– Я ведь дочка директора, – продолжила свои довольно путанные пояснения местная аборигенка. – Нет, не вашего директора. Этого Негодяева. Негодяев он не наш, не деревенский. Мой папа – директор нашей агрофирмы «Колос». Я вам уже говорила, что в нашем доме живут центровые киношники. Главный режиссёр Сергей Сергеич со своей Люсей, Михаил Акулов. Ну что вы Михаила Акулова не знаете! Моя подружка от него прям млеет. Ещё Галина Черняева! Я рядом с ней дышать боюсь! Это ж такая звезда! Остальные живут по другим квартирам, а у нас главные. У нас ведь дом большой, все поместились. А каскадёры расположились на дальней ферме, в бытовках для доярок. Там двор большой. У них ведь техники много. А к нам они сегодня пришли, когда дождь припустился. Я же дома была и всё слышала. Сергей Сергеич сначала вроде и пошёл с ними на согласие, но Негодяев сказал: «нет» и точка. Я, говорит, других каскадёров найду, сговорчивых. Потом они ещё немного поскандалили, но не сладили, и конец.

– Получается, они собрались в вашем доме и на данный момент всё ещё там? – сделал очень полезный вывод попутчик Конькова.

– Так и есть, – согласилась девушка. – По крайней мере, когда я уходила, они всё ещё были в сборе.

‒ Значит, надо поспешить, а то разойдутся. Лови тогда их по всей деревне, – попутчик легонько тронул Конькова за плечо. – Поехали в дом директора колхоза.

– А у нас не колхоз. У нас частное агропредприятие «Колос», – терпеливо стала пояснять девушка.

Было похоже, что этот ликбез ей приходится делать регулярно. Видимо, городские гости были не особо понятливы на счёт незнакомых им терминологий.

Дом местного сельскохозяйственного босса оказался буквально в десяти шагах. Им повезло, что девушку они перехватили на самом взлёте от родимого гнезда. Но даже за такой короткий промежуток времени решение в голове Конькова сформировалось в одно мгновение, как вспышка молнии.

Твои слова ведут к обрыву

На грунт, пропитанный в крови.

И сухожилиям в разрыве

Не удержать обвал любви.

Юная хозяйка провела их в сени и дальше в гостиную. Среди присутствующих там Коньков узнал лишь главного режиссёра, с которым уже имел дела в своей жизни. Тот, впрочем, взаимностью не ответил:

– Кто вы? – сразу припёр он вопросом новых гостей.

– Александр Коньков из к-каскадёрской группы, – Саня постарался представиться с наименьшим заиканием, но режиссёр особо не прислушивался.

– Каскадёры уехали, – отмахнулся он почти раздражённо.

– Я с-согласен в-выполнять все т-трюки, – озвучил Коньков своё созревшее накануне решение, постаравшись вложиться в самую короткую фразу, но от волнения дефект заикания прям выпер наружу.

– А вы? – режиссёр неожиданно обратился к попутчику Конькова.

– Я тоже! – с готовностью отрапортовал тот.

‒ Вот видите! Я же вам говорил, – в разговор вступил маленький невзрачный человек, сидевший в дальнем углу комнаты в тени раскидистой пальмы, так что лицо его было трудно рассмотреть.

– Но это, Негодяев, согласитесь какое-то штрейкбрехерство.

– Оставьте ваше благородство для театра, – отмахнулся Негодяев, не покидая своего укрытия под развесистым растением. – В кино главное дело, а организацию любого дела я вам обеспечу.

– А кто организует трюки? Кто всё рассчитает? Вы Негодяев? Или Вы? – обернулся он к Конькову.

– Я г-готов в-выполнить любые т-трюки, – тупо повторил тот, уже никак не контролируя свою речь.

– Мой бы Паша смог рассчитать, – вдруг высоким елейным голосом заговорила

статная блондинка с маленькой собачкой на руках.

После её слов режиссёр почему-то сразу же взбесился:

– Пусть! – бешено закричал он. – Пусть, наконец, он приедет и всё нам здесь устроит! Всё рассчитает! Этот твой вундеркиндный Паша! Миша, – тут же он обратился к ещё одному присутствующему здесь мужчине средних лет, – а мы пошли выпьем! Что нам остаётся, когда Паша наконец-то приедет. Негодяев, у тебя найдётся бутылка коньяка?

Невзрачный человек под пальмой молча порылся в очень потрепанном портфеле и скоро достал оттуда требуемое.

– К вашему счастью, у меня брат на заводе шампанских вин работает…

– Да знаем, знаем, – раздражённо перебил его режиссёр, забирая бутылку. – У тебя везде братья, сёстры, тёти, дяди, девки, б…ди…

На женщину – объект раздражения режиссёра, его демарш не произвёл никакого впечатления. Она преспокойненько достала мобильный телефон и всё тем же елейным голоском затараторила в трубку:

– Алё! Паша, ты сейчас где? Ты понимаешь, тут такое дело – надо срочно приехать. Что? Съёмки? Мои съёмки уже закончились. Тут надо людям помочь…

– Дура! Ну и дур-р – р-а! – прорычал режиссёр прежде чем окончательно выйти из комнаты.

Призванный последовать за ним Миша двинулся было в том же направлении, но другая присутствующая здесь более молодая женщина оказалась и более импульсивной.

– Опять! – заорала она Мише.

Именно «заорала». Назвать её глас как-нибудь иначе не реально даже при помощи самого толстого словаря. Маленькая собачка на руках дамы подержала хозяйку звонким лаем.

– Да, Бэби, нас с тобой хотят оставить, – обратилась женщина уже к животному, но совсем другим милым голоском – Хотят променять нас на водочку. Будь она проклята!

– Галя! – бросился к ней мужчина по имени Миша, казалось, готовый порвать обоих своих оппоненток. – Это ради дела, понимаешь? – перешёл он на громкий шёпот. – Эта съёмка заканчивается. Надо вертеться. Проворачивать дальнейшие перспективы.

– А коньяк? Опять пьяный придёшь!

‒ Это не пьянка. Ещё раз говорю: это для дела. Хочешь вертеть дела, иди с ним ты… Может, без пьянки всё обустроишь.

– Хам! – она залепила ему звонкую пощёчину. – Пошляк!

Конькову слушать их перепалки было уж точно ни к чему. Особенно на фоне своей семейной драмы. Он отправился во двор, решив перекантовать ночь в машине. Дочь хозяина помогла открыть ворота, чтоб он смог загнать внутрь огромного двора своего четырёхколёсного друга. Там уже стояли несколько других транспортных средств. Особо выделялись из автомобильной толпы чей-то крутой "Мерседес" и огромный чёрный джип.

Какой-либо заботы ни с чьей стороны Коньков здесь не ощутил, а сам, пребывая в неадекватном состоянии, решать бытовые проблемы не мог и не хотел. Посчитал, что провести последнюю ночь в своей жизни допустимо голодным и неумытым. Он не царский офицер, чтобы надевать перед смертным боем чистые одежды. В их каскадёрской группе организацией быта занимался специальный человек Михалыч. Коньков даже имени его сейчас вспомнить не смог и по этой причине почему-то расстроился. Ведь, наверное, именно Михалычу придётся заниматься организацией его похорон. Смешно организацией его похорон будет заниматься человек без имени. Просто Михалыч. А с другой стороны, при чём здесь Михалыч? Михалыч с группой бастует, а он, Коньков, штрейкбрехер! Не станут они его вчерашние товарищи хоронить. А кто? Наверное, Негодяев достанет бутылку коньяка из портфеля. Режиссёр скажет: «дурак он этот Коньков!». А Миша Акулов будет убеждать свою Галю, что это для дела… Мысли в Саниной голове путались. Стоило ему прилечь на разобранное сиденье автомобиля, как сон сморил его. Сказалась дальняя дорога, преодолённая на одном дыхании.

– Миша! – возвратил его к действительности голос Гали Черняевой. – Я ухожу спать! – Крикнула она с крылечка и хлопнула дверью.

«Я ухожу» эти слова кувалдой долбанули Саню по голове, и в ней вновь загудело.

Твои слова как дым угарный

Застлали путь дальнейший мой.

Как лист последний календарный,

Что сорван ссохшейся рукой.

Сон сразу как рукой сняло. Ему стало душно. Бросило в пот. Как он может преспокойно спать в последнюю ночь своей жизни. Коньков открыл все окна в машине. До его слуха донеслись возбуждённые голоса из беседки, подле которой стоял автомобиль. По уже знакомым голосам не стало проблемой определить, кто укрылся под крышей этого летнего строения от непрекращающегося дождя. Режиссёр со своим компаньоном Михаилом Акуловым. Коньков был в курсе, что этот актёр утверждён исполнителем главной роли в фильме, который они тут снимали. Именно этого типа в основном и придётся дублировать в опасных для его здоровья кадрах. А дама с собачкой, оставшаяся в доме, актриса Галина Черняева. Она являлась главной женской ипостасью будущей киноленты. Акулов ради этой, молодой восходящей звезды бросил жену с двумя детьми. Коньков откровенно презирал его за этот поступок. Слава богу, хоть у самой Черняевой семьи ещё не было, и ей не пришлось поступать так, как поступила его Света. Не пришлось говорить эти убийственные слова: «я ухожу…»

Твои слова удар наотмашь,

Как выстрел хлёсткого кнута.

Они как медь съедает поташ,

Съедают душу навсегда.

– Слушай, Сергеевич, как ты умудряешься? – доносился до слуха Конькова голос Миши Акулова.

С режиссёром тот был на «ты». А может, это коньяк помог «растыкать» их отношения.

– У тебя и волк сытый, и волчица не воет, и овца не блеет. Жена преспокойненько дома правит, а ты тут с любовницей Люсенькой своей кино снимаешь. И всё чики-джики.

– Задрала меня уже эта Люся, – огрызнулся Сергей Сергеич. – Вот она где у меня уже! Хотя поначалу всё хорошо было. Баба, ты же сам видишь, она видная. Хотя глупая. Надеюсь, ты лицезреешь и этот прискорбный факт. Только глупая может бросить всё и поехать со мной в эту Тмутаракань за ради того, чтобы сняться в маленьком эпизоде на заднем плане.

– А ты хоть снял её в этом самом маленьком эпизоде?

– Не помню, – после некоторой паузы раздумья ответил режиссёр уже почти пьяным голосом. – Честно? Не помню. А ты не помнишь?

– Мне только этим голову забивать не хватало. У меня знаешь сколько проблем? Я своей бывшей дом ещё не достроил. Дизайнер долбаный телефон обрывает каждый день. Старшего Димку в институт вон осенью надо устраивать. Младший связался с какой-то компанией…

– Зря ты из семьи ушёл. Не одобряю…

– Тише! Галя ещё чего доброго, услышит. Не тебе меня учить. Самому то с Люсенькой мягко спать?

– Заколебала меня уже эта Люся. Ради неё я семью точно не брошу. Самое паскудное в ней – этот её Паша. Я лично его в глаза не видел, но она, чуть что, уже его и лепит, и лепит! Главное так порой не к месту, как рекламу шуб в пустыне Сахара. Чуть что не ладится. А мой бы Паша сделал. Чуть что не так! А у моего Паши получилось бы… Хорошо хоть в постели о нём ещё не вспоминает!

– Любит она его.

– Ну и пусть любит, а с меня достаточно.

– А ты жену свою любишь.

– Со своей женой я сам как-нибудь разберусь, ты своих вон расфасуй по полкам.

– Ой, у моей Гали своя фишка – романтика. У меня житейские проблемы шею ломят, а у неё в голове всё цветочки да Амуры с крылышками…

– Кино с жизнью перепутала, – изрёк Сергей Сергеич, – за что и ценю. Для съёмок преприятнейший материал, что пластилин в руках.

– А меня ты ценишь как кирпичик киноиндустрии? Я слышал: у тебя после завершения этого другой проект намечается? Так я там как? Задействован? А то мне деньги позарез нужны. Дом этот долбанный на моей шее…

– Поживем, увидим. Ты же сам сказал: по завершению этого, а тут сам видишь, проблема на проблеме. И не известно ещё, что завтра будет.

Сане Конькову, напротив, всё было предельно ясно и без гороскопа. При том раскладе, что существует на данный момент его может ждать только одно – пустота. Он перестал прислушиваться к протекающему в беседке пьяному диспуту. Насущные вопросы, беспокоившие парочку говорунов, ему были совершенно безразличны.

Неожиданно раздался лязг входной калитки, и кто-то прошёл мимо его автомобиля уверенной тяжёлой походкой.

– Илья Степаныч! – раздался радостный возглас режиссёра. – Пожалуйте сюда, к нам! У нас с Мишей, правда, коньяк уже кончился, но мы на вас, как на хозяина здесь всего, очень надеемся.

– Сейчас я Маше скажу, она быстренько стол организует, – с готовностью пообещал вошедший приятным бархатным басом.

«Директор колхоза домой пришёл», – догадался Коньков.

– А вы у брата своего коньячка ещё попросите, – просюсюкал режиссёр заплетающимся языком.

– У какого брата? У меня братан в армии прапорщиком служит.

– А директор завода шампанских вин разве не ваш брат?

– Какого ещё завода?

– Ну, брат Негодяева, директор этого вин шмин завода, – второй раз выговорить сложное словосочетание заплетающийся язык режиссёра уже не смог, – значит, он и ваш брат.

– Почему?

– Потому что вы и Негодяев родные братья. Вывод: тот брат директор виншнапс завода тоже ваш брат.

– А почему это Негодяев – мой брат?

– Он мне об этом сам говорил, когда мы сюда собирались. Мы на самом деле из-за вашего родства сюда и прибыли. Негодяев предложил мне: погнали на натурные съёмки к моему брату в деревню. Он говорит, нам всё там бесплатно предоставит. Так мы и деньги сэкономим, и кино снимем, и у брата я погощу…

– Да какой же он мне брат? Даже и по фамилии: я – Мерзлов, он – Негодяев. Кто-то из нас замуж вышел, что ли?

– Вероятно и он Мерзлов, – не сдавался режиссёр со своими доводами, а Негодяев это псевдоним. Я лично всегда так думал. Ну разве может быть настоящей фамилией фамилия Не-го-дя-ев, – произнёс он по слогам действительно довольно странную фамилию.

– А псевдоним такой кому нужен?

– Да? – почесал режиссёр затылок так, что этот звук услышал даже Коньков в своей машине. – Тут без бутылки не разобраться.

Через время в беседке раздался звон посуды. Видимо, Маша, жена директора, подоспела со своими обязанностями.

– А Мише то вашему, кажись, уже хватит, – прозвучал её голос.

Такой же бархатный, как и у мужа, только с обволакивающим нежным женским оттенком.

– Слабак он, – озвучил свой вердикт Сергей Сергеич и, скорее всего, махнул в этот момент рукой. – Пусть здесь на лавочке поспит на свежем воздухе. К Гале ему сейчас нельзя.

– А что, разве завтра съёмки не будет? – поинтересовалась заботливая женщина.

– Может и не будет, – обречённо изрёк режиссёр и, звякнув стеклом о стекло, добавил, – но только не из-за того, что мы тут посидим немного. Марья Степановна, может и вы с нами?

– Да нет, спасибо. Мне завтра рано вставать.

Женщина тут же покинула полуночных гуляк, и когда проходила вблизи автомобиля Конькова, каскадёр услышал, как она зло проворчала, но уже не таким бархатным голосом:

– Божечки, и когда ж это кино кончится?

«Завтра. По крайней мере, лично для меня», – мысленно торжествовал Коньков, по инерции прислушиваясь к удаляющимся шагам хозяйки. Благодаря этому он вдруг расслышал приглушенный разговор доносившейся с другой противоположной беседке стороны автомобиля. Голоса были женские и молодые. Тембр юного энтузиазма раз за разом пробивался сквозь безликую вуаль сдавленного, прячущегося шепота. Коньков, сам не зная зачем, потихоньку подполз к другому боковому окну. Тут же родившийся лёгкий сквознячок ночного сырого воздуха принёс улучшение слышимости чьей-то тайной беседы.

– Он здесь? – требовал немедленного ответа чей-то резкий требовательный дискант.

– А я почём знаю, – раздражённо отвечал другой, почему-то уже знакомый Конькову. – Кажись, нету.

– Так иди проверь.

– Так что мне потом опять сюда возвращаться? Я уже спать хочу. Давай я сразу проверю: в беседке он или нет, и письмо твоё отнесу.

– А откуда я буду знать, получилось у тебя или нет? Я же тут тоже до утра торчать не буду.

– Так что мне делать? Света, решай скорей.

– Я думаю, думаю. Не торопи.

«Света» больно резануло по ушам Конькова. Эту невидимую девушку зовут, как его жену. Уже ушедшую.… И снова в мозгу забили набаты:

Твои слова авиабомбы

По мощи в триллионы тонн.

Они как танки катят ромбом.

В ушах от залпов гул и звон!

– Слушай, а сегодня к нам каскадёры новые приехали, – вновь раздался девичий голос тот, что показался Конькову знакомым.

В этот раз он с полным основанием предположил, что он принадлежит дочери хозяев этого дома. Теперь её присутствие здесь во дворе, пусть и немного тайное, уже не удивляло.

– Один из них такой симпатичный, – тем временем продолжала она. – Я впрямь на него сразу запала…

– Ну ты западала, не мешай! Я думаю, а ты ко мне со своими сраными каскадёрами пристаёшь. Да они Миши Акулова мизинчика не стоят. Это как раз по тебе выбор. Может они там и получают какие-то стоящие деньги за риск, но кто о них знает. А Миша – это успех, это слава. Хоть в лучике этой славы искупаться – и то счастье, – последние слова она прошептала прямо с придыханием.

Конькову после услышанного сразу же захотелось закрыть окно, и только лишь вновь накрывшее его чёрным платком безразличие к жизни не подвигло к лишним телодвижениям. Пускай говорят, что хотят. В чём-то они даже и правы. Действительно, кто о нём, «сраном» каскадёре», хоть что-нибудь знает в этом паскудном мире! О том, что эта девушка могла «запасть» на него, он и предполагать не стал даже самой маленькой полусекундной мыслью. Ведь был ещё и другой каскадёр, его неожиданный ночной попутчик. Он то больше с ней общался. Мог произвести впечатление.

– Ладно, я надумала, – услышал он голос Светы, поклонницы Миши Акулова. – Ты, Олька, идёшь сейчас домой мимо беседки, заглядываешь туда и если Миши там нет, дашь мне сигнал.

– Как?

– Слушай, не перебивай. Песню запоёшь, например.

– Да что я Алла Пугачёва?

– Монсерат Кабалье, блин. Тяжело спеть, что ли? Дальше идёшь в дом и передаёшь ему моё письмо так, чтобы его кикимора не заметила. А я тут немного посижу ещё, песни твои послушаю, а потом пойду на место нашей с ним встречи. А если он в беседке, тогда иди молча, не пой. Записку просунешь под дверь позже, когда он вернётся к себе в комнату.

– Ой, какая же ты, Светка, отчаянная, – то ли восхищённо, то ли осуждающе ойкнула на прощанье подруга, уходя в сторону родного дома.

– Олька, – раздался рык подвыпившего отца из беседки, – а ну-ка иди сюда.

– Некогда мне. Спать пора, – отмахнулась та, только поинтересовалась с деланным безразличием. – А дядя Миша что, разве не с вами?

– Нет его! – испуганно рявкнул режиссёр. – И Гале так и передай: нет его с нами! Он спит давно.

– С Галей! – добавил отец невпопад.

– Почему с Галей? – удивился Сергей Сергеевич и тут же, что-то сообразив, опомнился. – Ах! Ну да, конечно, с Галей! С кем же ещё. Иди, детка, своей дорогой. Тётю Люсю, если там встретишь, скажи ей, чтоб сюда шла, разбавить нашу небольшую компашку.

– Всё! Спокойной ночи, – подытожил и папа.

– Позови меня с собой, я пройду сквозь злые тучи… – вдруг неожиданно громко запела девушка противным скачущим альтом.

– Талант! – восхитился отец, ведомый слепой родительской любовью. – Вам в кино такие не нужны? А? Сергей Сергеич? А то, может, пристроите дочурку?

‒ Это идите к Негодяеву брату своему, – отмахнулся режиссёр. – Он всё может, он что-нибудь придумает.

– Да не брат он мне, – вяло огрызнулся хозяин.

Коньков снова перестал прислушиваться к глупой беседе, впав на какое-то время то ли в забытьё, толи полусон. Обратно вернул его к действительности заразительно резкий женский смех, раз за разом доносившийся из беседки. Видимо, Люся всё-таки присоединилась к полуночной компании. Хотя этот смех и не был похож на смех его Светы, но всё равно страшно подействовал ему на нервы в этот час. Он привстал, чтобы закрыть окно, и в этот момент заметил мужскую фигуру, притаившуюся в кустах неподалеку от беседки.

«Это ещё что за шпионаж?» – удивился каскадёр.

Впрочем, неизвестный почти сразу же исчез из поля зрения. С определённой натяжкой было допустимо предположить, что Конькову с его взвинченными нервами вся эта ночная петрушка лишь померещилась. Хотя появившаяся рядом с автомобилем ещё одна фигура была явно уже не фантом. Это Галя Черняева передумала отходить ко сну. Первым делом она осторожно заглянула в беседку. Убедившись, скорее всего, в том, что её Миши там нет, а он ведь спал лёжа на скамейке мало видимый смотрящему извне, продолжила свой путь в темноту, и через секунду Коньков услышал стук входной калитки. А ещё сдавленный, но требовательный возглас:

– Ищи, Бэби, ищи! След!