Мне открылась истина: я всегда пыталась прицепиться к свету других людей, а своего собственного света у меня никогда не было. Я ощущала себя эдакой тенью.
В сравнении с другими местами, где я до этого работала, – даже по сравнению с колледжем – тут было ощущение затянувшейся переменки, когда мы все вечно ожидали появления взрослых, а те никогда не приходили.
вся жизнь происходила у нее в уме. Фундаментальный навык всех матерей – управление временем – ей не давался. Она отмеряла время страницами. Полчаса для нее означало – десять прочитанных страниц, или четырнадцать, в зависимости от кегля, а когда мыслишь о времени так, времени не остается ни на что больше, нет времени сходить в парк или купить мороженое, нет времени уложить ребенка в постель, нет времени выслушать слезливый пересказ приснившегося кошмара.
Самое важное – чтобы тебя рассматривали как такую девочку, за кем стоит гоняться. То была игра не секса, но статуса – власти. Мы не желали и не боялись самих по себе мальчишек – мы лишь желали и боялись того, что нас хотят или не хотят.
ясно было, что Трейси моего отца обожает, даже немного в него влюблена. Она так болезненно благодарна была ему за то, что с ней он разговаривал как отец, хотя иногда он в этом заходил чересчур далеко, не понимая, что после того, как на несколько минут позаимствуешь себе отца, наступает боль от того, что его приходится возвращать.
Не способ ли все это объяснить власть, в конце-то концов? Власть, что определенно существует в этом мире? Которую имеют немногие, а большинству до нее и близко не добраться? Власть, которой у моей старинной подружки, как она, должно быть, чувствовала на том рубеже своей жизни, не имелось