Он помог своими пожертвованиями нескольким сенаторам, чьи заслуги и знатность происхождения не подкреплялись достаточным для их положения состоянием. Тем самым он сохранил для республики одну из ее магистратур – курульный эдилитет, на который уже редко находились желающие. Ведь, с одной стороны, она требовала больших расходов на игры и зрелища, а с другой – из-за изменений в государстве благосклонность народа, которую завоевывали этими играми, стала бесполезной и даже смешной – напыщенной игрой в громкие слова, совершенно не соответствующей характеру Октавиана, который во всем ценил суть и презирал пустую шумиху.

Ограничимся сутью, которая сводится к одному: чем больше он осознавал подозрительность своего шага, тем сильнее старался доказать его искренность. Он говорил так, как если бы действительно хотел сложить власть: давал сенаторам советы, как разумно использовать верховную власть, которую он им возвращает, и завершил речь пожеланиями и предзнаменованиями их счастливого правления.

Те, кто знал истину, аплодировали. Остальные были в замешательстве. Наиболее проницательные понимали скрытый смысл, но не решались высказаться. Среди тех, кто воспринял заявление Октавиана буквально, одни радовались, видя себя избавленными от ярма рабства, а другие – те, чье благополучие зависело от имени и дома Цезарей, или даже просто уставшие от смут и междоусобиц, жаждавшие мира и общественного спокойствия, – искренне скорбели, что он хочет отказаться от власти и ввергнуть отечество в бедствия, из которых только он и мог его вывести.

При всем разнообразии мнений все единодушно стали умолять его отказаться от пагубного для государства решения. Не потребовалось даже особого давления: вскоре он уступил, но поставил условия, которые, сохраняя видимость скромности, ничуть не вредили его расчетливым честолюбивым замыслам.

Так, объявив, что в уважение к воле сената, столь явно выраженной, он берет на себя общее руководство делами республики, он добавил, что не намерен нести это бремя в одиночку и решил разделить провинции с сенатом и народом так, чтобы одни находились под управлением сената, а другие – под его собственным. В выборе провинций он показал себя готовым взять на себя самые беспокойные, подверженные волнениям, пограничные, открытые для вторжений внешних врагов, оставив сенату те, чье спокойствие позволяло наслаждаться почетом власти без тревог и опасений. Это была искусная речь, чтобы сосредоточить в своих руках все военные силы империи, тогда как сенат, получив лишь разоруженные провинции, оставался без войск и, следовательно, не мог ему угрожать.

Провинции, находившиеся в ведении сената, были: Африка, то есть территория вокруг Карфагена и Утики, Нумидия, собственно Азия, включавшая древнее Пергамское царство, Греция, которую тогда чаще называли Ахайя, Далмация, Македония, Сицилия, остров Крит с Киренаикой, Вифиния, к которой присоединяли Понт, остров Сардиния, а в Испании – Бетика. Октавиан оставил за собой остальную часть Испании, разделённую на две провинции – Тарраконскую и Лузитанию, все Галлии, включая Нарбонскую, Кельтику, которую тогда начали называть Лугдунской, Аквитанию, Бельгику и две Германии – Верхнюю и Нижнюю, то есть прирейнскую полосу по левому берегу этой реки от окрестностей Базеля до её устья. На Востоке Целесирия, Финикия, Киликия, остров Кипр и Египет также вошли в долю Октавиана.

В этом перечне, который приводит Дион, нет упоминания об Италии, потому что она рассматривалась не как провинция, а как царица и госпожа провинций. Она продолжала управляться так же, как до изменений в республике. Все её жители были римскими гражданами, и каждый народ, каждый город имел своих магистратов, которые в важных случаях обращались в Рим к сенату и римским магистратам или к главе империи.

Следует также отметить, что в упомянутом разделе учитывались только территории, находившиеся под прямым управлением республики. В пределах империи существовали свободные города и народы, а также царства, такие как Иудея под властью Ирода или Мавритания, где правил Юба, женившийся на Клеопатре, дочери Антония. Эти цари и народы не считались подданными, хотя и жили под защитой и в зависимости от Римской империи. Впоследствии все эти земли постепенно были превращены в провинции, что увеличивало долю императоров, а не сената.

Наконец, замечу, что распределение провинций, проведённое Октавианом, не было неизменным. Он сам отобрал Далмацию, где вспыхнула серьёзная война, а взамен отдал сенату Кипр и Нарбонскую Галлию. При его преемниках также происходили различные изменения, о которых мы расскажем в своё время.

Такова была первая оговорка, с помощью которой Октавиан, по крайней мере внешне, ограничил безграничную власть, предоставленную ему сенатом. В том же духе он добавил ещё одно ограничение – по сроку. Он согласился принять верховную власть только на десять лет и с присущей ему искренностью заявил, что если за меньший срок ему удастся привести республику к стабильному и прочному состоянию, он не станет дожидаться истечения этого срока и сложит полномочия. Однако это были лишь слова. По истечении десяти лет он продлевал свою верховную власть то на пять, то на десять лет и сохранял её до конца жизни. Его преемники, получавшие империю без временных ограничений, а пожизненно, тем не менее сохранили след этих десятилетних сроков, отмечая каждые десять лет торжественные празднества, как бы в честь обновления верховной власти в их лице.

Раздел провинций между Октавианом и сенатом был утверждён 13 января, а 17 января Октавиан получил имя Август. Было легко принять новое имя, которое стало бы почётным титулом, не вызывая ненависти или ассоциаций с тиранией. Сначала он думал о имени Ромул, которое, как ему казалось, могло бы внушить уважение к нему как ко второму основателю Рима. Но Ромул был царём, притом деспотичным, навлёкшим на себя месть сенаторов. Октавиан опасался, что это имя вызовет неблагоприятные и даже роковые ассоциации. Он предпочёл имя Август, которое, по смыслу слова, означает лицо или предмет, освящённый религией и как бы близкий к божеству. Планк, несомненно, по согласованию с ним, предложил это имя, и сенат торжественно его утвердил. Это имя перешло к его преемникам, но хотя оно стало общим для всех, кто обладал верховной властью в Римской империи, в истории оно осталось связанным именно с тем, для кого было придумано и кто носил его первым. Под этим именем мы и будем в дальнейшем называть принцепса, которого до сих пор именовали Цезарь Октавиан.

Кажется, что седьмое консульство Августа, а если говорить с полной точностью, 7 января года этого седьмого консульства, следует считать датой изменения формы римского правительства. Во всём, что происходило до этого, можно видеть лишь акты насилия, не отменявшие прав сената и народа, готовых возродиться, как только насилие прекратится. Но по декрету, о котором мы говорим, сенат отказывается от осуществления верховной власти и передаёт её Октавиану. Несмотря на молчание историков, нельзя сомневаться, что этот декрет был утверждён голосованием народа, собравшегося торжественно. Октавиан был слишком внимателен и осторожен, чтобы пренебречь такой важной формальностью. Таким образом, осуществление верховной власти передаётся одному лицу двумя сословиями, которым она принадлежала, и вместо республиканской формы правления устанавливается монархическая.

АВГУСТ – ИМПЕРАТОР

Однако Август не присвоил себе никакого титула, который прямо обозначал бы его как монарха. Он всегда выражал крайнее отвращение не только к имени царя, ненавистного римлянам со времён изгнания Тарквиниев, но даже к имени диктатора, отменённого законом Антония сразу после смерти Цезаря. Он действовал хитро: его искусство заключалось в том, чтобы сосредоточить на своей голове различные титулы, все уже употреблявшиеся, все сами по себе республиканские, и таким образом скрыть новую форму правления под старыми именами.

Первый из этих титулов – Император, от которого произошло слово «император». В республиканские времена этот титул употреблялся в двух значениях: во-первых, просто как обозначение военачальника, а во-вторых, как почётное и славное имя, дававшееся полководцу, одержавшему победу в важном сражении. Август, приняв этот титул, придал ему гораздо более широкий смысл, следуя примеру диктатора Цезаря, которому его также присвоили. Император в этом качестве был верховным главнокомандующим всеми силами империи, а все остальные военачальники были лишь его легатами – несомненно, царская привилегия в виде всеобщего командования. Ни один гражданин во времена республики не обладал таким правом. Тем не менее, пример Помпея позволял Августу утверждать, что он не вводит ничего совершенно нового. Помпей получил для войны с пиратами командование всеми морскими силами империи и всеми морями, а затем, для войны с Митридатом, ему было доверено командование всеми армиями, которые республика содержала в восточных провинциях. Что касается права управлять провинциями и армиями на большом расстоянии, не выходя из своего кабинета, то Помпей уже пользовался этим в отношении Испании: не покидая окрестностей Рима или, по крайней мере, Италии, он управлял этой обширной провинцией и всеми находившимися там легионами в качестве проконсула и главнокомандующего, осуществляя свою власть через легатов Афрания, Петрея и Варрона.

Император обладал абсолютной властью во всём, что касалось военной сферы. Только он один мог объявлять войну и заключать мир, производить наборы людей и взимать налоги. Меч был в его руках, и он использовал эту грозную власть не только над солдатами, но и над всеми гражданами, включая римских всадников и сенаторов. Этот титул, связанный с такими огромными правами, стал рассматриваться как особое и прямое обозначение верховной власти Августа и его преемников. Но поскольку он был чисто военным, он выдавал происхождение этого нового правительства, основанного на силе оружия. Военные это слишком хорошо почувствовали и впоследствии злоупотребляли этим до крайности. Таким образом, как отмечает г-н Боссюэ, если у республики был свой неизбежный недостаток – соперничество между народом и сенатом, то у монархии Цезарей также был свой недостаток, и этим недостатком была своевольность солдат, которые их создали.

Август старался предотвратить эту опасность, демонстративно подчиняя власть оружия власти законов. Ведь получение права командовать армиями от сената явно признавало превосходство гражданской власти над военной. Но реальность прорывалась сквозь эти тонкие покровы, и военные не обманывались на этот счёт.

Он также смягчал устрашающий военный титул императора другими титулами – смешанными или чисто гражданскими.

Он неоднократно занимал должность консула; и, не желая удерживать ее бессрочно, как бы из скромности, и чтобы оставить это высокое место полностью свободным для граждан, имевших право на него претендовать, после своего одиннадцатого консульства он получил проконсульскую власть, но только за пределами Рима и на определенные сроки, поскольку при республиканском правлении звание и полномочия проконсула принимались лишь при выезде из города и терялись при возвращении. Благодаря этой проконсульской власти считалось, что в любой провинции, куда бы он ни направился, он будет обладать верховным командованием над теми, кто ею управлял в тот момент. Та же привилегия ранее была предоставлена на всем Востоке Помпею, затем Бруту и Кассию. Чтобы приобрести в городе такую же власть, какая была дана ему над провинциями, Август вскоре после этого получил право и полномочия консула, даже не занимая эту должность, и присвоил себе все связанные с ней почести: двенадцать фасций и курульное кресло среди кресел консулов.

В тех же обстоятельствах он получил трибунскую власть, которая ранее неоднократно предлагалась ему, но безрезультатно. Он не был трибуном, ибо этот титул, предназначенный исключительно для плебеев, был ниже его достоинства. Но, благодаря удобной формулировке, уже придуманной для Цезаря, он, оставляя за собой название должности, обладал всей ее властью. Эта трибунская власть была для него чрезвычайно важна. Во-первых, она давала ему право предотвращать любые действия, противоречащие его воле, будь то в сенате или на народных собраниях. Из истории республики видно, как далеко простиралась эта власть трибунов, и можно судить, что в руках императоров она ничуть не ослабла. Более того, в силу этого титула их личность становилась священной и неприкосновенной. Не только покушения на их жизнь, но малейшие оскорбления и даже проявления неуважения считались преступлением против святости. Преемники Августа злоупотребляли этой привилегией, используя ее как повод для пролития множества невинной крови.

Впрочем, хотя трибунская власть предоставлялась императорам бессрочно, они тем не менее возобновляли ее, так сказать, ежегодно, и годы их правления отсчитывались по годам их трибунской власти.

Август и его преемники также присвоили себе цензорскую власть – либо под ее истинным и древним названием (что случалось редко), либо под именем надзора за законами и нравами. В силу этой власти они проводили перепись населения, вносили в списки всадников и сенаторов или исключали из них кого угодно.

Столько титулов, сосредоточенных в одном лице, давали им всю гражданскую и военную власть. К этому они добавили власть религиозную, столь влиятельную на умы народа. Август позволил Лепиду сохранять звание великого понтифика, пока тот был жив, ибо не существовало примера, чтобы кто-либо лишался его иначе, чем со смертью. Но как только оно стало вакантным, он присвоил его себе, и все его преемники владели им после него. Этот высокий титул давал им верховный надзор над всем, что касалось религии. Однако им и этого было мало. Они желали иметь прямой и непосредственный контроль над каждой частью божественного культа и для этого возглавили все жреческие коллегии – авгуров, хранителей Сивиллиных книг и прочие, так что стали единственными вершителями как священного, так и мирского.

Хотя казалось, что столь обширной власти уже ничего не могло недоставать, законы иногда стесняли ее осуществление. Август нашел средство против этого неудобства. Во времена республики существовал обычай испрашивать и получать освобождение от соблюдения законов в определенных особых случаях. Так, второй Сципион Африканский, Помпей и сам Октавиан были назначены консулами до достижения установленного законом возраста благодаря освобождению, дарованному сенатом и народом. Август распространил на все случаи то, что до тех пор применялось лишь к ограниченным нуждам, и добился всеобщего освобождения от соблюдения всех законов. Таким образом, в государстве, которое в основе оставалось республиканским, он обеспечил себе более свободную и независимую власть, чем когда-либо имели даже самые абсолютные монархи.

Что касается титула «отца отечества», который ранее был пожалован Цицерону во время его консульства, а затем диктатору Цезарю, то если Август и принял его, как и почти все его преемники, то не столько для того, чтобы присвоить себе права отцовской власти над гражданами, сколько как имя мягкости и нежности, напоминавшее правителю о защите и любви, которые он должен проявлять к своему народу, а народу – о сыновнем послушании, которым подобало отвечать на заботу и покровительство правителя.

Обремененный столькими титулами, Август осуществлял верховную власть в республике. Император, проконсул, обладающий всеми правами консула, наделенный трибунской и цензорской властью, свободный от уз законов и, наконец, великий понтифик, он сосредоточил в своем лице все виды власти – военную, гражданскую и священную. Фактически правление изменилось, поскольку никто более не мог осуществлять какую-либо власть в государстве иначе, как в зависимости от одного правителя. Но с точки зрения права можно сказать, что правление осталось тем же, поскольку императоры имели лишь те же магистратуры и те же титулы власти, что были в ходу во времена республиканской свободы. Правда, ранее эти магистратуры были разделены между многими лицами, но, сосредоточившись в одних руках, они не изменили своей природы.

Август принял эту систему из политической осторожности. Его не заподозришь в том, что в столь деликатном и важном вопросе он руководствовался мотивом религиозного уважения к законам. Это был страх перед народной ненавистью, забота о личной безопасности, которые научили его опасаться, как подводных камней, имен царя и даже диктатора. Но в итоге из плана, которому он следовал, вытекало, что ему была передана лишь верховная исполнительная власть, тогда как суверенитет по-прежнему коренился в сенате и народе.

Это ясно видно из фактов. Август получал свои титулы и полномочия от сената и народа. Эти два сословия, следовательно, были источником власти, а то, чем обладал Август, было лишь ее производным.

Сенат настолько сохранял суть суверенитета, что нередко осуществлял его. Ведь он не предоставил Августу все титулы и права, которые я перечислил, сразу. Этот принцепс, уже будучи императором, получил от сената освобождение от всех законов, проконсульскую власть, пожизненные права консула, трибунскую власть, право исправлять старые законы и издавать новые и даже право созывать сенат, когда ему угодно, и вносить в него любые дела, какие он сочтет нужным. Все эти уступки были актами суверенитета, осуществленными по отношению к самому Августу. Я укажу их даты по мере того, как они будут встречаться в дальнейшем изложении истории.

Окончательную ясность в этот вопрос вносит возобновление всех этих полномочий по решению сената – каждые десять лет для Августа и после смерти каждого императора для его преемника. Эти неоднократно повторявшиеся акты служат свидетельством того, что после каждого – действительного или мнимого – истечения полномочий главы империи полное обладание публичной властью возвращалось к сенату как к своему источнику и через него вновь передавалось тому, кто должен был ее осуществлять.