Цитаты из книги «Моряк, которого разлюбило море»

Все здесь кричало об одиночестве отчаянной морской жизни, пустых мечтах и было пронизано томительной скукой. Откровенная ложь. Самообман.

Таящаяся в груди жажда смерти. Далекая слава и далекая смерть. Все „далекое“, навсегда „далекое“. Бросишь ли ты все это?! Бросишь безоблачную свободу, где душа, касаясь извивов темных волн и священной облачной кромки, исказилась и воспарила, так что уже не отличить самых благородных чувств от самых подлых, а все заслуги и провинности спишет море?!»

Обворожительная смерть пустила корни в его душе.

Для Рюдзи этот поцелуй был смертью. Точно такой, как он придумал, смертью в любви. Необычайная гладкость женских губ, бесконечная влажность рта, ярко алеющего в сумраке, так что ощущаешь даже с закрытыми глазами, ее уста, похожие на теплое коралловое море, где водорослью колышется язык… Во всем этом темном блаженстве было нечто, ведущее его прямо к смерти.

Журнал, куда вместо души человеческой – ее вписать невозможно – тщательно и регулярно вносилось описание капризной морской души.

Они не понимают смысла слова «опасность». Думают, опасность – это когда у кого-то пустили немного крови, а газеты раздули шумиху. Чушь! Настоящая опасность заключается в самой жизни. С одной стороны, жизнь – это всего лишь хаос, но в то же время и работа по сведению бытия к первоначальному состоянию хаоса, когда, пользуясь тревогой как наживкой, мы ежесекундно пытаемся его изменить. Другой такой опасной работы не найти. Тревоги самой по себе не существует, ее постоянно порождает сама жизнь. Общество сродни римской бане. Сколько ни посещай мыльную, грязи меньше не станет. Школа – это калька с общества… Вот почему нам постоянно приказывают. Причем приказывают слепые, которые даже не подозревают о наших безграничных возможностях.

– Ты пока мало что понимаешь, – холодно ответил тринадцатилетний Главарь, – то, что не по силам нам, то тем более не по силам им, взрослым. На этом мире стоит гигантское клеймо. Не забывай, что снять его в конечном итоге способны только мы.

В ежесекундно меняющихся воспоминаниях поблескивала лишь самая суть, словно соль, выкристаллизовавшаяся на поверхности под палящим летним солнцем.

Чем больше он размышлял, тем явственнее понимал, что для собственной славы необходимо перевернуть мир. Мировой переворот или слава – третьего не дано. Он жаждал бури. Между тем судовая жизнь научила его только упорядоченности законов природы и остойчивости качающегося мира.

В мягком лунном свете мир предстал в своей истине – в своей пустоте[1].