– Таяна я, дочка. Токмо вы зовите меня бабой Таей, мне уж так привычней. Уж щёки пущай не румянятся – берите что надобно! В пользу всё! Мне ничего не жалко!

Старушка, получив лично в руки от Велеса некое берестяное письмо, а после глянув на того исподлобья, точно на провинившегося дитя, отправилась восвояси. Мешок, что держал во второй руке мужчина, с характерным звоном монет устремился на осиновый стол.

– Селитесь. Я иногда буду вас проведывать. Хозяйку не страшайтесь, издавно гостей не было потому может дикой показаться, со своими уставами в думах, но потом в аккурат с ней съязыкаетесь.

Не успели девицы ответить, как провожатый также быстро испарился, бубня что-то неразборчивое себе под нос. Подруги огляделись стоя на пороге.

Слева от них располагалась огромная в четверть кухни свежо-побеленная печь, наискось от сердца избы висело зеркало с накинутым на него вышитым рушником²⁹, возле окна стоял крепкий стол из осины, который окружали сундук и лавка. Сверху, выпирая средь остального потолка, устойчиво держала на себе основу всего дома расписанная яркими узорами матица³⁰. Угодья показались Дане светлыми, облагороженными и уютными. Было заметно, что за избой ухаживают, но не укладывалось в голове – как старушке удаётся поддерживать в своих летах чистоту и порядок. Видать, помощь всегда под рукою.

– Да-а-а, Ждана, ну и кров у нас!.. – протянула златовласая.

– Изба да изба. Стены, пол есть, чисто что главное… чего тебе ещё надобно?! Не вечно же у папки на шее сидеть, в хоромах золотых да под его крылом греться в девятнадцать-то летов.

Злата фыркнула на обидное замечание что-то пробубнив про свои старания в самобытности и странных друзей что нежданно образовались у Жданы, но знахарка не внимала, упорно застилая накрахмаленную постель, сама при том обмывшись и переодевшись в чистое. Пребывала она в своих думах о матушке, о том, что её ждёт дальше и о том, как же и самое главное – где раздобыть этот камень заветный, чтобы так закрутить, дабы бог Нави слово своё сдержал, а не обманул – вплоть до вечера.

Когда красное, как клюквенный кисель, небо залило окна в доме, а в животе переваривались коровье молоко и полусырые лепёшки, купленные неразборчивым Велесом по пути, к ним и явилась бабушка Тая. Держала та в руках чуть больше фунта соломы и разноцветных лент объявляя, что она прознала про мастерство Златы и занятие нашла для них, в чём и подсобит для торговли подруге. Мол, Тая ещё маленькой увлекалась вязанием кукол, а теперь и вспомнить будет ей за милость.

– А мне чем заниматься? – ненароком напомнила о себе Ждана.

– Пол обмой для начала, а потом айда на задворки траву постылую исщипай всю.

Хотела недовольная девица вопросить, почему ей такой труд, а Златке – сидеть и куклы вязать, да не стала жаловаться и к тому же ответ тут же последовал:

– Кто чем награждён родовым, тот к тому и склонён! – прямо отрезала старушка, а после добавила: – Коли плата бы нужная мне за кров легла, то и я бы была с вами мила.

Ждана ахнула. Проверив мешочек, что так и остался нетронутым, Данка ещё больше раздухарилась – внутри оказалось пусто. Сжав тряпичный кулёк в кулаке, сунула она его себе за пояс, прикинув, что хоть для сбора трав годен будет.

Не вразумить с какой силой девчонка журила душегуба за его умасленные речи да обещания неосязаемые, но, когда тряпкой по полу проходила, носом пыхтела она знатно, что даже скрип половых дощечек слышен не был.

Прохладная ноченька, играющая перезвоном месяца о звёздочки над тёмно-русыми власами, привела за собою полчища комаров. В порывах злобы на обманы того, с кем заключила договор на крови, Ждана выдергала едва ли не одним махом всю огонь-траву³¹ во дворе, что куча собранного сорняка вышла выше её роста. Руки покрылись волдырями, а сами ладони нестерпимо жгло, но её не останавливала ни свалившаяся на плечи ночь, ни пакостные летуны, ни образовавшиеся болячки. «Одним – всё, другим – ничего. Так было и, видано, так будет всегда. Кто чем родом награждён… да есть ли в том моя вина, если непойми откуда я?» – под раскатистый смех подруги от рассказов хозяйки двора, доносившейся с открытого оконца, мучила себя девушка. «Ну и ладно. Зато…».

Думы рассыпались, словно с цветка одувана сдули пушистые семена, ведь от мысленного хуления других, наказал её тем самым всевидящий Род и прямо теменем склонившаяся девушка ударилась о что-то твёрдое. Не разглядев в темноте раскидистую старую берёзку, молодая знахарка сейчас потирала голову и всматривалась в издавна начерченный на стволе узор. Вырезанная с дикой силой ножом палочка, а снизу и в середине наискось отходящие от основы две чёрточки не подсказали знахарке о значении этого символа. Потому, оглядевшись на результаты своей работы во дворе и оставшись довольной, девушка направилась обратно в избу. Злата завершала седьмую куклу и дошивала собранное из лоскутков платьице для последней, бабушка уже собиралась отправляться в свою избу для ночёвки. Ждана же, даже толком не обмыв руки, громко с порога обратила на себя внимание:

– Бабушка Тая, чего это на берёзке там у тебя вырезано? Что растёт одиноко на задворках.

– Ох… закончила! – с услужливостью в лице к старушке надменно и демонстративно перебила Злата подругу, – Теперь велено и отдыхать со спокойной душой! Ой! Позабыла! Бабушка Тая молвила, мол для молодых намедни вечёрки³² будут делаться, так оно?

– Так-так, Златушка, обещали, и для ребятишек тоже, слава Роду! – согласно проскрипела старушка.

– Ты то, Жданка, идёшь? Али окрутила уже кого и тебе не надобно это всё?..

«Что с ней случилось? Отчего пакостить стала? Мы всего-ничего в граде, а Златку как подменили!».

– Невесть что мелешь. Может и пойду!..

Таяна добродушно кивнула Злате за ладную работу, а далее молчала и лишь дождавшись пока подруга не скроется в дальней комнате, вернулась, присела на лавку и, сложив ручки на колени, заговорщицким тоном вопросила:

– Что ж ты, дочка, про руны не слыхивала? – насупила брови та.

От обращения бабушки в груди больно заскребло. Матушка почти всегда обращалась к Ждане лишь по имени.

– Да как не слыхивала, слыхала… и всё ж мало их видала. Чернобога руну знаю, Белого бога, Исток, и, однако, Велесову отметила. Только вот мне матушка моя всегда запрет ставила на руны. Слагала, мол, с реки Смородины достали камни те, что рунами зовутся и всё это от чёрного бога идёт, потому слишком сильна их сила и мне с ними якшаться не следует, лучше уж к природе обратиться, травушкам да деревьям за помощью, с ними посудачить и песнь им сложить.

До того гладенькое миловидное лицо старушки ныне приобрело сердитый вид, оттого меж бровей выщербилась глубокая ямка, а губы поползли вниз.

– Невесть что. Боги нам ниспослали свои печати, чтоб мы обращаться к ним могли, просить, благодарить, а быль кривды не подаст так и хулить. А просто к небушку взывать – так не услышат же! Остолбени нынешние и вовсе кровь льют, это кто ж выдумал такое, а? А всего-то, нужно по рунам с ними разговаривать, хоть во славу, хоть на капище, да везде ладно будет.

Бабушка вновь показательно недовольно фыркнула.

– В моём роду испокон старались руны почитать. Бабка моя, тоже травы знала, но и того больше – рунами та-а-ак ведала, как это?.. – бабушка Тая легонько постучала по осиновому столу костяшками перстов, как бы для помощи себе, а следом воскликнула: – Ставы! Запамятовала, да вспомнила! Рунические ставы – великое мастерство!

– А что они могут… эти ставы?

– Ох, дитя, да меньше то сказывать чего они не могут! Коли вместе какие руны собираешь, пишешь в рядок – так от того какие указала, чего желала, то и будет, то и станется! Сильнее рун токмо алатырь-камень!

«Да что-ж они все заладили с этим алт… ал… алатырём! И так у меня из дум не выходит он, так и повсюду теперь слышится!».

– Моя бабка, тада мать мою рожала, тяжёлые роды шли… да она саму Ладу-матушку-роженицу ставом призвала для подмоги! Обычный люд-то видеть не могёт богов, облик их истинный, в коем ступают по земле-матушке, а ведающие – ещё как! Посему кто с рунами дружон – защитою боговой сложон!

Молодая девица молчала и размышляла о том, что могла бы стать, возможно, хорошей ведуньей, раз ей почему-то суждено с богами общаться, узреть их лицо по правде, что другим не позволено. В душе с каждой сменой дня всё больше распылялась искорка желания узнать, кто же она на самом деле такая? Кто её матушка, раз наградила такими способностями? А может от отца досталось колдовство? Но тут же все догадки обращались в прах, как вспоминались слова сестры матушки да Чернобога про то, что рода у неё нет.

– А взаправду не слыхали, откуда руны пошли, коли не из реки Смородины?

Бабушка поджала рот, чуть подалась вперёд и стала молвить ещё тише, периодически крутя головой и мусоля пальцами кончики повязанного платочка:

– Давиче, когда ещё горы Лукоморские что небеса теменем касались не осели в миг, когда царили в Яви напущающие Мореной морозы лютые, снегопады лихие да холода жестокие, природа шла своим чередом, когда люд был не столь обозлённым, а надой скота довольным… случилось жуть кое страшное дело подле Ирия. Тогда сошлись два брата чтобы смерть друг другу принести, да раскололи в своём бою надвое камень – алатырь. Всем камням отец, всем тайнам – хранитель, всему Славному живому – страж. На гранях камня этого – узоры выжжены, руны богов и сил вспомогательных. Одну половину изувечил на осколки своей искрой злодей чёрный. Вторую же половину, не разбитую на части, на благо Рода великого, сумели спасти те, кто рядомо был из богов высших, да запрятали. Так вот тогда и пропали у люда Яви все писаные знания об половинке из всех богов и их вспомогательных существах, откололись они от единого, точно их никогда и не было. Лихо всё стало, по чужому. Кой-какие люди перестали верить в них, каких-то позабыли, восхваленья и обращенья только старшое поколенье ещё силится слагать. Те из людского рода кто не только руками обращался, но и в думах держал руны могучие – у них знания остались. И каждый из таких по миру, где смог – там и указал да близким рассказал путь к богам и силам, что жить нам помогают, защиту дают. Я, вот, берегиню чту и помню, её это руна, остальных разведать не могу, не вразумею, а ставы так и подавно, ближе к колдовству это всё нынче.

– Благо дарю, бабушка, ты мне свет на многое пролила. Тогда… – замялась Ждана.

– Не томи, вопрошай, мне уж таить нечего…

– Почему два брата войну затеяли? – решила проверить слова Чернобога молодая девица.

– Да а что тут выдумывать? Из-за девы, конечно… чёрный токмо глаз положил на Маву и тут же, как на хитрость, Белобог души стал не чаять в ней. Девка-то и правда была каких свет ни видывал, первая красавица на всё Лукоморье! У чёрного-то господина губа – не дура! Да вот не поведено так, что с двумя крутить, чай гулён нигде не почитают. Не ведаю кому отказала, но знаю, что если бы и вторая долька камушка что раскололась пропала – то не было бы и мира Славного вовсе. Позабылося бы… и ушло восвояси.

«Выходит, половина только. Алатырь не цельный! Утаил, господин! Только неужель Чернобог меня во всём надурил и всё же злоба таится в его думах? Но он молвил, что не желает беды для Яви… да и с сказом своим о былом не обманул…».

– Бабушка Тая, а откуда ты это ведаешь?

Собеседница отвела глаза, словно раздумывала тщательней свой ответ, но всё равно увильнула:

– Да как же-ж не ведать-то, дитя… всяк слыхал.

– А где сейчас лежит камень алатырь?

– Пошто мне-то ведать, дочка? Авось в Прави его держат под семью клятвами да заветами, чтобы злодей чёрный не вернулся и не загубил всё!

«Вот как о нём сказывают – злодей чёрный. И впрямь, голос его ласков, да нрав жесток. Но нет же вины в любви и борьбы за любовь, не так разве?.. Каждый думает на свой лад. Каждый видит то, что хочет видеть. Если захочешь увидеть черноту в действиях и помыслах других – обязательно найдёшь и зацепишься, даже если крупица будет среди всего света, а коли добра ищешь – даже в темноте отыщешь…».

– Я вот тебе что хочу сказать… я уж зрею твоё упорство, ум зоркий, да и корзину трав не зря с собой приволокла и сказано мне о тебе не мало… ты вот… попробуй.

Старушка как-то по-молодецки вскочила и чуть ковыляя направилась к большой печи что занимала пол кухни, забравшись по небольшой лесенке, в три ступени, вытащила с полати³³ потрёпанную прямоугольную вещицу. С невесомой аккуратностью та положила предмет на стол и придвинула к Дане.

– Это лечебник³⁴. Здеся писания рун на бересте, про травы молва, да заговоры какие-никакие, в виде книги сделаны, кольцами железными стянуты. Забирай себе, сохранишь. Не все проглядеть можно, угольком написано, да стёрлись спустя столько летов то… ох, нынче неспокойно как-то становится. Чую, скоро совсем вся Славь позабудется, а если не позабудется, то подсобят…

Ждана, едва касаясь ветхой вещицы следом отпрянула от столь ценного подарка и округлившимися очами глядела на смущённую и чуть опечаленную старушку.

– Ты не чурайся, не чурайся. Если уж интерес взыщется, то вписывай что разглядишь. С грамотой то ладишь пади? – с прищуром взглянула Таяна на гостью.

Девушка, откровенно замявшись отвела взор в сторону и покачала рукою в воздухе, точно лодочку потрясло на волнах, мол – и так и сяк. Таяна не осудила.

– И обиды на меня не держи, что послала тебя жгучую траву дёргать. Сама опосля вразумишь, чай не глупа, что ничего не бывает абы как. А книга… мне передать некому… да и страшусь что не успею… – с невыразимой женской печалью промолвила тихо старушка, стирая слёзы с подрагивающих морщинистых век трясущейся рукой. – Только гляди, верный путь выбирай, не ступай на дорогу колдовства, а используй с умом, во благость!

– Я…

Сперва девушка хотела отказаться от возложенной ответственности, однако что-то в груди отозвавшееся на её слова не позволило дать отворот не столь предложению, сколь просьбе бабушки.

– Спасибо тебе! Мне уж знахарей замудрённых теперь и искать не надобно!

– Добрая ты, Жданушка, только взбалмошных много встречалось тебе, вот и очерствела на долю… – сказал дрожащий надломленный голос, – ты меня не забывай, даже коли не долго пробудешь здесь, воротися всегда. Ждать буду! Ладная ты девка…

Ждана спешно встала и объяла руками ссохшегося временем человека, не постигшего, как ей думалось, радости родительства, материнства. И самой стало на душе легче.

За окном в тот же миг, словно чуя настроенье Жданы, крепко забарабанил накопившейся в толстых напитавшихся облаках дождь, оставляя на окнах больно стекающие в ниц ручейки.