцам каждый морской термин на обыкновенный, понятный язык. Только когда дело дошло до более мелких парусов, прикрепленных естественным образом и более тонкими снастями, бедный Геркулес потянул так старательно, что одна из веревок осталась у него в руке, причем все три негра, державшие вместе с ним эту снасть, растянулись на палубе. К счастью, это случилось не наверху, на реях, откуда упавшие не преминули бы слететь в море, а на палубе, где все несчастье ограничилось некоторым недоумением севших на пол, – к крайнему удовольствию Джека, который заливался веселым хохотом, глядя на озадаченные и сконфуженные лица негров.

Дик Сэнд поспешил ободрить растерявшихся новичков-матросов и объяснить ребенку, что научиться морскому делу не так легко и что смеяться над чужой неудачей нехорошо и невеликодушно. Мальчик серьезно согласился с ним и принялся просить прощения у своих добрых черных друзей, обещая учиться тянуть веревки вместе с ними. Затем Дик Сэнд показал своим волонтерам, как делать знаменитые морские узлы, не развязывающиеся ни при каких обстоятельствах, и первая часть «парусного учения» окончилась.

«Пилигрим» шел не меньше десяти узлов в час, держать направление при слабом волнении было нетрудно, так что особенно напряженного внимания от рулевого не требовалось. Поэтому Дик Сэнд решил попытаться поставить вместо себя старика Тома, самому же подняться на мачту, чтобы распустить верхние паруса на так называемых подвижных реях.

Пока молодой командир объяснял своему импровизированному рулевому его новые обязанности, Геркулес с самым серьезным видом упрекал маленького Джека за оборванную снасть.

– Это, наверно, вы наделали, мистер Джек, – повторял он, добродушно подмигивая своим товарищам. – Как только вы подошли и взялись за веревку возле меня, я сразу почувствовал, что она скользит слишком быстро. Вот и вышло несчастье. У вас удивительно сильные руки, мистер Джек. Это, наверно, вы оборвали снасть, за которую командир бранит теперь меня, бедного негра…

Между тем Дик Сэнд быстро поднимался по тонким веревочным лестницам до верхних частей мачт, сопровождаемый более медленными и осторожными молодыми неграми Батом и Остином, вызвавшимися помогать ему при трудном и сложном маневре. От постановки самых верхних парусов Дик Сэнд отказался, боясь, что не успеет убрать их с достаточной поспешностью в случае внезапного шквала. Но все, что можно было, не рискуя безопасностью, сделать для того, чтобы прибавить скорости судну, было сделано если и не так быстро, как исполнили бы настоящие матросы, то все же одинаково добросовестно, так что, когда через полчаса юноша с ловкостью кошки спустился по свободно качающейся веревке с верхушки мачты на палубу, он мог спокойным взглядом осмотреть все подробности парусной системы и такелажа и со вздохом облегчения сказал миссис Уэлдон, все еще не решавшейся искать отдыха в своей каюте:

– Вот мы и в порядке. Если нам выпадут недельки две такого же попутного ветра, то я за все отвечаю!

Мистрис Уэлдон молча вздохнула, окинула взором далекий пустынный горизонт и, опустив голову, сошла вниз, в свою каюту, чтобы хоть на час забыться сном после пережитых ею ужасных волнений и страха.

Как подкошенная, свалилась она на свою постель, и скоро сон охватил ее, не принося с собой счастливых и успокоительных видений. Ужасные картины гибели капитана Гуля преследовали ее даже во сне, заставляя вскрикивать и стонать под гнетом страшных воспоминаний и еще более страшных предчувствий, и только под утро молодая женщина забылась настоящим, укрепляющим сном.

Импровизированная команда «Пилигрима» оставалась до поздней ночи на палубе, ожидая новых приказаний от своего юного капитана. Но так как погода продолжала быть вполне удовлетворительной, то Дик решился отпустить отдыхать всех, кроме одного Остина, оставленного дежурить на носу, на случай встречи какого-либо судна, да старого Тома, которому он хотел передать руль на рассвете, чтобы получить возможность поспать два или три часа.

Но куда же девался кузен Бенедикт? Неужели он ничем не выказал своего сочувствия после ужасной катастрофы, лишившей судно командира и команды? Неужели он не попробовал чем-либо помочь или хотя бы утешить свою молодую родственницу?.. Или, быть может, он даже и не подозревал о случившемся несчастье, увлекшись до самозабвения изучением какого-нибудь необычайного насекомого?

Быть может, оно так и было бы, если бы каюта ученого находилась не на палубе, а в глубине судна. Дело в том, что в самое утро катастрофы кузен Бенедикт, ежедневно обшаривающий все закоулки «Пилигрима», нашел наконец на кухне португальца Негоро какого-то необыкновенно интересного клопа, такого клопа, какого и во сне не видал ни один из энтомологов прошедших времен. Кузен Бенедикт появился на пороге камбуза как раз вовремя для того, чтобы спасти от преждевременной смерти этого чудного клопа, которого бесчувственный португалец собирался раздавить каблуком своего тяжелого сапога. Разбранив жестокого повара и призвав на его грешную голову проклятия всех прошедших, настоящих и будущих энтомологов, почтенный ученый унес свою добычу, осторожно держа ее двумя пальцами, прямо в свою каюту, где и подверг самому тщательному освидетельствованию. Оказалось, что эта несомненно новозеландская разновидность клопа обладала поперечными полосками темно-бурого цвета на светло-желтом теле, почтенная величина которого могла бы привести в ужас самую храбрую хозяйку дома. Сила благоухания, распространяемая столь интересным животным, вполне соответствовала его величине и, наверно, довела бы до тошноты каждого, кроме настоящего ученого-энтомолога. Кузен Бенедикт только что собирался положить свою интересную находку под микроскоп, как громкие крики экипажа отвлекли его внимание настолько, что он счел нужным посмотреть, что случилось на палубе, отложив более глубокое изучение анатомического строения своего клопа до другого времени. Тщательно уложив находку в стеклянную баночку и завязав его прозрачной кисеей, чтобы избавить своего симпатичного пленника от опасности задохнуться, ученый появился на палубе как раз в ту минуту, когда ужасный хвост разъяренного морского чудовища подбросил лодку китоловов на воздух. Зрелище страшной гибели несчастных охотников так подействовало на беднягу-ученого, что он совершенно растерялся. Только постепенно возвращалось к нему самообладание, и не скоро сообразил он всю опасность положения своей родственницы, оставшейся на парусном судне, лишенном командира и команды, посреди безбрежного океана. Мысль о собственной судьбе ни на минуту не проснулась в сердце кузена Бенедикта, привыкшего делать только то, что ему укажут другие. Но страх за будущее кузины и племянника болезненно сжал его душу, и желание помочь им заставило его забыть на минуту все, не исключая даже энтомологии. Решительно подошел он к миссис Уэлдон и проговорил торжественно, протягивая ей руки непривычным величавым жестом:

– Кузина, помните, что вы не одна, и не беспокойтесь! Не забывайте, что возле вас я, ваш верный и преданный друг! Поверьте, я сумею удалить от вас все неприятности и спасти вас от всех опасностей!

Окончив эту короткую, но прочувствованную речь, почтенный ученый смутно сообразил, что надо что-то сделать, на что-то решиться, что-то обдумать, и машинально направился к своей каюте, чтобы в тиши уединения окончательно успокоиться и, придя в нормальное состояние, сообразить, что именно следует предпринять для того, чтобы спасти свою кузину и ее маленького сына. Совершенно поглощенный этой мыслью, кузен Бенедикт подошел к своему столу, на котором все еще стояли микроскоп и стеклянная баночка, завязанная прозрачной кисеей.

Машинально взял ученый в руки эту баночку и машинально же развязал кисею, закрывавшую пути пленнику к бегству…

Вид интересного насекомого заставил его забыть все, кроме того, что он до сих пор еще ни разу не видал такого удивительного клопа и даже нигде не читал о его существовании. Мысль о возможности обессмертить свое имя, передав его столь редкому существу, заставила радостно забиться сердце ученого энтомолога. «Клоп доктора Бенедикта!» – невольно прошептал он дрожащим от радостного волнения голосом и уселся за микроскоп, забыв все на свете, кроме необходимости познакомиться поближе с невиданным насекомым.

Таким образом, жизнь обитателей «Пилигрима» вошла вскоре в нормальную колею, несмотря на то что ужасная катастрофа никогда не могла совершенно изгладиться из памяти наблюдавших ее. Но неотложная необходимость заботиться о своем ежедневном существовании мешала каждому предаваться грусти.