Цитаты из книг автора «Юлия Яковлева»

Он живет только в сиюминутном контакте с публикой. Опустился занавес – и балета нет.

Балет в России всегда был таким, каким его хотела видеть публика. И менялся, когда менялась она.

«Только вперед. И ничего не бояться», — вспомнил Шурка. Допустим, та крыса сказала правду. Но куда — вперед?

Но Шурка ошибся. Он не умер. Существа эти были его прежними мыслями. Серой стаей, разевая зубастые ротики, они врассыпную бросились прочь. Раскатились кто куда. Только спинки мелькнули. Шурка был не виноват в этих мыслях. Эти мысли прокрадывались в тебя тайком. Они прикрывались красивыми словами: «родина», «мы», «герои», «патриот», «народ». И уже внутри вырастали в полный свой вид и рост. Присасывались своими ротиками к самой душе. Из-за них человек во всех вокруг подозревал врагов. Готов был считать шпионами собственных маму и папу. Был уверен: раз схватили, значит, виноваты. Думал «так им и надо» про тех, с кем случилась беда. Не сомневался. Не спорил. Не боролся. Боялся. И верил в Ворона: с восторгом или страхом. А может, никакого Ворона не было? Не существовало вообще? Ни с крыльями, ни без. Ни с клювом, ни с человеческим лицом. А может, были только людские подлость, жадность и трусость. Подлые и жадные люди держали в повиновении трусливых. Трусливые и жадные — совершали подлые поступки. И круг замыкался. Подлость и трусость как ядовитое облако, как тусклое серое небо стояли над городом. Главное — трусость. У Шурки дрожали колени. Внутри всё вопило от боли. Но он был теперь здоров. Он знал это. Шурка медленно выпрямился. Постоял, не отпуская фонарный столб. Вытер рукавом рот.

— Дети, — сказала она. Дети шли мимо. Махали руками. Топали, маршируя. Толкались. Вертели головами. — Что-что? — Я поняла. Им нужны дети. У Шурки всё дрогнуло перед глазами. Серая площадь медленно поехала в сторону, как огромная карусель. А школьники шли и шли. Барабаны били. Горны трубили. Воздух раскалывался от их рева. «Ура! Ура! Ура!» Над их головами качался усатый-носатый портрет. «ДРУГ ДЕТЕЙ» — было написано под ним огромными буквами. Шурка схватился за фонарный столб. Друг детей. Ворон — друг детей. Дети Ворона! Так вот зачем хватали родителей! Чтобы забрать детей. Обзывали врагами, вредителями, шпионами их честных мам и пап, теть и дядь, бабушек и дедушек. Детей кормили таинственной слизью. Давали новые имена. Одевали одинаково. Бубнили им одно и то же, пока голова не превращалась в заезженную пластинку с записью. Серый дом был фабрикой.

— Сначала кинем ей крошек. Пусть видит, что мы пришли с миром, — предложил Шурка.

На углу стояла продавщица с ящиком. Ящик был накрыт толстым одеялом. От запаха жаренных на масле пирожков живот у Шурки грянул, как симфонический оркестр.

Шурке вдруг вспомнилось, как однажды они покупали фарфоровые чашечки. Продавец звонко стукала карандашом. Каждая чашечка звонко откликалась. А одна откликнулась звонко с трещинкой, и ее заменили другой, отозвавшейся чистым «дзынь!». Вот и сейчас, когда мама сказала «ничуть», голос у нее был звонкий, но с невидимой глазу трещинкой.

Лестница в парадной была широкая. На мраморных ступенях торчали бронзовые шашечки, по одной с краю, а между ними бронзовый прут — для ковра. Но ковра теперь не было. Лестница была грязной и пахла сыростью и мочой. Грязной — и мраморной. Вонючей — и просторной. С пышной лепниной на высоких, давно не штукатуренных потолках.

Прохожих было немного, и глядели они всё больше себе под ноги, а не на красивейший город, который выставил здесь напоказ свои лучшие виды.