Нужно было иметь чистые сердца и души, чтобы отважиться на такой благородный поступок. Такими качествами могут обладать только глубоко верующие люди. А именно такими и были Романовы. Но их доброе дело не ограничилось этим. Царская семья жертвовала личные сбережения на содержание лазаретов, госпиталей и санитарных поездов. Наряду с этим Александра Федоровна, проявив хорошие, организаторские способности сумела организовать работу свыше восьмидесяти лазаретов и госпиталей. В то же время она создала двадцать санитарных поездов, которые ежедневно вывозили с западного фронта тысячи раненых солдат и офицеров.

В этом добром деле Александра Федоровна показала себя прекрасным руководителем, а вместе с великими княжнами еще и способной сестрой милосердия. Романовы участвовали в самых сложных операциях, помогая хирургам оперировать и чистить раны от гноя. Они не гнушались никакой работой, и всякое дело исполняли с особым усердием. Им несколько раз делалось плохо от дурно пахнущих лекарств и страшных гнилых ран. Однажды одна из великих княжон в обморок упала. Но, несмотря ни на что, они продолжили самоотверженно присутствовать на операциях.

После тяжелых операций государыня как могла, утешала раненых за их жен и матерей. За тех же, кто умирал на ее руках, она молилась на солдатских могилах и спасала их души своими горькими слезами. И хотя великие княжны были царских кровей, но, по сути, это были самые обыкновенные девушки. Романовы спасли жизнь многим солдатам и офицерам. В порыве добрых чувств Романовы отдали под госпитали даже дворцы, расположенные в Царском Селе, Павловске, Красном Селе и Гатчине.

Через короткое время общий суматошный крик стих. Все успокоились, остались только следы былого раздражения.

Полилась тихая спокойная речь.

– В Царском Селе у меня великая княжна Ольга Николаевна присутствовала на операции.

– У меня Татьяна Николаевна была.

– А меня сама государыня помогала оперировать.

– С ними и боль не боль была.

Неожиданно разговор принял совсем другое направление.

– До чего ж довел Россию Романов.

– Ну не скажи государь правил разумно и правдиво. Разве он устроил эту жизнь? А где чиновники, где генералы были?

– Но что теперь будет с Россией?

– Здесь не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится. Народ столько лет пребывал под самодержавием, что переполнился лютой ненавистью.

– Рано еще хоронить Россию-матушку.

– Но без царя – не будет и казаков. Нам что уготована одна судьба?

– Ну, ты сказал! Казакам от царей крепко доставалось. Царь Петр, подчиняя себе волю казаков, залил кровью и слезами донскую землю. Казаков вешали, рубили, стреляли, сожгли множество городков. Тогда цари сломили казачью волю, слепили из них слепых воинов. Они забыли, что казак, это прежде всего воля.

– А сколько кровушки казачьей пролилось в восстаниях против царей: Булавин, Разин, Пугачев. Нет такой посуды, чтобы измерить казачью кровь.

– И в то же время цари даровали казакам много благ, наделили хорошими землями. Казаки единственные кому разрешалось не кланяться и не ломать папаху перед царями.

– Землей наделили? Мы что не заслужили ее? Что-то не было желающих бросать родные места, осваивать дикие земли и подвергать себя опасности. Сколько голов казаки положили за эти земли и за отечество – не сосчитать.

– Житье собачье, зато слава казачья!

– Не то думаете и, не то говорите казаки. Запомните крепко мои слова: без царя не будет и казаков. Зачешете потом тупые затылки, если они у вас целыми останутся.

– Вот пристал как степной репей.

– Не трусись! Береженого Бог бережет, а казака сабля!

– Да мы и так уже пропали. Нам никогда не простят девятьсот пятого года.

– Если у власти останутся большевики – точно пропадем. Они давно обещали извести нас.

– А причем тут они? Нам Бог завещал жить по-казачьи, а по-другому нам и не жить.

– А может ничего страшного не произойдет? Может и мы по-новому заживем?

– Не думаю, что нам солнышко будет по-другому светить.

Постепенно разговор сошел на нет. Раненые занялись кто чем. Одни играли в шашки, в карты, травили анекдоты, чинили одежду или обувь. Другие стриглись, брились, писали письма или просто лежали на кровати, уставившись отрешенными глазами в белый потолок. Картина была самая мирная, если бы не перебинтованные раны и кровь на бинтах. Это быстро напоминало о проходившей на Урале Гражданской войне.

Платону ничего не хотелось делать, тянуло просто лечь на больничную койку и забыться. Но вдруг ему подумалось, что неплохо было бы написать письма своим родителям и Дарье Чернавиной. Извелись, наверное, они, не получая от него никаких вестей.

– У тебя нет пера, чернил и бумаги? – спросил он соседа.

– Зачем тебе?

– Письма хочу написать.

Сосед вытащил из прикроватной тумбочки все, что Платон спросил и казак, макнув перо в чернильницу, начал писать письма. И хотя он старательно выводил строчки, но они все равно выходили кособокими. На написание писем у Перелыгина ушло много времени. Приходилось долго раздумывать над каждым словом и предложением. Платону хотелось, чтобы письма получились яркими и теплыми.

Перелыгин отложил ручку в сторону и пробежал глазами по тексту письма к Дарье:

«Здравствуй, дорогая Дарья! Я получил ранение, но ты ни о чем не беспокойся, потому что все уже позади. Сейчас я чувствую себя намного лучше. Но до конца лета все же придется провести время в госпитале. После излечения меня командируют домой для восстановления здоровья. Я извещу тебя о примерной дате отъезда и приезда. Мне очень хочется тебя увидеть…»

Едва Платон закончил перечитывать письмо к Дарье, перед его глазами всплыло ее печальное лицо. Ему вспомнился последний день перед его отъездом из Старого Хутора. Погода в тот денек стояла тихая, теплая, поэтому молодые люди несколько часов провели на реке под тенистым утесом. Чуть приподнятый, мелодичный голос девушки тогда звучал спокойно. И это придавало особый блеск ее словам. При вспоминании любимого образа девушки Платона невольно повлекло в родной хутор. Как день без солнышка прожить не может, так и Перелыгин без милой жить не мог. Стосковался казак по Дарье, о чем он и писал в своем письме к ней. И хотя между ними никогда не было произнесено ни одного слова о любви, но они и без всяких слов знали, что очень любят друг друга.

«Скорей бы увидеть милый лик Дарьи», – с нежностью и отчаянием подумал Платон.

Вечером все процедуры и обходы закончились, больничные шумы стихли, а в затененных палатах установилась тишина. Когда больные и раненые занялись своими нехитрыми делами, Перелыгин взял в руки книгу Льва Толстого в дешевом народном издании и с упоением начал читать увлекательную повесть «Казаки».

Прошло несколько недель. То один, то другой казак покидали стены уютного госпиталя. Платон с завистью глядел на излечившихся товарищей. Ему страшно наскучило валяться в палате среди раненых. Нестерпимо хотелось на волю.

– Когда вы меня выпишите? – спросил он однажды лечащего врача.

– Забудьте об этом, вы нуждаетесь в длительном лечении.

В госпитале Перелыгин не один раз вспомнил своего ангела хранителя, который помог ему остаться на этой бренной земле. И с каждым днем все живее разгорались его глаза, а на бледных губах часто разыгрывалась улыбка, светлая как ясный день.

***

В Старом Хуторе кончилась весна. Ночи укоротились, дни удлинились и замелькали неприметно. На деревьях распустились листочки, в прошлогодней траве просочилась зелень. Было безветренно, стояла тихая утренняя синь. Небо на востоке вспыхнуло бледной утренней зарей. По небу неслись редкие и пухлые облака.

Старый Хутор тонул в лощине, и только по дыму из труб можно было догадаться о том, что здесь стоят хаты. Полосатым утром в хуторе стали готовиться к завтраку. Казаки и казачки топили печи, шли к коням на конный двор, доили коров, готовили рыбу или мясо, засыпали в чугунки картошку и резали вермишель из раскатанного теста.

Позавтракав, Никифор Шутемов, Семен Перелыгин, Иван Чернавин и Прохор Селенин запрягли коней в широкую телегу и тихой дорогой двинулись в лес, чтобы поохотиться на кабанов. За плечами охотников висели торбы и ружья. Следом неслась стая охотничьих собак.

Дорога закончилась, впереди темной стеной встал хвойный лес. Охотники вошли в тихое, лесное царство и в оглушительную тишину. Угрюмый лес молчал, как будто хороня какую-то тайну. На первый взгляд могло показаться, что в сонном лесу не было ни зверей, ни птиц. Не пробежит волк со зверьком в острых зубах и не проскочит лиса с птицей в плотно сомкнутой пасти. Но это было обманчивое впечатление, потому что многие птицы и звери находили себе здесь пристанище и пищу.

В лесу висел серый сумрак. Небо над казаками светилось узкой щелью. Нельзя было угадать, в какой стороне вставало или садилось солнце. Лес становился все глуше и безмолвней. Мертвая тишина навевала тоскливое настроение. На лесной тропе с трудом умещалась одна телега. Колеса все время подпрыгивали на кочках.

Иногда разлапистые ветви свисали так, что казаки задевали их своими папахами и зеленые иголки валились им за шиворот. Кое-где приходилось останавливаться, вываливаться из телеги, чтобы освободить тропу от валежника. Кони быстро выбились из сил, пока казаки добрались до цели.

Углубившись в лес, охотники услышали характерные звуки, которые производили кабаны. Приблизившись к поляне, казаки пустили вперед своих собак и, засев в засаду, стали терпеливо дожидаться животных. По настойчивому лаю, охотники поняли, что собаки обнаружили зверя. Обойдя диких свиней с наветренной стороны, они погнали лесных животных прямо на казаков. Однако кабаны, что-то почувствовав, остановились на самом краю поляны. Подняв кверху тупые носы и, насторожив уши, они стали усиленно нюхать воздух. Когда по лесу разнесся разноголосый лай собак, лесные животные как по команде бросились бежать в глубь леса, чтобы покинуть опасное место. Но несколько кабанов через поляну кинулись в сторону охотников. Селенин вскинул ружье и выстрелил в голову зверя. Дикая свинья, резко мотнув головой, отскочила в сторону и свалилась с ног. Выстрел Семена тоже оказался удачным. Другие охотники оказались менее удачливыми. Многим кабанам посчастливилось уйти живыми и невредимыми.

Едва низкое солнце склонилось за стройные сосны, казаки закинули тяжелые туши на сани и направили коней к заброшенной избушке лесника. Вдруг недалеко от места предполагаемого ночлега Селенин услышал короткий рев.

– Это медведь ревет, – тихо промолвил он.

– Тебе видней, ты же старый охотник, – ответил Чернавин.

– Смотрите – попадетесь медведю, – шутливо предупредил Перелыгин.

– Вот охотники – медведя испугались! – притворно изумился Шутемов.

– А если добудем медведя, как делить будем шкуру?

– Пока медведь не убит, нечего и шкуру делить, – отмахнулся атаман. – По утру пойдем охотиться, а пока заночуем в старой избушке.

Уже в серых сумерках охотники добрались до места назначения. Сложенная из толстых бревен избушка, по самые окна утонула в земле. Кое-как раскрыв дверь, казаки сложили свои вещи и занялись кто-чем. Одни казаки взялись разделывать тяжелую тушу дикой свиньи, другие натаскали дров из сухостоя и задали корма коням.

Вскоре между двумя соснами загорел яркий костер. Легкий ветер, раздувая пламя, не давал затухнуть костру. Иногда он постреливал угольками и распространял пахучий смолистый дымок. Горячий воздух исказил очертания деревьев. Они шевелились как живые. Едва угли нагорели, на жаркий огонь повесили небольшие куски мяса и котел с водой. Бурно кипя, кипяток застучал металлической крышкой. Скоро приготовилось и мясо. Запеченное на огне мясо и чай на духмяных травах получились превосходными.

Ужинали в теплой избушке, срубленной на века из добротных толстых бревен и при зажженной лампе, которая часто мигала от духоты и копоти. Треснутое стекло покрылось тонким слоем сажи. Все разговоры на время прекратились. Лишь иногда кто-нибудь произносил шутливые фразы. Когда ужин закончился, полились охотничьи истории. С кем что случилось, и кто что видел. А рассказывать было, о чем. Охота для казаков была не только забавой, но и опасным занятием.

– Однажды мы с Платоном пошли охотиться на кабанов. Засели в засаду и стали ждать, когда собаки выгонят диких свиней. Через некоторое время из кустов на поляну выскочил кабан, – повествовал Перелыгин, – я выстрелил да промазал. И следом за ним выскочила целая стая диких свиней, а у меня ружье не заряжено.

– Эх, горе-охотник – целое стадо упустил.

– Самому обидно было!

– Как-то осенью мы с Никитиным отправились охотиться на косуль, – подхватил охотничьи байки Селенин. – Они выскочили на нас неожиданно. Никитин вскочил, встал во весь рост, выстрелил и смазал. Косуля с ходу налетела на него, сбила с ног и начала топтать копытами. Если бы я не застрелил ее, то она втоптала бы его в землю. Я его спас от верной смерти.

– Да всяких опасностей на охоте случается, – раздумчиво проговорил Шутемов. – Почти каждый казак в хуторе имеет ранения от охоты.

И хотя рассказывались охотничьи байки уже не один раз, но все равно все слушали их как будто впервые.

– Я, наверное, продам свое ружье, – вдруг сказал Семен.

– Да ты что, Семен, Платон вернется – охотиться будет.

– У него душа не лежит к охоте.

– Без охоты не прожить. Человек с древних времен охотится.

– А где у тебя сейчас находится сын, Семен?

– Лежит в госпитале, – скупо ответил Перелыгин.

– Вернется – женим на Дарье Чернавиной.

– Да Платон жених хоть куда.

– Да и Дарья тоже ничего! Будут любоваться всю жизнь друг на друга.

– Только бы война закончилась, – раздумчиво проговорил Семен.

– Закончиться, не будет же она продолжаться вечно.

Надвинулась глухая уральская ночь и лесу установилась удивительная тишина и спокойствие. На мглистом небе одна за другой загорелись яркие звезды и взошла луна. От луны и от искрящегося воздуха стало немного светло. Но все же на небе было намного светлее, чем на земле.

Подложив дров в печку, казаки, не раздеваясь, разлеглись на широком топчане. Голоса стали стихать и реплики звучали все реже и реже. Вскоре разговоры и вовсе прекратились. Кто-то из казаков попробовал завести новый разговор, но ему уже никто не ответил. Дружный храп известил, что охотники уснули.

Ясная ночь прошла скоротечно. Перед рассветом на небе появилась светлая полоска утренней зари. После этого звезды померкли, и темнота ушла на запад. Затем на востоке взошло негреющее солнце, и по всему горизонту распространился свет. Ворвавшийся в маленькое оконце любопытный, солнечный лучик, известил охотников о том, что уже наступило утро.

Казаки нехотя поднялись, раздули огонь и, закусив вчерашним мясом, отправились в лес. Злой ветер как бешеный кидался на деревья, трепал охотников, коней, но через час он успокоился, и в лесу наступила такая тишина, что охотники даже услышали, как под копытом осторожного лося хрустнула ветка. Но кони, тревожно всхрапывая, заводили ушами и боязливо прижались друг к другу.

Собаки быстро нашли осторожного медведя. Зверь вскочил из-под огромного корня поваленного дерева внезапно. Собаки сорвались с места и, подняв злобный лай, завертелись вокруг озверевшего животного. Рев медведя и лай собак слились в один шум. Зверь, стоя на задних лапах, отбивался от собак. Одна из собак попав под удар, дико завизжав, отлетела в сторону. Медведь, яростно рыча, подмял под себя другую собаку и мгновенно раздавил ее. Но вдруг медведь оставил собак в покое и кинулся в сторону охотников. Чернавин навскидку выстрелил. Пуля, пролетев сквозь зеленую хвою, воткнулась в медведя. Грянул второй выстрел Селенина. Всколыхнув воздух, пуля смела на своем пути зеленые иголки. Собаки дружно накинулись на раненого зверя. Возле деревца испуганно заплясали привязанные кони.

– Не стреляйте собак зацепите!

Смертельно раненый медведь, яростно взревев, собрал последние силы и уже мертвым обрушился на Семена. Казаки мгновенно подскочили к Перелыгину и с большим трудом стащили с него тяжелого зверя. Не успокоившись, собаки бросились терзать огромную тушу медведя. Клочья бурой шерсти разлетелись в разные стороны.

Селенин отогнал собак, и Семен тяжело встал на ноги.

– Он же мог меня задрать.

– А ты не задирайся на тех, кто сильнее тебя.

Казаки рассмеялись над шуткой, но Перелыгину было совсем не до смеха.

– Никогда не теряй головы, охотясь на медведя, – обмолвился Никифор.

Солнце скрылось из виду, воздух сгустился и из низин потянуло холодом. Охотники сняли шкуру с убитого медведя, потом все сложили, все собрали, и кони зашагали из леса. Казаки остались в восторге от охоты.

К вечеру они вернулись в хутор.

***

Летом на Урале все живое пробудилось к жизни. Свежие листья и трава наполнили воздух потрясающим запахом. Дарья вышла из школы, чтобы попрощаться с учениками. Она радовалась, что смогла справиться со школьной работой, и что у нее все получилось. Следом за ней на улицу шумно высыпали дети.

– До свидания, Дарья Ивановна!

– До свидания, дети!

Учеба закончилась, начались летние каникулы. Оставшись одна, девушка чуть-чуть улыбнулась и присела на скамью под липой. Медовые запахи цветущих черемух и яблонь наполнили хутор. Все казачьи дворы утонули в белом цвете.

По синему небу тихо плыли дымчатые облака. На земле отразились их серые тени. Вдруг одна огромная клубящаяся туча властно накрыла солнце и сквозь разрывы яркие солнечные лучи ударили по хутору. Все стихло под утренними лучами яркого солнца. Переливным огнем загорелись стекла хат.

Летние перья солнечных лучей пригрели колени девушки, а вместе с ними раскрытую книгу со стихами Пушкина. Закрыв глаза, Дарья подставила ласковому солнцу смуглое лицо, и оно коснулось к нему горячими губами. Легкий ветерок обвеял лицо, шею и плечи. Благодарно улыбнувшись солнцу и ветру, Дарья по-девичьи помахала им рукой:

– Здравствуйте!

Вдруг на ветке синичка завела веселую песенку. Дарья встала, протянула к ней руки, но птичка, испуганно вспорхнув с ветки, улетела. Скоро солнце разгорелось так хорошо, что девушке стало приятно сидеть и слушать неуловимые звуки природы. Когда девичья душа запросилась в синеву неба, Дарья опустила руку и шумно вздохнула.

Неожиданно нахлынули непрошенные воспоминания. Прошлым летом хутор остался без учителя. И в один из первых осенних дней казаки собрали круг и приняли решение, что детей должна учить Дарья Чернавина. Но девушка наотрез отказалась от предложения. Вечером того же дня хуторской атаман пришел к Чернавиным.

– Иван, нам надо учить своих детей и лучше, чем Дарья нам не найти, – сказал Никифор и под его широкими седыми усами проскользнула чуть приметная улыбка. – Поговори с дочкой, может, она согласится учительствовать.

Иван коротко позвал дочь: