– Алине нельзя иметь детей! Беременность может ее убить! – неловко прошептал он, и мать зашлась на вдохе, выпучила глаза, наверняка готовилась упасть в обморок.

– Кто тот мужчина, к которому ушла Олеся? Имя. Чем занимается? – прервал всеобщую истерию громогласный возглас Самбурова.

– Я не знаю. Я не думал о мужчине, – как-то неловко взвизгнул Александр.

– Вы понимаете, что, укрывая эти сведения, вы препятствовали следствию? Это преступление, – холодно сообщил подполковник.

– Я ничего не знаю. Я только потом понял, что она к мужику ушла. Мне сначала даже в голову подобное не приходило.

– Зачем объявили ее в розыск?

– Не знаю… Случайно получилось. Я разозлился. Она меня бросила с детьми. Мама не хотела с ними сидеть. Алина не хотела с детьми жить. Она хочет путешествовать, ходить в рестораны, желает праздной жизни, а не быть мачехой, тем более больным, сложным детям.

Кира не пропустила взгляд, которым его наградила дочь. С этой стороны он тоже огребет.

– Я думал, ей станет стыдно. Столько пристального внимания. Олеся боялась внимания. Она даже фотографироваться не любила, а тут ее фото везде показывали. Она бы не могла прятаться. Если бы выяснилось, что она ушла, стали бы осуждать, что она бросила детей. Я хотел вернуть все на свои места! Меня дергали со всех сторон. Но она не выходила на связь. И я понял, что это бесполезно и глупо. Забрал заявление. А потом ее убили.

– И вы не сказали полиции, что она ушла к другому мужчине, потому что боялись, что вас обвинят в ревности и убийстве.

– Меня и так проверяли. У меня железное алиби, – совершенно без сил признался Александр. – Какое это имело значение? Уже ничего не вернешь…

– Самодовольный надутый гусь! – фыркнула Кира, покинув дом. – Он горюет не от том, что Олеси больше нет. Он сожалеет, что она больше не будет его прислугой.

– Кира! Подождите!

Вергасова обернулась. К ним приближалась Вика, дочь Олеси. Она озиралась по сторонам и несколько раз обернулась. Девушка вышла откуда-то с задней части дома, не из главных ворот, как следователь и консультант. Видимо, не желала афишировать свой уход и разговор с гостями.

– Извините, я не запомнила вашего отчества. – Вика смотрела вниз, на носки своих тапочек, розовых и пушистых, совершенно не уместных на пыльной грунтовке. Она поднимала на специалиста по психопатологии взгляд, резкий, и опускала снова.

– Ничего страшного, – Кира постаралась быть дружелюбной. – Просто Кира.

– Я думаю, я его видела. Мне кажется…

Кира и Самбуров кивнули и выжидающе смотрели на девушку. Она тайком выбралась из дома в домашних тапочках, обогнула забор, успела их нагнать. Ей было что сказать.

– Мама приезжала к Андрюше. Часто. Они ходили в кафе или просто сидели в парке. Болтали. Он же ну… маленький… головой. Он ей открытки и всякие поделки мастерил и ждал, чтобы отдать. А она так радовалась, как будто он ей драгоценности дарил.

Кира улыбалась, ни взором, ни жестом стараясь не спугнуть порыв откровенности девушки. Лишь бы Самбурова не понесло соблюдать букву закона. Девчонка может быть несовершеннолетней, они не знают, сколько ей лет, и должны с ней разговаривать при отце.

– Они, мама с Андреем, от меня не скрывали, что видятся. Даже звали с ними гулять несколько раз. А я хотела… Только почему-то этого не делала. – Вика зябко потерла ладонями плечи. – Один раз я к ним пошла и увидела… ну мне показалось, что за ними следят. За мамой, наверное, не за Андрюшкой же. В парке около моей школы, за деревом, стоял человек, мужчина. Я сначала решила, что это был папа, и сейчас он выйдет и будет ругаться. Я остановилась, тоже за дерево спряталась, стояла и смотрела. Он стоял и не уходил, пока мама с Андрюшей не пошли к нашему дому, тогда он за ними пошел. А к маме подошел, только когда Андрюша домой зашел.

– Ты видела его лицо? Сможешь узнать? – спросил Самбуров.

– Нет. Я и фигуру-то издалека только видела. Ну, мужик какой-то, – девочка пожала плечами. – Но вдруг это он был, тот, кто ее убил?

– Возможно, – согласилась Кира. – А что тебе показалось странным? Любая мелочь, самая глупая, пусть даже кажется.

Вика кивнула:

– Он, когда подошел к маме, дал ей стакан с чем-то. Обычный. Бумажный, из кафе. Мама его взяла, но не пила. – Она смотрела на Киру, будто хотела донести какие-то свои ощущения, которые не выражались словами. – Она к губам его подносила, но стакан остался полным.

– Ты проверила стакан? – догадалась Кира.

– Да, – Вика покраснела и опустила глаза. – Я не знаю зачем. Я некоторое время шла за ними. Они странно шли, не близко к друг другу. Он даже ее за руку не взял. А потом мама поставила стакан на край урны. Не выкинула внутрь, а на край поставила. Ну, я… Я взяла этот стакан, когда они ушли.

Кира не торопила. Девочка смущалась, мучалась сомнениями, но рассказывала.

– Стакан был полный. То есть мама только делала вид, что пила. Наверное, обидеть не хотела его. В стакане чай был. А мама не любит чай, тем более травяной. Ее вообще от такого тошнит. Мама латте любит или капучино с сиропом и с зефирками или с присыпкой какой-нибудь. – Вика разулыбалась, вспомнив привычки мамы. – Она все в десерты превращает. А чай она не пьет. Этот мужчина ее совсем не знает.

Кира кивнула:

– Скорее всего.

А про себя подумала: или предпочитает, чтобы она пила чай, как это делает кто-то, ему важный, не обращая внимания, игнорируя, что Олеся другой человек.

– Мама, она… я не знаю, как сказать… она не дурочка, – продолжила Вика. – Она про безопасность всегда помнила. Мы часто в доме одни были, когда еще она с нами жила, и она всегда ворота закрывала, и камеры включала, и нас с Андрюшей учила с незнакомцами не разговаривать, в чужую машину не садиться, если грабитель пристанет, отдать деньги и украшения, не сопротивляться. Мы однажды возвращались из кино, там на улице фонари не горели, и она повела нас в обход, по светлому пути. – Вика кусала губы. Она много размышляла над этим вопросом. Думала, кто и почему убил мать. – Она бы не открыла дверь постороннему человеку. Ее же в съемной квартире убили? Андрей был у нее и сказал, что там цепочка на двери была. Ему нравятся такие штуки, он играет с досками, на которых замки, цепочки и петли шнуровать надо. Мама его приучила. Развивает… Развивала. Он цепочку дверную хорошо запомнил. Так вот, мама бы не открыла дверь постороннему человеку. Она знала того, кому открыла дверь. – Вика подняла на Киру глаза, полные слез, обвела взглядом пространство вокруг и достала телефон. – Может быть, это был вот этот мужчина. Еще… Они в интернете познакомились. Он комментарии под ее постами оставлял. Сразу было понятно, что он к ней клеится. И она ему взаимностью отвечала. Я сразу поняла, что они обязательно познакомятся в реальности. Еще скриншоты сняла… дура такая… хотела папе показать… А у него эта мерзкая Алина. Все из-за нее.

Кира уже приняла на свой телефон картинки по аирдроп^[4].

Кира не спешила заканчивать разговор, вопросительно смотрела на дочь Олеси, давая той возможность собраться с мыслями.

– Еще он, наверное, в церкви часто бывал и маму туда водил. От него так пахло. Как в церкви, ладаном. От стаканчика с чаем пахло, он же долго его в руках держал, пока маму ждал, и от стаканчика стало им пахнуть ладаном. – Вика пренебрежительно наморщила нос. – Мама стала с собой косынку носить, на шею как шарф повязывала. А до этого никогда так не ходила. Она же все время в спортивных костюмах ходила. Какая косынка? А тут стала носить. Это из-за него.

Возникла пауза. Вика рассказала все, что хотела. Тишину нарушал обычный гомон внутренней городской улицы – машины, дети, прохожие.

– Вы найдете его? – Вика уперла взгляд в специалиста по психопатологии. И Кира поняла, что наконец Вика спросила то, за чем выбежала. – Изменить ничего нельзя, но он же убил. Он должен понести наказание.

– Он будет наказан, – пообещала Кира Вергасова, игнорируя суровый взгляд подполковника Самбурова. – Он пожалеет о том, что сделал. Умирают все, а живут, жалея о содеянном, единицы. Он обязательно пожалеет о том, что натворил. Я тебе обещаю.

Вика кивнула и пошла прочь, волоча розовые пушистые тапки по пыльному гравию.

Григорий помотал головой.

– Убийца не обязательно тот мужчина, к которому она ушла, – размышлял Самбуров.

– Не обязательно. Может, и случайный какой. Сантехником представился, она и пустила, – согласилась Кира. Если она так легко согласилась, значит, у нее была другая точка зрения.

– Не могла она якобы сантехника пустить, – пробормотал Григорий, уже догадавшийся, что Вергасова его подтолкнула к выводам. – Она, когда дверь открыла, в комнату пошла, не в ванную и не на кухню. И напали на нее в этой комнате, следов борьбы нет. Знала она того, кого пустила.

– Угу, – кивнула Кира, не посмотрев на следователя. – Она была с ним хорошо знакома. Только, скорее всего, она не ушла ни к какому мужчине. Не чувства там вспыхнули. Не похоже. С мужем она не о чувствах говорила, а о себе и возможном ребенке. Ей нужен был повод, чтобы уйти. Она металась, выясняла, от кого беременна. Но мужчина был. Точно. И это его видела дочь. Он убийца.

Самбуров кивнул. Кира листала дело.

– Муж жертвы красавец. Тема внешности постоянно мусолилась у них в доме. Внешности, манер, воспитания. Скорее всего, Олеся выбрала не очень привлекательного мужчину. Она сама не то чтобы некрасивая – красота вообще вещь относительная. Для одного красавец, для другого уродец. Иногда на современных признанных красавиц глянешь… из какого фрик-шоу сбежали?

– Красота в глазах смотрящего?

– Не только. В ощущении себя. Олеся не ощущала себя красавицей. Не красилась, одевалась в балахоны, в зеркало не смотрелась. Их просто нет в доме. Свекровь с мужем, конечно, конкретно девку под лавку загнали своими несоответствиями идеалу. Это тоже здесь сказалось. Так что утешения и спокойствия она искала с мужчиной невзрачным, безопасным внешне. Для него, кстати, внешность жертв явно имеет значение. Не просто так же он красит своих жертв. Это что-то значит для него.

– Жертвы не похожи друг на друга. – Самбуров покосился на фотографии в ее руках.

– Если оценивать цвет волос, цвет глаз и комплекцию, нет, не похожи. А если посмотреть под другим углом, – Кира наклонила голову вбок, – обе очень белокожи, большие глаза немного навыкате, как будто без ресниц. У одной очень короткие, у другой светлые ресницы. Губы тонкие и бледные.

– Обе бесцветные и невзрачные.

– Так и просится глазки подвести. Добавить краски.

– Вот он и добавил.

Кира только вздохнула.

– Что по портрету убийцы скажешь?

– Средних лет, до сорока. С детства проблемы с женским полом, скорее всего, был женат, но развелся. Жена от него ушла. Сложные отношения с матерью. С матерью… – Кира помолчала, хмыкнула. – Подумать надо. Невзрачен, мышечная недостаточность, невысокого роста. Или очень худ, или, наоборот, склонен к полноте.

– Ты думаешь, сексуального мотива нет? Потому что ни одна из жертв не изнасилована?

– Обе жертвы его знали. И видели неоднократно. Безбоязненно подпускали к себе близко. Либо дружили, либо отношения были в начале ухаживания. Но секс, если и был… Олеся, как мы помним, имела сексуальные отношения с кем-то кроме мужа и даже сделала аборт, – Кира постучала пальчиком по делу. – Патологоанатом пишет: аборт незадолго до убийства. …Но секс в его жизни явление редкое, может быть, какое-нибудь извращенное. Он вообще секса сторонится.

– Извращенное – это какое? – уточнил подполковник.

– Не очень сексуальное, на наш обывательский взгляд, – уточнила Кира медленно и задумчиво, но Самбуров вскинул брови и вопросительно помычал, требуя ответа.

– Ну он может получать удовлетворение при каких-то обстоятельствах, например, когда женщина моет пол или красит ногти, – Кира помахала одной из фотографий жертвы. – Ну или надев на палец презерватив и коснувшись ануса женщины. Что? Что ты смотришь на меня, как девственница на порнокартинку? Мне одна проститутка рассказывала. У нее был такой постоянник, японец. Он смотрел, как она раздевается, доставал презерватив… проделывал вот это и все… оплачивал услуги.

– Интересные у тебя знакомства, – хмыкнул Григорий.

– Японец. Японец – это интересно. Знаешь, с их ритуализмом… у них психика бывает такой чудной…

Кира встретилась взглядом с Григорием. С нежным, заинтересованным и восторженным взглядом. Казалось, он слушает ее голос и совершенно не слышит, что она говорит. Он так рассеянно на нее смотрел.

– Что опять не так? – она откинула волосы назад.

Он улыбнулся и помотал головой.

– Мне надо подумать. – Кира потерла переносицу. – Но что касается насилия – нет, сексуального насилия тут и быть не могло. Чтобы насиловать, вообще активно хотеть и трахать, должен быть… ну такой сексуальный драйв, энергия. Это острые чувства, эмоции. Желание доминировать, наказать, отомстить, что-то доказать. Это не наши случаи. У нас что-то спокойное, почти в бреду. Он убивает, разукрашивает в каком-то порыве, потом очухивается, наверняка сам себя пугается. Скорее всего, он и сексуальности в себе пугается. Девки его заводят чем-то странным, нестандартным, он пытается, ожидает, и у него, скорее всего, не получается. Потом он себя наказывает за свою неспособность или просто потребности…

– Робкий серийный убийца? – хмыкнул Самбуров.

– Ну не то чтобы робкий… Безликий. Нейтральный, – Кира задумчиво покивала, закусила губу. – Знаешь, нас еще студентами водили в колонию к настоящим серийным убийцам. Чтобы вживую на них поглядели. Один препод очень постарался. Считал, нам будет полезно. Кучу инстанций, запросов… – Кира засмеялась. – Не знаю, чего мы тогда ждали. Ну понятно, совсем юные были. Наверное, представлялось, что вот сейчас увидим чудищ внеземных о семи руках, с тремя рядами острых зубов. Не знаю… Но ожидали мы многого. Не дышали, когда ехали в колонию. Глаза горели, земля из-под ног уходила. А там…

Кира замолчала.

– И что там? – Самбурову всерьез стало интересно. Он только что осознал, что никогда не думал об общем портрете серийного убийцы. Кира рассказывала об исследованиях. Он сам задержал двоих. Но общего, что там общего?

– А там ничего. Серые безликие люди. Ничего выдающегося. Ничего особенного. Мутные глаза, и все.

– Колония в таких превратила? Перспектива мотать пожизненный срок вряд ли настраивает на позитив или какие-то ожидания от жизни. Вот лампочка и гаснет, потому что человек уходит, а оболочка остается.

– Не в этом дело, – мотнула головой девушка. – Отсутствие ярких черт во внешности и в характере – это следствие нереализованности. Они ничем не увлечены, не нашли места в жизни, не имеют интересов, плюс низкое моральное развитие. Это все отражается на внешности. Маньяки очень скучные люди. Посмотри пару десятков портретов, и могу поспорить, ты ни одного не запомнишь.

– Что убийства сильно отличаются, тебя не беспокоит? Ты думаешь, оба убийства совершил один и тот же человек? – спросил Самбуров.

– Уверена, – заверила Кира. – В случае с Олесей он еще не был уверен, что делает, какую форму примет его жертва. Очень, просто до полусмерти боялся себя или еще чего-то. С Натальей уже оформил ритуал, понимал, что делает. И то – как Зыкова рассказала? – его шатало, когда он вышел из дома Фельдман.

Кира сложила обе папки с делом и отдала Самбурову.

– В любом деле нужно усложнение. Со вторым убийством он придумал детали, которые что-то для него значат, добавил смысл. Он усложняет. – Кира покивала, раздумывая. – Он усложняет, а значит, срабатывает не триггер, не какой-то спусковой механизм, который толкает его на убийство. Значит, жертва ритуальная. Он убивает продуманно и для чего-то. То, что он был знаком с обеими женщинами, тоже говорит об этом. Будем думать! – решила Кира и пошла в свою машину.

Аню и Юну они застали на том же месте, как будто девушки замерли во времени. Впечатление оказалось обманчивым. Юнка радостно поделилась волшебной температурой воды. Аня хоть и молчала, пребывая в рабочей собранности, а мокрые прядки у лица выдавали, что время она потратила не только на расследование.

– Володя звонил, – Аня покосилась в сторону. – У нас свидетель объявился, который знает убийцу.