Экспериментирует Фритьофф в белом, облицованном изнутри керамикой и обвешанном цветастыми лоскутными занавесками, сарае, по четкости планировки больше похожим на казармы для младшего военного состава.

Он умело дрессирует питомцев… – Питомцев? Да, да, да, кажется, мы уже об этом говорили. Помните «питонцев» Даши и Оли на… nn—ой странице?

…Короче, показывает им, любимым, музыку. Кормит цветами – преимущественно геранью, а по сезонной возможности розами и сибирским виноградом. Для всего этого лабораторного умопомрачения старик—месье Макар содержит спецоранжерейку. Имеются: плодово—цветочный сад, огород и Пристойный Двор для приличного выгула.

Моется сие привилегированное стадо в уличном душе. Давление в шланге создает странный прибор с инерционным штурвалом – он же мотор. Кто банщик и по совместительству механик – отдельно представлять не надо.

Спать своих воспитанников Макар кладет на нары. Нары больше похожи на среднего класса кровати an ein persons с частой решеткой, будто бы защищающей от расползания младенцев.

В свинюшкины спальни проведено отопление.

Скотный селекторско—колледжный двор Макара Дементьевича сплошь замощен деревянным настилом и выскоблен до палубного блеска. Провинившихся свиных учеников и службистов, ненароком и не со зла, а ради шутки нагадивших в парадном дворе, Макар Дементьевич, невзирая на юмор, на ранги и половую принадлежность, наказывает запиранием в гауптвахте. И в дополнение – лишением чесательных льгот.

Живет дедушка Макар практически за счет сдачи на убой тех, и лишь только тех возвышенных животных, кто не прошел экзамен по «Основам спартанского этикета», а также тех, кто купился на простейших «Десяти признаках испорченной аристократии». Первый признак там (извините): «германцы и римляне выпускают газы во время обеда, а в Октоберфест облегчаются по малому под стол».

Надобно ли с сожалением констатировать, что на «пятерку» пока еще никто не сдал? Форменно никто. Зачем тогда их держать? Поэтому в небольшом, но достаточном количестве медные деньги и серебро у полковника водились.

На дедушку месье, кстати, не похож: полковник выглядит гораздо моложе своих пятидесяти пяти лет. Дряхление прекратилось благодаря давней пуле (мы говорили, повторяем для невнимательных), усыпившей каких—то специальных мозговых деятельниц—клеток и отвечавших за упомянутую отрасль старения.

«В люди», а, точнее, в циркачи с придачей небольшого, пошитого индивидуально военного гардероба, выбилась лишь пара наиболее способных и философски настроенных, думающих о своей карьере хорошистов.

По причине всех перечисленных странностей соседа—селекционера весьма слабые ароматы Михейшиного производства, несущиеся с чужой лоджии, Фритьоффу не только не страшны, а даже, напротив, по—своему интересны и даже извращенно приятны на запах.

Как—то раз Фритьофф рассказал о своих целях, посетовал на свои крайне медленно растущие естественно—технические достижения, выделив и похвалив при этом некоторых отличившихся чушек за музыкально—танцевальные способности. Затем осведомился на предмет коллективизации научной работы и защиты совместной диссертации. Обещал при удачном стечении подарить соседям свиноматку, одаривающую симпотными розанчиками.

Михейша, уважая научный склад ума и неиссякаемое трудолюбие Макара—Фритьоффа – почти академика данного жанра научных изысканий – сотрудничать в таком ключе наотрез отказался.

– Ну и зря, милостивый государь, – журил полковник, – а ваши—то свиньи совершенно обыкновенны и чахлы, словно солдаты после годовой муштры… в азиатчине. Уж я – то точно знаю азиатскую породу. Плюнь на них, травокурящих, и рассыплются.

Обиделся Фритьофф, заподозрив полиектовских свиней в болезнях, которые того и гляди, как вши или тараканы переползут через ограду в его какающий исключительно розами колледж.

– И вы… а чем вы своих кормите, позвольте спросить? Неужто обыкновенной травой и гадостными отрубями? Сплошь ненавижу отруби. Это гниль, позор, научение свиней противоестеству и грязи. Свинюшки, даже не считая деточек, – это само собой должно быть понятным – должны быть розовыми и чистыми всегда. Повторяю по слогам: всег—да! Это в России—матушке так повелось: в грязи, голоде и нищете бедных животных выращивать. Le peuple tromperont par la pratique des barbares sauvages²⁰. А в цивилизации так не делается. Помяните мое слово: пройдет время и даже в России поймут правила обхождения с обижаемыми сегодня домашними животными. А вы посмотрите только на их хвостики: какие они нежные и беззащитные. Дрожат по доверчивости и от любви. Каждому человеку бы по такому хвостику, и, глядишь, не было б в человечестве войн.

Михейша от этакой гениально—пацифистской панацеи нашелся не сразу.

– Зато ваши – словно кокотки на конголезском параде, – затянув с ответом, съязвил Михейша, хотя не имел возрастного права на такой сомнительного качества комплимент. – А кормим мы, как и все нормальные… то есть как другие люди. И причем на летнем коллективном выгуле, а не дома. Свинюшкам, пребывая только дома, скучно. Мы за это платим, а людям от этого хорошо. У нас деньги есть, а у кого—то не хватает. Простите, месье Макар. Это их выбор – дедули и бабушки. А Ваше предпочтительное право – поступать так, как Вам заблагорассудится. Вы же их по—другому любите, нежели неаристократы… И во Франциях мои не бывали. Только в Англиях… Это, правда, островки, но—таки настоящее государство. У них и флот свой…

– Это верно. Настоящих аристократов теперь не водится… – перебил Михейшин предвыборный, английский спич Макар Дементьевич Фритьофф (он—то француз!), – ну разве что, все—таки исключая ваших батюшку с матушкой. Хоть они и не дворяне… Ну, и дедов ваших, включая Авдотью Никифоровну. Хотя, от аристократов, пожалуй, у вас только бабка, если я правильно запомнил вашу родословную, и поелику теперь имею право рассуждать. А остальные – папан и маман ваши – просто благородные и грамотные… простите, весьма грамотные, замечательные и забавнейшие – в смысле, извиняюсь еще раз, интересные – люди. Федот – дед ваш – тоже пригож. Умнющий человек. Деятель, как сейчас говорят. Меценат в некотором смысле. Хоть и терпит убытки. Не люблю транжиров. Но тут случай особый. Выходит, я его люблю. Так—с, да, выходит по логике?

– Я тоже деда люблю. Можно сказать, обожаю и уважаю, – воодушевился Михейша.

– Je ne vais pas blesser vos commentaires sincères?²¹

– Нет, все в точку.

– Простите, что неумело выражаюсь, – продолжил Макар. – Ce que j’ai sept portes, tout est dans le jardin²². А для вас, для вашей возвышенной честной семейки существует другая пословица. Великолепная пословица… Правда, не припомню подходящей—с. Excusez—moi, monsieur généreusement. Pardon. Jesuis désolé. Oui²³.

– Да нет, так оно и есть, – подтвердил Михейша, немного вспомнив французский и не вполне уверив себя в точности перевода, смутившись и позавидовав семейке, – специальной такой пословицы для нас вспоминать не надо.

Ему хотелось, чтобы Фритьофф дополнительно отметил и его – Михейшину склонность к наукам и умению правильно, а, главное, вовремя, светски приодеться. Но, видимо, людям не принято говорить в лицо сладкой правды такой высоты.

Про кормление свиней Михейша более того, что уже сказал, ничего не знал, потому отзывчиво, от глубины сердца добавил:

– Отдайте своих мадемуазелей и прочих их женихов на воспитание Николке—Коню. Конечно, если Вам тяжко самому и Вы не справляетесь. У Вас их сколько? Не меньше пары десятков, так ведь? Или вот, хотя бы проконсультируйтесь у него… Он с пастушьим делом хорошенько знаком.

Ответ Фритьоффа Михейшу поставил в тупик. А сказал Фритьофф буквально нижеследующее.

– Я, сударь милый мой, этому неотесанному человеку, пусть он и лучший в мире пастух, своих воспитанников и воспитанниц не отдам ни в какую – хоть вы меня на бутерброды порежьте. В кого он моих превратит? В пустую скотину? Грязью намажет, заставит найти самую подлую колею и помчит, и попрет по ней. Не—е—ет. Не годится мне такой коленкор. Я их держу в мундирчиках и кофточках модельной выделки, пусть и по моим не вполне уверенным эскизикам… да ведь вот и матушка ваша поучаствовала в одевании мамзелей и офицериков моих. Вот же какая сердобольная у вас матушка! А вкус какой отменный. Вот Ваша фуражечка на Вас… ведь она тоже в ее мастерской сделана. И глядите же: она будто бы настоящая форменная фуражечка. Уж я толк в военной форме знаю… Словом, не согласен я, как генерал и воспитатель, выпустить своих в такой высший в кавычках свет. Это вам, мой дорогой Михайло Игоревич, не кулек конфет распотрошить. Мои свинки другого полета пташки. Я из них букетиков, цветочков, деликатесов таких, нимфочек готовлю… Фью—у! Ах, что за персики получаются! Поверьте! Да Вы ж сами видели: они почти что благородные лошадки, Пегасики, разве что без крыльев. Поэтов ращу, интеллигенцию в животном мире, черт возьми, а вы мне… – Фритьофф совсем осерчал и погнал без купюр: «Дурдом для идиотов предлагаете при всем при моем к вам уважении и… доброжелательности. А засим не премините…»

Ба! Михейше это нокаут. А он хотел только гипотетически посоветовать, а вовсе не обязывать. Нарвался на несусветнейшую резкость.

– Представляете ли, – распаляется Фритьофф, – он их хворостиной сечет, а ежелив никто не лицезрит, то может и пнуть ни за что. Верьте мне. Я собственными глазами соизволил видеть. А свинья – тварь благороднейшая. Их, к величайшему сожалению, только за отбивные и за сало любят… ну, может, еще и за щетину и… и сапожки из их кожи крепкие. А они ведь еще умны, неприхотливы и талантливы. Et en français sera bientôt parler²⁴. Ей—ей. Неужто не верите? Послушайте как звучат ихние «хрю—хрю», совсем необыкновенно, не по—нашенски. Вы только прислушайтесь, прислушайтесь. А хотите к графинюшке Марфе Анатольевне сейчас вас отведу?

Михейша не захотел к графинюшке. Рожа у нее просит кирпича. И лягается не свиньей, а кобылой. Какой, интересно, чум—травой ее кормят, чтобы так лягаться?

– Не хотите? Дело ваше.

Фритьофф наклонил голову и даже шевеление шеей прекратил. Вздернулись брови и упал на глаза шмот волос с темени. Это означало величайшую степень гнева и конец разговора с непутевым отроком.

Свиньи Макара Дементьевича одеты в военные кафтаны Петровской эпохи, а дамочки с детишками разнаряжены в короткие и длинные платьица с кружевными оборками. У наиглавнейшего хряка – добротные генерал—майорские погоны. В его армии – воспитательно экспериментальном колледже – имеются офицеры, фельдъегеря и ни одного рядового чина. Все имеют громкие и подобающие статям имена. А тут такое!

Если бы Фритьофф, не дай бог, узнал бы, что на одном из заблудшим в соседний двор в поисках бодрой самки генерал—майоре катался и пришпоривал в детстве Михейша, то дело бы кончилось не так миролюбиво. Михейша – справедливости ради стоит сказать – на тех скачках пострадал шибче скакуна. Генерал—майор, позорно стремясь обратно, на полном галопе прошмыгнул в собачью дыру ограды, а Михейша аж целую секунду пребывал в звании человека—лепешки, целуя замшелую доску. Ах, сколько звезд увидел в заборе! Век не сосчитать. А сколько занозистых комет—планет снял с лица!