Предисловие «Русской летописи» к воспоминаниям А. А. Танеевой (Вырубовой)
²⁴

Истекает шестой год от начала русской смуты. Много за это страшное время пережито, и многое из того, что было тайным, становится явным.

Сквозь туман взаимных обвинений, раздражения и злобы, вольной и невольной неправды, истина пробивается на свет Божий. Раскрываются двери архивов, становятся доступными тайны отношений, растут воспоминания, и у людей начинает говорить совесть.

И по мере того, как с прошлого, одна за другою, ниспадают завесы, рушатся с ними и те злые вымыслы и сказки, на которых выросла, в злобе зачатая русская революция. Как будто встав от тяжелого сна, русские люди протирают глаза и начинают понимать, что они потеряли.

И все выше, и выше поднимается над притихшей толпой чистый образ Царственных страдальцев за грехи всея России. Их кровь, Их страдания и смерть тяжким укором ложатся на совесть всех нас, не сумевших Их оберечь и защитить и с Ними защитить и Россию.

Покорные воле Предвечного, с Евангельской кротостью, несли Они поругание, храня в душе непоколебимую верность России, любовь к народу, и веру в его возрождение. Они давно простили всех тех, кто клеветал на Них и кто Их предал, но мы не имеемъ права этого делать. Мы обязаны всех призвать к ответу и всех виновных пригвоздить к столбу позора. Ибо нельзя извлечь из прошлого благотворных уроков для грядущих поколений, пока это прошлое не исчерпано до дна.

____________________

Несколько времени назад, в Берлине, издательством «Слово» опубликован первый том собрания писем Императрицы Александры Федоровны к Государю за время войны. Письма эти известны давно, так как были напечатаны в американских газетах еще в 1919 году, а извлечения из них – в английских и французских изданиях. Содержание их, в общем, настолько интимно, в такой мере проникнуто нежностью двух существ, трогательно любивших друг друга, что, казалось, простая порядочность должна была удержать всякого русского человека для использования их полного текста для целей книгопродавческой наживы. Эта элементарная порядочность тем более была обязательна, что перевод писем на русский язык (подлинник писан по-английски) – по различию языков и свойственных им оборотов – искажает и даже опошливает внутренний смысл многих из выражений любящего чувства, в них встречающихся; к тому же большая часть их текста не имеет исторического значения и может быть интересна лишь для праздного любопытства людей, охочих подсматривать и подслушивать чужие, задушевные тайны.

Свято чтя память Того, кто хранил эти письма, как сокровище души своей, и отдал их в руки убийц только с жизнью, мы не считали возможным касаться этих драгоценных документов. Но теперь, когда похищенные у погибшего Императора, залитые Его кровью, письма эти стали достоянием русского книжного рынка, мы поставлены в необходимость на них ссылаться, полагая, что в создавшихся условиях это не может почитаться неуважением к памяти почивших. Мы дадим отчет о письмах, как только издание их будет закончено.

В настоящей же книге «Русской Летописи» мы даем ключ к пониманию некоторых сторон этих писем, – а именно воспоминания Анны Александровны Вырубовой, рожденной Танеевой.

Говорить много о их значении не приходится; оно само собой очевидно. Из всех посторонних Царской Семье лиц, А.А. Танеева* [*после развода она вновь носит свою девичью фамилию – прим. оригинала] ближе всех стояла к Ней в течение последних двенадцати лет, и лучше многих Ее знала. Она была все это время как бы посредницей между Императрицей Александрой Федоровной и внешним миром. Она знала почти все, что знала Императрица: и людей, и дела, и мысли. Она пережила с Царской Семьей и счастливые дни величия, и первые, наиболее горькие минуты унижения. Она не прерывала сношений с Нею до самого почти конца, находя способы поддерживать переписку в невероятно трудных для того условиях. За свою близость к Царской Семье она подверглась тяжким гонениям и со стороны Временного Правительства, и со стороны большевиков. И клевета ее не щадила. Имя её до сих пор в глазах известной части русского общества остается как бы воплощением чего-то предосудительного, каких-то интриг, каких-то темных тайн Двора.

Мы не имеем в виду ни оправдывать, ни опорачивать А.А. Танееву, и не берем на себя ответственности за правильность изложенных ею фактов и впечатлений. Напомним, однако, что действия её были предметом самого тщательного расследования, производившегося людьми, глубоко против нее предубежденными, и что расследование это направлялось Временным Правительством, для которого обнаружение в среде, близкой к Царской Семье, преступлений или хотя бы того, что принято называть скандалом, было жизненной потребностью, так как в предполагаемой «преступности» старого режима было всё оправдание смуты. И вот это расследование, вывернув наизнанку самые интимные подробности жизни и подвергнув эту женщину страшной нравственной пытке, не говоря о физических страданиях, ничего за ней не открыло и кончило тем, что признало её ни в чём не виновной. Мало того, В. М. Руднев – следователь, производивший разыскание об источниках «безответственных» влияний при Дворе, проводником коих почиталась А. А. Танеева, – дал ей в своих воспоминаниях (см. «Русская Летопись», книга 2-я) характеристику, совершенно обратную той, какую рисовала досужая молва. Он определяет ее, как женщину глубоко религиозную, полную доброты и «чисто христианского всепрощения», как «самую чистую и искреннюю поклонницу Распутина, которого до последних дней его жизни она считала святым человеком, бессребреником и чудотворцем». «Все её объяснения на допросах, – говорит следователь, – при проверке их на основании подлинных документов всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искренностью».

Не касаясь этой оценки по существу, нельзя не отметить, что факты, следователем установленные, сняли, во всяком случае, с А. А.Танеевой те обвинения нравственного порядка, которые возводила на нее молва.

Не все, быть может, найдут в воспоминаниях А. А. Танеевой то, чего от них ожидают. И действительно, во многом эти воспоминания слишком сжаты, во многом излишне подробны. Возможно, что в них есть кое-что недосказанного, вернее, неточно воспринятого и расцененного автором, например, степень влияния Распутина на образ мыслей Императрицы Александры Федоровны, доверявшей, к прискорбию, его прозорливости и пониманию людей. Нет в них достаточно подробных сведений и о содержании бесед с ним, и о тех советах, которые он иногда подавал по практическим вопросам жизни, и это тем более жаль, что его советы, если судить по письмам Императрицы, имели вовсе не тот характер, который им приписывали. Нет подробностей и о многих из лиц, которые через А. А. Танееву пытались проникнуть в круг внимания Императрицы и заручиться Её поддержкой. И вообще роль этого окружения кажется в воспоминаниях недостаточно выясненной.

Не следует, впрочем, забывать, что воспоминания – не исследование, и к ним нельзя предъявлять требований полноты впечатления, да и действительная жизнь всегда проще фантазии. Дело критики указать пробелы, если они есть, и мы имеем основание ожидать, что в этом случае автор не преминет восполнить их тем, что у него в памяти сохранилось. Искренность воспоминаний А. А. Танеевой тому порукой.

Однако и самый строгий критик должен будет признать, что воспоминания эти являются документом большого исторического значения, и что знакомство с ними обязательно для каждого, кто хочет дать себе ясный отчет в событиях, предшествовавших смуте.

Впервые из источника, осведомленность которого стоит вне всяких сомнений, мы узнаем о настроениях, господствовавших в среде Царской Семьи, и получаем ключ к пониманию взглядов Императрицы Александры Федоровны, нашедших себе выражение в Её переписке с Государем. Впервые мы получаем и точные сведения об отношениях Государя и Его Семьи ко многим событиям политической и общественной жизни и о внутренних переживаниях Их в трудные минуты объявления войны, принятия Государем верховного командования, и в первые недели революции.

Воспоминания А. А. Танеевой наводят на мысль, что одной из главных, если даже не главной причиной вражды против Императрицы Александры Федоровны, которая сложилась в известных слоях общества, а оттуда, приукрашенная молвой и сплетней, перешла в массы, был чисто внешний факт – замкнутость Её жизни, обусловленная, в значительной степени, болезнью Наследника, и вызывавшая безрассудную ревность со стороны тех, кто считал себя в праве близко стоять к Царской Семье. Мы видим, как росло это настроение, вызывая все большее и большее углубление в себя Императрицы, искавшей успокоения в религиозном подъеме, и стремившейся, в формах простой, народной веры, найти разрешение мучительным противоречиям жизни. Мы видим также, какое чистое, любящее и преданное России сердце билось в той, которую считали надменной, холодной и даже чуждой России Царицей. И, если это впечатление так упорно держалось, то, спрашивается, не лежит ли вина, прежде всего, на тех, которые не сумели или не захотели ближе и проще подойти к Ней, понять и охранить от клеветы и сплетни Её тоскующую душу?

Мы видим из воспоминаний А. А. Танеевой ярче, чем из всех других источников, весь ужас измены, окружившей Царский Дом, мы видим, как в минуту беды отпадали от Государя и Его Семьи, один за другим, все те, кто, казалось, обязан был первым сложить голову на Их защиту; как тщетно ожидали Императрица и Великие Княжны того флигель-адъютанта, которого считали ближайшим своим другом; как отказался прибыть в Царское Село по зову Государя Его духовник; как приближенные и близкие слуги, за исключением нескольких верных, поспешили покинуть Их при первых же признаках развала… и много другого, тяжелого и позорного узнаем мы из этих воспоминаний.

________________________________

Но есть в воспоминаниях А. А. Танеевой и особая черта, выделяющая их из других впечатлений первых времен смуты. Наряду с тяжелыми картинами развала, предательства и измены, как много чистых и светлых явлений ею отмечено. Среди бесконечного, казалось бы, озверения сбитого с пути народа, сколько прорывается чуткого сострадания и ласки, сколько геройского самоотвержения, сколько привязанности к старому, гонимому прошлому. Все эти трогательные люди, укрывающие от преследований несчастную, затравленную женщину, или пытающиеся оградить ее от остервенелых солдат и матросов, все эти раненые, помнящие добро и ласку, – в них оправдание России, в них её светлое будущее! Старое, доброе, хорошее погибло или примолкло, придавленное обвалившейся на него громадой злобы и зверских страстей, но Она жива – эта бесконечно трогательная душа православной сердобольной России. Под грубой корой предрассудков, под грязью и гноем, хлынувшими из трещин истории, – продолжает жить нежное и сострадательное сердце народа. Оно лучшая порука в том, что не все потеряно и погибло, что настанет день, когда из праха, из развалин и грязи встанет Россия, очистит себя покаянием, стряхнет с души своей инородное иго, и вновь явит изумленному миру беззаветную преданность исконным своим идеалам.

И погибший Праведник-Царь станет тогда первой святыней России.