– Так ты ж не гавно привёз, а, Наум? ― спросил Аркашка Наума, только что услышавший от кума имя своего нового знакомого.

– Ты что нам привёз?

– Овёс! ― отвечал Наум.

– Правильно, овёс! ― наставительно-учительским тоном провозгласил Аркадий.

– Поэтому и продавать мы будем овёс!

– Не гавно а овёс!!

После чего Наум с кумом, оставив все сомнения, занялись устройством лошадки с телегой в непосредственной близости от стены планетария, попутно уcтроив бессмысленный и бесплодный диспут относительно точного расположения головы лошадки, которая по мнению Наума должна была находиться в теньке, чтобы не попадать под лучи палящего солнца, на что куму было глубоко пофиг.

Их подкупило ещё и то, что Аркаша, имени которого они, впрочем, пока ещё не знали, принял участие в их деле безо всякого энтузиазма, совершенно равнодушно, и временами задумчиво поглядывал куда-то в сторону, как будто бы ждал кого-то, будто бы кого-то выглядывая в толпе, и вообще, большей частью был поглощён какими-то своими мыслями и заботами.

– Оно и к лучшему, ― думали бы Наум с Кумом, если бы они умели думать, ― по крайней мере не придётся платить ему за услуги, ну может быть и дадим самую малость, да и то в качестве добровольного пожертвования.

А что касается столичной интеллигенции, что да ― то да, площадь вокруг планетария буквально кишела ею.

Планетарий, а это был первый планетарий на просторах Дикого Поля, открывшийся около двух недель назад, и, кстати говоря, вскоре подвергшийся серьёзной реконструкции, как раз из-за описываемого здесь казуса, планетарий уже успел стать своего рода культурным центром, он действительно поражал воображение любого заглянувшего в этот район посетителя.

Происходило это отчасти ещё из-за того, что стоявшие поблизости дома естественным образом сливались с пейзажем, с тополями в пыльной и тяжёлой листве, с плавными и естественными как русла речушек извивами улиц, с палисадниками и трогающими до самого сердца резными наличниками, призванными хоть как-то скрасить царящую вокруг нищету и запустение, а новенький планетарий открыто и нагло заявлял о своих претензиях на главенство над патриархальным пейзажем, он как бы указывал безупречно выверенным своим куполом и абсолютно белыми стенами в совершенных пропорциях на холодное как могильная плита и бесстрастное будущее уготованное его архитекторами наверное для всего человеческого рода.

Если мы пристально вглядимся в здание практически любого планетария, мы не обнаружим ничего необычного. К слову сказать, до захвата рынка китайцами, планетарии всего мира производила одна-единственная немецкая фирма. Но если мы вглядимся в здание планетария несколько по другому, с другой, непривычной и предлагаемой здесь точки зрения, то мы с удивлением обнаружим, что здания планетариев спроектированы таким образом, что все они могут достаточно длительное время выдерживать яростный штурм дикой и разъярённой толпы.

Причиной тому и послужило описываемое здесь происшествие, заняло оно, это происшествие, если отбросить предысторию, время меньшее чем требуется для беглого прочтения всей этой истории ― не более пятнадцати минут.

А вокруг планетария самым естественным образом сновали туда и сюда целые толпы разнообразнейшего и пёстрого столичного люда.

Аркашка бы совершенно не удивился бы, если бы Наумовский кум, объехав на своей скрипучей телеге планетарий всего один раз, начал бы вдруг оснащать свою речь выражениями вроде «биеннале», «нон-фикшен», или «на голубом глазу», «на полном серьёзе», проехав бы второй, включил бы в свой лексикон выражения «прогрессивная общественность», глядя на часы приговаривал бы:

– Гнусное, гнусное и подлое время!

Или, тоже поглядывая на часы:

– «Доколе! Доколе это будет продолжаться!»

Или белиберду типа: «В социальных сетях интенсивно обсуждают», или «Подонки, какие же они все подонки!» или «эксклюзив», «аутсорсинг» или «нетворкинг», «креатив» и если б он продолжил своё круговое движение и дальше, как знать, возможно дело дошло бы и до «терраинкогниты» или «инфанттерибля».

И, кстати уж говоря, позволим себе немного поумничать, вероятно школьник, получающий по истории и литературе сплошные четвёрки и пятёрки, возьмись он вкратце ознакомится с этим философским эссе, привлечённый сюда изредка встречающемся в тексте простонародными выражениями типа «жопа», обратил бы внимание на некоторое «смешение времён», на некоторую несуразицу, на это надо ему сказать, этому школьнику, что в высокой литературе такое иногда используется в качестве особого литературного приёма, не говоря уже о последних конвульсиях исторической мысли, это делается иногда из-за недостаточного профессионализма авторов, но главная причина здесь в более современном подходе.

Ведь раньше, и не так уж и давно, в конце прошлого века, считалось, что вот, все вокруг современники, и даже поэт писал, мол, успокойтесь и расслабьтесь…

Все современники… Свои…

И вдруг внезапно выяснилось, что расслабляться пока ещё рановато.

И что множество граждан, живущих в одно и тоже время вовсе не являются друг-другу современниками.

Так например выяснилось, что молодой ещё человек, руководитель крупной ай-ти компании, летящей на самом острие передовых технологий ― по психическому строению не кто иной первобытный как охотник за мелкой дичью.

Первобытнейший охотник, на, к примеру, сусликов, вначале выслеживающий добычу, выкуривающий их из своих нор, и затем бегущий за ними с копьём, бегущий по кочкам, с улюлюканьем и свистом, продирающийся сквозь заросли камыша и осоки, необыкновенно азартный и выносливый.

А многочисленная группа старцев и лиц предпенсионного возраста, ни что иное как жрецы или шаманы, они настойчиво призывают идти, и даже не идти, а бежать, бежать в овраг, туда где, по их авторитетному мнению, до сих пор лежит недоеденная их пращурами лощадь.

А внешние приметы, будь то новомодный смартфон, или нагрудный знак члена корреспондента академии наук, почётный знак выдающего учёного, обогатившего науку не менее выдающимися научными трудами, есть не более чем простейшая и бесхитростная маскировка.

И ещё один момент, возвращаясь к планетарию, момент который следует иметь ввиду, это то, что в самом начале своей жизни планетарий был понят основной массой граждан не как учреждение научно-просветительское, а скорее как сооружение культовое.

Впрочем здесь, в Диком Поле, в этом нет ничего удивительного.

Культовое ― пожалуй наивысшая оценка, которую здесь можно дать и музею, и театру, и даже отдельно взятому музыканту или художнику, или литератору, в особенности если он напускает на себя задротскую глубокомысленность, а если учреждению, будь то консерватория, или редакция газеты, лаборатория или институт, не удавалось создать вокруг себя флёр культовости, что ж, тоже не беда, по мере роста и развития учреждения, близкие к нему люди, люди знакомые с его внутренней кухней, как только учреждение немного вырастет и окрепнет, тут же начинают, в своём узком кругу, пусть иронически, но называть его «синагогой», ― учреждением разумеется культовым, как бы указывая посвящённым на маленький и уютный оазис в бескрайних просторах Поля.

Таким образом планетарий воспринимался многими как храм какой-то новой, невиданной доселе религии, и вокруг этого, немедленно ставшего сакральным места, а «сакральный» в переводе с английского ― всего на всего «святой» но в слово «сакральный» жители Поля вкладывали несколько иные смыслы, ведь «святой» ― это всего лишь «святой» а «сакральный» не просто святой, а святой исполненный тайным и недоступным для простого смертного смыслом.

Вот и не удивительно, что у планетария целыми днями напролёт толкалась охочая до всевозможных тайн и чудес самая разнообразнейшая столичная публика.

И тут же, вокруг планетария, возник не предусмотренный властями стихийный рынок. Такого рода рынки иногда ещё называют «блошиными».

Это и был большей частью блошиный рынок, но с уклоном и в эзотерическую, и в другие, самые разнообразнейшие тематики, в том числе, как это ни странно, и в морскую.

Этот факт покажется ещё более странным, если учесть, что до ближайшего морского пляжа было без малого около двух тысяч миль.

Но, тем не менее, вместе с хрустальными шарами для медитации, в том виде как её понимают невежды, с особыми блюдцами для проведения спиритических сеансов, тарелками для вызова духов, с чётками самых разнообразнейших форм и конфигураций, на рынке были во множестве представлены приборы для морской навигации, корабельные компасы, карты, барометры и астролябии.

Тут-же на тесёмках болтались инструменты для извлечения самых разнообразнейших звуков, скульптурные фигурки из дерева, глины, кости, талисманы, обереги, вокруг бродили кришнаиты в своих жёлтых и оранжевых чадарах и сари, и, само собой разумеется, место куда непременно устремлялись все культурные люди ― в лабиринты книжного рынка…

…Кем-то из очень умных людей написана прекрасная фраза, мол книга не есть причина интеллекта, книга есть его следствие, или, иначе говоря, чтение книг не делает тебя умнее, а вот написание собственной книжонки, напротив… …впрочем не знаю… …но один только взгляд, один только беглый взгляд на разложенные нестройными рядами брошюрки, журналки и книжонки повергал в состояние некоторой растерянности.

Боже мой! Да нет таких слов в словаре, чтоб выразить одновременные удивление и ошеломление, охватывающие при одном взгляде на россыпи сокровищ человеческой мысли, представленные на книжных рядах околопланетарной площади.

Разве что призвать на помощь Наумовского кума, да, вот он бы, доведись ему потолкаться лишний часок в здешней толпе, наверняка ввернул что либо учёное, какой-нибудь когнитивный диссонанс, или экзистенциальный кризис.

Приблизим на минутку нашу оптику, и бегло пробежимся по самым верхам, по названиям:

Мадам Папюс ― Практическая чёрная и белая магия, «Наглец» Камю, Авдотья Затрапезная ― Гадания на кофейных гущах, «История гадов» Д'Арвина, «Книга вымышленных существ» Орхиса, «Наглец без свойств» Музиля, «Смерть наглеца» Манна, «Сравнительная демонология», «Интеллигенция Дикого Поля», «Отрицательная селекция», «Правда и истина ― восемь важнейших отличий» (раритетное издание поросшего мхами года), «Десять отличий правды от истины» (Под редакцией профессора Запрудника), «Тридцать восемь отличий правды от истины» (издание переработанное и дополненное), «Сто одиннадцать отличий истины от правды» (Новинка!), «Мученики Правды», «Жертвы Истины»…

…Разумеется были представлены и средства массовой профанации, но более чем скромно: «Столичный беспризорник», «Аргументы VS Факты», «Нищебродская Правда», официальный информационный листок «Истина», и оппозиционерская ей «Новая Правдивая Газета», что же касается поэзии, мы рассмотрим её немного позже, когда Аркашке по ходу повествования потребуется на минутку заглянуть на поэтический пятачок.