Я чуть наклоняюсь, чтобы бегло осмотреть себя на зеркальной панели барной стойки. Мои волосы, обычно каштановые, сейчас выглядят как светлый ореол – с ума сойти, как быстро они выгорели на итальянском солнце. Раньше им были привычнее лампы дневного света, а не бесконечные прогулки по випассане. Кроме того, в великолепные весенние дни, до ретрита, я гуляла по Риму в свободное время, когда Джиневра писала и не нуждалась в моих рассказах. Разумеется, я загорела. Такого загара у меня не было с детства, когда я проводила лето, катаясь на лодке по озеру Орчард с Максом и моей лучшей подругой Кэролайн.

Я разглядываю россыпь веснушек у себя на носу, зеленые глаза, удивительно мягкие и отдохнувшие, уши, которые немного оттопыриваются, что теперь кажется мне очень милым, хотя в детстве меня за это дразнили (особенно много шуток было под Рождество, про эльфов). На мне нет макияжа, я одета в легкое белое хлопковое платье и джутовые эспадрильи на платформе, которые добавляют четыре необходимых дюйма к моим пяти футам и двум дюймам роста. А еще есть свисток, который выглядит почти как крутое ожерелье. До меня доходит, что я выгляжу иначе, чем в те времена, когда была ведущей новостей и справлялась с пятнадцатью задачами одновременно: бледная, застегнутая на все пуговицы в строгом костюме-футляре, с алой помадой на губах. Я улыбаюсь самой себе, довольная тем, что улыбка наконец-то появляется и в моих глазах. Я вижу на своем лице годы – все тридцать три, представленные новыми паутинками морщинок. Но одновременно вижу маленькую девочку, которая проводила лето босиком, живя в своем воображении гораздо больше, чем в реальности. Я понимаю, что именно этим занималась последние десять дней – жила в воображаемом мире. И у меня складывается ощущение, что поезд – продолжение этого мира иллюзий.

Три последних дня понарошку, прежде чем мне снова придется столкнуться с реальностью.

Я киваю Марко, внезапно осознав, что он наблюдает за мной.

Марко выходит за дверь, и я следую за ним по коридору, мимо дверей из красного дерева, снова переносясь на сто лет назад. После короткого пути, миновав соединительный блок, мы останавливаемся перед табличкой с надписью «Вагон 3674». Вагон-бар. Я захожу внутрь и оказываюсь перед рядами великолепных бархатных диванов и пуфиков, обитых роскошной синей тканью с принтом «зебра». Сверкающая латунная фурнитура, шикарные темно-синие шторы и уже ставшее привычным глянцевое дерево, каждый дюйм которого отполирован до блеска, лакированные столики. По обе стороны от бара стоят буфеты с закусками, а фотограф делает снимки винтажной камерой Polaroid. В стороне, ближе к окну, мужчина в смокинге, покачиваясь, наигрывает приятные мелодии на пианино. У меня такое чувство, будто я нахожусь в каком-то подпольном притоне и вот-вот увижу, как Скотт Фицджеральд и Эрнест Хемингуэй чокаются бокалами с джином.

Чин-чин!

Но нет, не старый литератор, а седовласый мужчина в белом смокинге и женщина в длинном вечернем платье с красными блестками чокаются бокалами с шампанским. На их столе крошечные розетки с икрой и перламутровые ложечки. Я смотрю на свой телефон и вижу, что все еще не выключила режим полета.

Пять тридцать пять вечера, а у нас уже блестки и икра.

Я мысленно представляю Нейта в белом смокинге. У него мягкие белокурые волосы и миндалевидные карие глаза, выглядит почти как школьник, как мальчишка, пока вы не опустите взгляд и не увидите его накачанное тело. Нейт в белом смокинге…

Можно упасть в обморок.

Боже, как же я ненавижу Нейта! Я ненавижу его! И все еще люблю. Тьфу. Я думала, что медитация поможет избавиться от этих тяжелых эмоций. Так и было в те спокойные, нереальные дни на ретрите, но теперь они вернулись. Каким-то образом все стало еще острее.

– Buona serata, signorina^[5]. Что вам предложить? – Появилась официантка в фирменном темно-синем платье.

– Мне… похоже, то, что пьет она. – Я указываю на столик справа от себя, на девушку, которая сидит ко мне спиной, держа в руке хрустальный бокал с прозрачной жидкостью и огромным кубиком льда.

– Неразбавленную водку? – уточняет официантка, приподняв бровь. – Davvero^[6]? Вы уверены? Может, «Апероль-спритц»^[7]? – Она произносит это так, словно определила мой типаж как «недотепа-американец, который, приезжая в Италию, выпивает все подряд».

– Да. То есть я имею в виду, нет. Только не апероль. Водку в чистом виде, per favore^[8]. – Я тоже немного удивлена, но лишь тому, что я здесь не единственная женщина, которая пьет водку. – Я возьму «Зир», если у вас есть.

Мы с Максом пили неразбавленную водку, когда я учились в университете, а он в аспирантуре. Тогда мы оба жили в Энн-Арборе. Когда папа узнал, что я распиваю вино Franzia из пакета со своими такими же нищими друзьями, он содрогнулся и заявил, что, учитывая наши русские корни, не помешает урок по употреблению премиальной водки. Мы, Ароновы, могли экономить – и, конечно, экономили – на других вещах, но еда и алкоголь всегда были первоклассными. До того, как он заболел, мы втроем зимой пили неразбавленную водку у камина, а летом – в адирондакских^[9] креслах на берегу озера.

– За нас, – сказал бы папа. – За трех мушкетеров. – Затем он чокнулся бы рюмкой и серьезно посмотрел на каждого из нас, задержав взгляд на моих глазах на несколько долгих мгновений, отчего я почувствовала бы себя удивительно прозрачной.

Мы с Максом приучили к хорошей водке и Кэролайн. И Нейта, когда он присоединился к нашему трио, превратив нас в квартет. Я позволяю себе ненадолго погрузиться в воспоминания. Самые близкие люди, которые у меня есть в этом мире. Вернее были.

В этот момент девушка с бокалом поворачивается.

– Вот черт! – Я слышу, как слова слетают с моих уст, но не чувствую, что произношу их.

Это Кэролайн.

Я зажимаю рот рукой, мое сердце бешено колотится.

– Что… Каро… что ты…

– Рор! – Кэролайн проводит рукой по своим светлым волосам, которые теперь короче, чем когда я видела ее в последний раз несколько месяцев назад, подстрижены под боб с тонкой челкой, обрамляющей лицо. К тому же она похудела – никто другой не заметил бы этого, разве что лучшая подруга. Ее овальное лицо на удивление бледное, осунувшееся, из-за чего лоб, и без того высокий, кажется еще выше. Наша псевдоподруга в старшей школе как-то назвала Каро из-за большого лба «лошадкой». Это было обидно, даже учитывая веселую подростковую привычку всем давать прозвища. Каро всегда была очень чувствительна к чужому мнению, поэтому то едкое замечание оставило свой след навсегда. С тех пор она всегда носит челку, лишь иногда меняя ее длину.

Мы всегда хотим иметь то, чего у нас нет, не так ли? Потому что, на мой взгляд, Каро потрясающе красива. Высокая, царственная, крепкая, с красивой попкой и бедрами. У нее соблазнительные изгибы там, где я чувствую себя прямоугольником, как Губка Боб. Каро, может быть, и не самая сногсшибающая, не звезда в общепринятом смысле, но в своей тихой, непритязательной манере, в своей доброте, в своей мягкости она сияет, как солнце, и вам хочется оказаться на орбите подле нее.

– Рор! – Лицо Каро расплывается в широкой улыбке. Она хватает меня за руку и кружит в танце. – Мы все гадали, когда же ты появишься!

Мы?

Я все еще в шоке, когда моя лучшая подруга – практически сестра, – заключает меня в объятия, и мой взгляд натыкается на одного из тех самых «мы», которого она заслоняла.

Что происходит…

Это Макс, мой единственный брат, мой старший брат, с пронзительными голубыми глазами, как у папы, и непослушными темными волосами, в знакомой поношенной темно-синей бейсболке. Только Макс мог надеть бейсболку в таком месте, как это. Он развалился на диване, вытянув длинные ноги, и выглядит точь-в-точь как с недавней обложки журнала «Детройт» (заголовок гласил «Максимиллион», а под ним – «Тридцатилетний генеральный директор, чья долгожданная вакцина от болезни Альцгеймера является движущей силой возрождения Детройта»). Хотя, в отличие от приукрашенного фотошопом фото на обложке, в этот момент его глаза налиты кровью, а под глазами залегли круги. Он не жаловалсяя на долгие часы работы, но его лицо говорило за него. Макс был «ботаником», всегда уткнувшимся в научные книги, и довольно неуклюжим. Подвергался нападкам сверстников. В нем все еще сохранились все эти качества, разве что над ним теперь не издеваются. Он вырос и стал более уверенным. Мой брат смущенно улыбается и встает, чтобы обнять меня.

– МС! – Макс всегда называет меня МС – младшей сестренкой. Он забирает меня из рук Каро и прижимает к своей груди. – Я скучал по тебе. Ты взяла и неожиданно исчезла с радаров. Я бы принял это близко к сердцу, если бы… Ну, я действительно принял это близко к сердцу.

Я не могу заставить себя извиниться, не сейчас. Меня не удивляют его слова. Макс всегда теряет самообладание, если кто-то из его ближайшего окружения злится на него. Он понимает, что я злюсь, потому что я не отвечала на его многочисленные звонки и электронные письма, но он не догадывается почему. Несмотря на то, что я сердита и мне больно, я расслабляюсь рядом с ним до такой степени, будто мы когда-то одновременно находились в утробе матери, а не родились с разницей в четыре года. Я сжимаю знакомую спину в поношенном бирюзовом поло, не накачанную, как у Нейта, а мягкую, как у плюшевого мишки, ощущаю его вечно мятный запах. Он фанатично следит за свежестью своего дыхания, использует жидкость для полоскания рта добрых пять раз в день.

Затем мой взгляд скользит за спину Макса. И у меня перехватывает дыхание, потому что я вижу Нейта.

Я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю.

Они все нарушили одиночество моего путешествия. Но… как? Почему?

Мой бывший жених сидит прямой, как палка, потирая лоб, и избегает моего взгляда. Нейт, крепкий Нейт, ростом пять футов десять дюймов против шести футов четырех дюймов Макса, выглядит гораздо более солидным, чем мой брат. Если только вы не знаете его близко, когда он бывает остроумным и дурашливым. Это Нейт – парень, которому вы доверили бы свою жизнь. На самом деле, в его профессиональной жизни так поступают многие в самых рискованных ситуациях. Боже, это на самом деле Нейт, с его непокорными золотистыми волосами и родинкой над левой бровью, которая, как он утверждал, исполнит любое мое желание, если я хорошенько потру ее. «Все, что пожелаешь! Прямо как джинн, Рор. Я твой джинн в бутылке». После этих слов он танцевал вокруг меня, как Кристина Агилера. Я тогда чуть не описалась от смеха.

Я не могу в это поверить. Нейт действительно здесь, в белых слаксах и рубашке с оливково-зеленым воротником, которые гораздо больше соответствуют антуражу, чем помятый повседневный костюм Макса. Я замечаю, что на Нейте рубашка, которую я подарила ему на прошлый день рождения, та самая, что была на нем четыре месяца назад, когда я еще дремала, а он уже принял решение со мной расстаться. Быстро, спокойно, покончив со всеми важными делами и с мелочами – с нашей рутиной и традициями, с нашими планами. Со всеми тропинками нашей совместной жизни, растянувшейся на десятилетие, тропинками, которых не было на картах, тропинками, ставшими единственными маршрутами, по которым я умела ориентироваться. В нескольких предложениях Нейт превратил все наши маленькие тропинки в тупики.

Какого черта они все здесь делают?