Глава 4. Дурман

Ещё осенью у Игоря появилась девушка. О том, что она есть, мне он рассказал по секрету, но от мамы свои отношения тщательно оберегал. По вечерам он всё чаще где-то пропадал, иногда даже не приходил на ночь, что рождало у тёти Жени тревожные мысли, повышало давление и лишало сна. Не выдержав натиска, Игорь наконец представил Таню. В свои тридцать лет она выглядела как подросток: модные джинсы обтягивали тоненькие ножки, лицо пряталось в пышных чёрных волосах, спадавших мягкими локонами на плечи, оставляя лишь большие глаза и белоснежную улыбку на фоне смуглой кожи. Казалось, что в любой момент ветер может оторвать её от земли и унести в облака. Яркая внешность досталась Тане от мамы – Азы Степановны, – по линии которой, как рассказывала потом тётя Женя, намешано много кровей. Замужем Таня ещё не была, и все вокруг твердили, что ей нужно срочно рожать. Больше всех по этому поводу сокрушалась тётя Женя, обеспокоенная слишком узкими бёдрами потенциальной невестки и её немолодым возрастом.

Надо сказать, что в СССР вклиниваться в личную жизнь считали своим долгом не только родственники, соседи и товарищи по партии, но и государство, не оставившее своим гражданам права на эту самую личную жизнь. В восьмидесятые годы молодые люди СССР и вовсе перестали стремиться вступать в брак. Проблема была не столько в том, что развод стал нормой жизни, а в том, что мужчины и женщины самостоятельно разучились строить отношения и оберегать семью. Всплеск объявлений в газетах от желающих познакомиться, мешки с письмами читателей, изливающих редакциям журналов свои семейные трагедии, и расцвет брачных агентств, занимающихся обычным сводничеством, лишь подтверждали этот феномен, нашедший своё отражение в песнях советской эстрады и в художественных фильмах^[6] тех лет. Сделав личную жизнь делом общественным, государство в том числе диктовало, в каком возрасте и сколько нужно иметь детей, пытаясь регулировать этот вопрос общественной моралью и налогом на бездетность. Рожать первого ребёнка считалось нормой в возрасте до двадцати пяти, в противном случае женщина попадала в зону риска, но не по биологическим показателям, а по отношению в обществе, предоставляя повод повесить на себя, словно на устаревшую модель машины для производства потомства, унизительную этикетку «старорожающая первородка». Своим долгом государство считало и регулирование проблем в семье, превращая их в общественное достояние, вынося на партийные собрания, устраивая настоящие судилища с лишением премии и даже исключением из партии провинившихся. Чрезмерная государственная опека обесценивала способность мужчины и женщины самостоятельно обустраивать своё семейное счастье, а отсутствие какого-либо сексуального воспитания превращало их отношения в супружеский долг. А долгов, как известно, следует избегать.

Таня всё чаще стала бывать у нас дома, а Игорь всё чаще оставался у неё на ночь. Однажды, когда Игорь с Таней уединились в его мастерской, а тётя Женя ушла на рынок, в дверь дома кто-то постучал. Через окно на веранде я увидела высокого молодого человека с чёрными кудрявыми волосами. Не открывая дверь, я спросила, кто он такой и что ему надо. Оказалось, это Алексей – родной брат Тани, который пришёл взять у неё ключи от квартиры, так как свои забыл дома. Так мы и познакомились.

После развода родителей Тане и Алексею осталась двухкомнатная квартира на четвёртом этаже обычной советской хрущёвки, расположенной в соседнем микрорайоне Сырец, получившем своё название от протекающей по нему одноимённой реки. Родители устроились в новых семьях, а брат и сестра жили в квартире вдвоём. Алексею было девятнадцать. Он год как окончил техникум, но трудиться по рабочей специальности не хотел, да и негде особо было – промышленность страны билась в конвульсиях, к тому же завод никоим образом не входил в сферу его эстетических интересов. Он увлекался театром, живописью, философией, обладал утончёнными манерами, хорошим вкусом и какой-то опасной особенностью очаровывать девушку с первого взгляда.

До 1990 года оставались считаные дни. Артур уехал к себе на Закарпатье, мне же в Канев совсем не хотелось. Узнав, что Новый год я планирую встречать с тётей Женей, Алексей пригласил меня в свою компанию. И хотя виделись мы до этого всего несколько раз, да и то на веранде мельком, его предложение я приняла с радостью – встречать Новый год в компании парней однозначно веселее, чем с бабушкой. Но то ли парни оказались слишком молоды, а их девушки чрезвычайно юны, то ли моё эмоциональное состояние слишком взрослое, но вместо романтической ночи я вынуждена была вместе с великовозрастными детьми рассказывать анекдоты, прыгать по диванам и бросаться подушками. Не знаю, чего я ожидала, но уж точно не играть в карты на поцелуй или раздевание, как и не предполагала, что Алексей так странно близок к своим друзьям, младше на несколько лет. О том, что девочки взрослеют быстрее мальчиков, я знала, но впервые видела, чтобы внешне взрослые парни, почти мужчины, вели себя как подростки в пионерском лагере. Хотя, скорее всего, дело было вовсе не в парнях, а во мне. Сходиться с людьми я не умела никогда, интересным собеседником тоже не была, острые колкости отпускать не умела, а любой выпад в свою сторону воспринимала крайне болезненно, замыкаясь в себе и стараясь как можно быстрее исчезнуть из поля зрения обидчика. Нередко, вместо того чтобы веселиться, я сидела, надувшись, в углу, всем своим видом демонстрируя, насколько мне здесь неинтересно. Высокомерие, как защитная реакция на комплекс неуверенности в себе, всё чаще подталкивало меня избегать шумных компаний, предпочитая общаться один на один.

На Рождество тётя Женя собралась в гости к своим родственникам в Волгоград, Игорь всё чаще пропадал у Тани, поэтому кормить Барсика и присматривать за домом поручили мне. Не успела тётя Женя выйти из дома, как на крыльце появился Алексей. Вначале я даже решила, что они встретились, но по счастливой случайности этого не произошло. Выглядел он так, словно пару часов прождал в кустах: длинные волосы обледенели, вместо шапки, которую он принципиально не носил, на голове возвышался смёрзшийся сугроб, руки и щёки пылали, большие мягкие губы подрагивали, и от холода он даже не мог говорить. Я напоила его горячим чаем, мы разговорились и даже не заметили, как всё произошло – быстро и как-то наивно-бесхитростно.

Через несколько дней вернулась тётя Женя. Праздничные дни закончились, и мне опять предстояло идти на работу. В первый же выходной, побывав в гостях у Азы Степановны, тётя Женя сообщила, что знает, чем мы здесь с Алексеем занимались. Эта новость застала меня врасплох. Я даже предположить не могла, что все подробности своей личной жизни этот взрослый девятнадцатилетний парень в деталях рассказывает маме. Этот странный и невероятно подлый поступок казался мне недостойным нормального мужчины. Моё самолюбие было задето. Нам следовало расстаться тут же, без обсуждений, прощений и признаний, но я решила откровенно поговорить, пытаясь тем самым то ли перевоспитать, то ли дать ещё один шанс. Унизив меня, в дальнейшем он мог так же поступить и с другой девушкой. Я могла постоять за других, но не умела защищать себя. В его раскаянье я поверила. Каким-то немыслимым образом он убедил меня в том, что всё это просто случайность, которая больше не повторится, и что с мамой он поделился лишь потому, что это был его первый в жизни близкий контакт с девушкой. Он самоутверждался, растаптывая мою репутацию. Но тогда осознать это я ещё не могла, а может, просто не хотела. Услышав слово «люблю», я растаяла, словно мороженое на палочке. Впервые в жизни кто-то сказал, что меня любит! Впервые в жизни в любви мне признался мужчина! Невольно сравнивая Артура и Алексея, я мысленно упрекала своего первого парня в том, что он ни разу не произнёс слово «люблю», зато сейчас я слышала признания по нескольку раз за вечер. Я так долго стремилась к этому и, наконец-то обретя свою любовь, очень боялась её потерять. Мне хотелось видеть рядом с собой настоящего мужчину, такого, который соответствует слову «мужество», зрелого не только физически, но и эмоционально. Нелепость всей этой ситуации вылилась в то, что всю ответственность в итоге пришлось взять на себя: это я была на год старше, это я оказалась немного опытнее, это я не предупредила половозрелого мальчика о том, что рассказывать маме подробности своей интимной жизни вовсе не обязательно. Не заметив этого, я вновь надела на себя чувство вины. А если я виновата – значит, вину надо загладить, оправдаться прежде всего перед собой, и лучший способ, как мне казалось, – это любить и быть любимой. Я стремительно погружалась в новое для меня чувство, ревностно охраняя нашу с Алексеем границу.

Теперь мы встречались не таясь. Небольшую квартиру на Сырце, одна из комнат которой была проходной, приходилось делить между двумя влюблёнными парами, что создавало массу неудобств. Мы даже график установили, по каким дням кто дома, но без накладок не обходилось. Как младший, Алексей всё ещё смущался своей сестры и под её пристальным взглядом вновь ощущал себя маленьким мальчиком. Как-то в наш день мы с Алексеем задержались. В условленное время возле входной двери что-то зашуршало, раздались несколько длинных звонков и послышались нарочито громкие голоса Тани и Игоря. Вскочив с кровати, мы обмотались простынями и помчались в ванную. Приняв душ, я засобиралась домой, а Алексей как ни в чём не бывало поцеловал меня в щёчку и отправился в свою комнату смотреть телевизор.

На часах было почти двадцать три. Из-за сильной пурги дороги замело, и целых сорок минут не было троллейбуса. На такси простые советские граждане, как известно, не ездили, причём не только в булочную, но и по городу – как по причине высокой стоимости, так и по идейным соображениям^[7]. Тем более не могла осмелиться сесть в полночь в такси одинокая девушка, если, конечно, это не девушка лёгкого поведения. Прячась от колючего ветра за воротник коротенького полушубка, я ритмично постукивала посиневшими в тонких капроновых колготках ногами, с надеждой вглядываясь в кромешную тьму пустой дороги. Вокруг не было ни души. С тоской и какой-то душевной обидой посматривала я на тёплый свет в окнах чужих квартир, представляя, как там сейчас хорошо, как пьют чай и смотрят фильмы. В этот момент я впервые поняла, что Алексей, ревниво опекаемый мамой и сестрой, несмотря на свой уже недетский возраст, щетину на лице и ярко выраженные половые признаки, так и не стал мужчиной. Мужчиной, который способен заботиться и оберегать свою женщину, который не позволил бы себе не провести любимую женщину и уж тем более не допустил бы, чтобы в полночь она сорок минут стояла на остановке. Согревая дыханием озябшие ладони, я спрашивала себя: «Как он может спокойно лежать на диване, когда я стою на морозе? Как это вообще возможно, тем более после таких страстных объятий и клятв в любви? Почему он так со мной поступает?» Но ни разу я не спросила себя: «Почему позволяю так с собой поступать?» Не спросила, потому что заранее знала ответ – знала с того самого момента, когда в самый первый раз простила его предательство. Я боялась потерять любовь. Я была привязана к нему физически и эмоционально, и таких «мелочей» старалась не замечать. Я искренне надеялась, что под моим чутким руководством он вскоре изменится и возмужает, что я смогу его улучшить, исправить, наставить на путь истинный. Я вновь повторяла ту же ошибку, что и с Артуром. Любовь не хирургический скальпель и не волшебная пилюля, способная исправить другого человека. Только он сам своим усилием может что-то в себе изменить, если, конечно, захочет это сделать.

Наступил март. Ранняя весна напористо теснила зиму, под старым серым снегом ручьи пробивали себе дорогу, а на пригорках появились первые жёлтые головки мать-и-мачехи. Природа просыпалась, а вместе с ней набирала соки наша любовь. На 8 марта Алексей принёс мне большой букет бордовых роз и пригласил в Этнографический музей. Это был уникальный исторический комплекс под открытым небом, запечатлевший культуру различных регионов Украины семнадцатого – девятнадцатого веков. В старинных домах, покрытых соломой и мхом, в мельчайших деталях был воссоздан быт наших далёких предков. Мы словно перенеслись в те времена и стали свидетелями событий прошлого. Неожиданно я поймала себя на мысли о том, как хорошо жить в двадцатом веке, когда есть электрический свет, вода в кране, хлеб и молоко в магазине, современная медицина и образование. Наверное, для людей того времени обустройство их жизни тоже казалось достижением цивилизации, и, возможно, они гордились появлением косы вместо традиционного серпа, строительством первых металлургических заводов, мануфактур и верфей точно так же, как мы гордимся полётом Юрия Гагарина в космос.

За четыре часа осмотра мы сильно устали. Вода противно хлюпала в моих лёгких весенних ботинках, тонкое пальто совсем не спасало от пронизывающего ветра, и без шапки за городом оказалось как-то неуютно. Очень хотелось есть и где-нибудь согреться. Неожиданно в одном из домов я увидела открытый чердак. Тайком от охранника по хлипкой деревянной лестнице мы забрались наверх. От печной трубы исходило приятное тепло, пахло слежавшимся сеном, мышами и старой пылью. Осмотревшись, мы решили передохнуть. Поставив мокрые ботинки вдоль горячей трубы, закопались в сено и через несколько минут уже не слышали ни стука капели, ни громкого чириканья воробьёв под соломенной крышей, ни того, как закрывались ставни в музейных домах. Откуда-то издалека сквозь сон до меня вдруг донёсся противный скрежет ворот, как будто кто-то специально медленно тянул ржавый засов. Глаза открывались с трудом. Вечерело. Солнце спускалось за лес, уступая место молодому месяцу и ночной прохладе. Я посмотрела на беззаботно спавшего Алексея и, взяв сухую травинку, осторожно провела по его щеке. Сморщившись, он первым делом решил возмутиться, но не успел. Прикрыв пальцем губы, я прошептала: «Тихо! Не шуми. Надо срочно уходить». Не понимая, где он и что происходит, Алексей наспех надел ботинки и на коленках пополз за мной к лестнице. На крыльце пожилой охранник с казачьими усами никак не мог закрыть перекошенную от влаги дверь и, ругаясь, стучал по ней кирзовым сапогом. Услышав шорох на чердаке в абсолютно пустом доме, он замер, а когда в следующее мгновение мы с хохотом пронеслись к калитке, с грохотом выронил связку ключей. Опомнившись, он пронзительно засвистел, отправил вдогонку что-то явно неласковое, но мы уже были далеко. Держась за руки, вдыхая свежий ветер и запах весны, мы неслись навстречу жизни, а также последнему на сегодня автобусу в город, который должен был с минуты на минуту пройти по шоссе.

После непоступления я так злилась на институт, что целых восемь месяцев к учебникам даже не притрагивалась. Навёрстывать упущенное начала в феврале, взяв интенсивный курс у репетитора по математике. Занятия проходили дважды в неделю на другом конце города, но каждый раз Алексей ждал меня на скамейке у подъезда с розой в руках, по цвету которой я даже научилась угадывать его настроение и наши планы на вечер. Больше всего мне нравилось, когда он приносил розовые, белые или нежно-коралловые, предвещавшие вкусный ужин и романтический вечер.