Зайцев старался говорить спокойно – как с самоубийцей, уже перебросившим одну ногу через ограду Троицкого моста – любимого моста питерских самоубийц: вид там уж больно дышит вечностью, как будто не Нева внизу, а Стикс.
Ленинград — такой город, в котором можно идти часами, прямо или сворачивая в прямые улицы, мимо тесно стоящих в одну линию домов, но совершенно негде присесть. Разве что в парке или на набережной — на гранитных ступеньках, спускающихся к самой воде.
— Мой милый! — не удержалась она. — Какой же ты красивый!
Как будто Ленинграду не говорили этого мильон раз. Тем не менее он всякий раз отвечал. Ответил и теперь. Распахнул Тане свои небесные-водные-каменные руки и сказал: иди ко мне.
Эта книга – не биография хореографа или его спектаклей, но попытка увидеть то, что сочинял Мариус Петипа и видели зрители его времени, ибо вне публики, вне мгновенного контакта со зрителями нет и балета.
Салтыков-Щедрин писал о балете:
«Я люблю балет за его постоянство. Возникают новые государства; врываются на сцену новые люди; нарождаются новые факты; изменяется целый строй жизни; наука и искусство с тревожным вниманием следят за этими явлениями, дополняющими и отчасти изменяющими самое их содержание – один балет ни о чем не слышит и не знает».
«В день выпуска у подъезда стояли кареты, а в раздевальной комнате или у таких классных дам, как Ч-на и Г-ва, лежали готовые богатые туалеты, и питомица училища, переодевшись, прямо выпархивала в карету и ехала на готовую квартиру, где ждали ее объятия содержателя»