Перед выборами в новую Г. Думу правительство было по-прежнему воодушевлено надеждой на появление в депутатских креслах «богатырей мысли и дела». В январе 1907 г. Столыпин объявил, что, вопреки слухам, Думу собирают не для того, чтобы ее распустить и упразднить: она действительно необходима «при настоящем бурном течении общественной жизни».
Однако неоднократно подчеркивалось, что народное представительство имеет лишь те права, которые указаны в Основных Законах. Подчинение исполнительной власти только Монарху подчеркивалось и в Высочайшем рескрипте, данном 1.I.1907 на имя Столыпина, и в официозной газете. Это – закон, и его следует соблюдать. «…лишь строгим выполнением и подчинением законам, как правительство, так и Дума могут сохранить Монаршее доверие, наличность которого одна обеспечивает возможность их совместной работы».
Претендуя на большие права, народное представительство утратит Высочайшее доверие, а значит и свои полномочия. «Если новоизбранная Дума будет следовать по прежнему пути, то она тоже будет распущена», – сказал Столыпин в интервью Людовику Нодо. На вопрос корреспондента, где границы дозволенного, министр ответил: «Демаркационная линия – основные законы. У нас режим конституционный, но не парламентский. Это Дума должна помнить».
Еще меньше надежды на успех совместной работы осталось у министра, когда определился состав новой Думы.
В консервативных кругах такой надежды и вовсе не было. «…власть смотрит не туда и ждет, чтобы ее поддержали тем способом, который почти безнадежен, – писали «Московские ведомости». – Она хочет, чтобы по неразумному избирательному закону ей избрали разумную Думу; она хочет, собрав представителей 70 племен и народцев, среди неулегшегося смятения, получить единство политики и законодательства; от темной толпы, невежественной в государственных делах, она ждет государственного разума, а от раскаленных страстей ждет умиротворения. Разве можно удивляться, если она не получит ожидаемого ею, а получит прямо обратное?».
«Голос Москвы» отмечал, что общество встречает вторую Думу без тех надежд и ликований, с которыми встречало первую, и что общественное мнение «похоронило» новый парламент «в самый день рождения».
Радость выражали только парламентаристы, не мыслившие жизни без народного представительства. «Давно жданный день пришел, и кончился семимесячный кошмар бездумья», – писала «Речь» в день открытия II Думы.
Выборы во II Г. Думу
После того, как патриотические речи Стаховича прогремели с думской кафедры на всю страну, консервативный лагерь осознал необходимость своего рупора в Г. Думе и принял деятельное участие в предвыборной кампании. «Р.Знамя» призвало народ приступить к выборам, как ко святому причащению: «Со страхом Божиим и верою».
«Биржевка» упрекала Союз русского народа в том, что его агитация несовместима с правыми убеждениями: «Что-нибудь одно: если не нужно конституции, то незачем и в Думу идти» и советовала потенциальным кандидатам Союза вместо политической деятельности лежать на печи.
Однако консерваторы не собирались бойкотировать Думу. «Боже нас сохрани! Мы не были бы монархистами, если б отказались исполнять Волю Неограниченного Монарха, Самодержавного Русского Царя».
Если верить заметке «Речи», монархисты повсюду устраивали квартиры для крестьян, где к крову и угощению прилагалась предвыборная агитация. Кроме того, в городах правые могли бы опереться на мещанство. «Консервативной правой и даже черносотенной остается вся та часть населения, которая не имели больших капиталов и больших дел, состоит хозяевами дел мелких; лавочники, базарные торговцы, мещане, мясники, хозяева парикмахерских, булочных, каретники, буфетчики – вот истинные и неизменные члены союза русского народа и эту публику газетой еврейского направления с толку не собьешь, а бойкотом не запугаешь». Однако подтвердить ценз этим лицам оказалось затруднительно. «…мелкие хозяева имели торговые документы или в беспорядке, или составленными на жену или тещу, никогда не утверждались в правах наследства на свои домишки, предместья или лавочки, и в то время, как управский чиновник или железнодорожный машинист, у них квартировавший, попадал в список заботами управы и квартирного присутствия по два и по три раза, сам хозяин дома оказывался не имеющим права голоса, так как по окладной книге дом числился за его отцом или дедом».
У многих членов монархических организаций цензов вовсе не было. Характерно, что председатель саратовского отдела Союза русского народа однажды занял у либерала Н. Н. Львова несколько рублей на отправку верноподданнейшей телеграммы. «мы, монархисты, – народ бедный, цензов избирательных не имеем и в дни выборов не претендуем на победу, – писал Пуришкевич. – Бюллетени наших кандидатов не показатель нашего числа, ибо оно в сермяжном мужике да в сером лапте».
Гучков приложил титанические усилия, чтобы попасть в Думу. В списке кандидатов в выборщики по городу Москве знаменитая фамилия встречается, ни много ни мало, четыре раза: по Басманной части – Н. И. Гучков, по Лефортовской части – А. И. Гучков и Ф. И. Гучков, по Тверской части – К. И. Гучков. Однако ни Александр Иванович, ни его брат, также баллотировавшийся, не прошли в Думу.
Ходили слухи, что на тех выборах Гучков прибегнул к фиктивному избирательному цензу, арендовав мельницу в Каширском уезде. Однако подлог был обнаружен и кандидата вычеркнули из избирательных списков. Кроме того, Гучков будто бы использовать в качестве ценза имение своей супруги в Козловском уезде Тамбовской губ.
Образовавшийся ввиду неизбрания досуг Гучков посвятил московской городской думе. Однако вскоре скончался член Г. Совета от промышленности К. А. Ясюнинский, и 28.V.1907 вместо него был избран не кто иной, как Александр Иванович. Но и тут его ждала неудача. Впервые он появился на заседании Г. Совета 2.VI, а на следующий день, как известно, Г. Дума была закрыта и, соответственно, прервалась сессия верхней палаты.
Кадеты вступили в предвыборный блок с Союзом еврейского равноправия, предоставив этой группе право отвода любого выборщика или кандидата в члены Г. Думы по всей стране. «Лишь обрезанный еврейской цензурой кандидат Партии народной свободы может пройти в Г. Думу», – острил Бобрищев-Пушкин.
К подложному цензу прибегнул и Милюков, участвовавший в выборах в качестве приказчика книжного склада «Общественная польза».
18.I председатель Совета министров разослал губернаторам циркуляр с предписанием не производить давление на выборы. Однако еще в июле 1906 г. Горемыкин отметил во всеподданнейшем докладе, что невмешательство властей в предвыборную кампанию было ошибкой и следует вести агитацию и поддерживать консервативных кандидатов, не переходя, однако, пределы закона. И на сей раз администрация все-таки потихоньку прибегала к различным приемам влияния на избирателей – выдача бланков избирательных записок только зарегистрированным партиям, сужение круга избирателей или аннулирование выборов неугодных лиц посредством сенатских разъяснений избирательного закона, административная высылка или привлечение к судебной ответственности (а значит и лишение избирательных прав) кандидатов оппозиции и т. д. Характерный пример: в Петербурге выборы Ковалевского были кассированы, поскольку оказалось, что время его проживания в столице составляет на несколько дней менее требующегося по закону годового срока. Милюков напечатал в «Речи» огромный обзор приемов, примененных властями и консерваторами для давления на избирателей. Впрочем, представители правительства отрицали свое намерение влиять на выборы, перекладывая ответственность на местные власти и Сенат, «испуганный зрелищем первой Г. Думы».
С особенным удовольствием «Биржевка» напечатала указ Святейшего Синода, заключавший в себе инструкции для духовенства. По-видимому, газета находила, что господствующая Церковь таким путем вмешивается в предвыборную кампанию. Однако текст указа, предписывающий духовенству служить молебны и говорить проповеди, почти лишен политического оттенка и направлен, главным образом, на то, чтобы склонить паству относиться к выборам серьезно и голосовать по совести. Правда, Св. Синод советует разъяснять избирателям, что не следует выбирать в Думу «врагов святой веры и Престола», а избранным лицам завещать «крепко стоять за родину, за Царя и за веру», но в монархическом государстве это всего-навсего общие слова. Указ также предписывает священникам участвовать в выборах и стараться проводить в Думу «духовных лиц, пользующихся доверием своих собратий, а не доверием врагов религии», но было бы странно, если бы Синод желал обратного.
В Западном крае и Царстве Польском вновь бушевали страсти. Если раньше принцип «нi еднего кшесла» для русских проводился лишь местами, то теперь поляки официально приняли эту линию к руководству, чтобы увеличить численность польского коло. Это было объявлено через газеты. Тогда русские землевладельцы Юго-Западного края решили организовать выборы так, чтобы провести и своих. Шульгин рассказывает в своих воспоминаниях, как русские помещики Острожского уезда получили поддержку уполномоченных от мелких собственников – священников, чехов-колонистов и крестьян. Чтобы вытащить этих лиц из их деревень, русским пришлось проявить чудеса изобретательности. Но поляки сорвали победу, добившись кассации уездных выборов. Тогда Шульгин заново собрал своих избирателей, в кратчайшие сроки, разослав около 80 телеграмм. «Все уполномоченные, числом шестьдесят, явились как один. Телеграмма! Шуточное ли дело! Для некоторых из них это была первая телеграмма в их жизни, а может быть, и последняя».
Сами поляки впоследствии утверждали, что пытались войти в соглашение с русскими, но вмешалось православное духовенство: в Минской губ. русские выборщики, по словам Свенцицкого, были заперты в архиерейском доме, а в Речицком уезде той же Минской губ. заключенное уже соглашение разрушила телеграмма от минского архиерея. В результате «в первое голосование не прошел ни один поляк; в последнее голосование прошел один, и то только благодаря тому, что один из выборщиков за печью заснул». Левая печать тоже обвиняла духовенство Западного края (Гродно, Житомир, Киев) в попытках влиять на крестьян-выборщиков. Волынские крестьяне-выборщики «содержались и наставлялись» во время выборов во все три Думы в Почаевской лавре. Уже цитировавшийся Шульгин признает, что в Житомире духовенство дало приют и пропитание крестьянам-выборщикам, однако о какой-либо агитации говорит глухо и противоречиво.
В остальном повторились нелепости первых выборов. Правда, Челноков восхищался развитием крестьян-выборщиков Московской губернии: «Крестьяне знали все партийные программы, и прекрасно в них разбирались, умели широко ставить вопросы, быстро в них разбираться, находить разумные компромиссы в случае острого столкновения мнений», но в Рязани, по свидетельству Еропкина, прошли лица из земского третьего элемента, голосами крестьян, «которым они невесть что обещали».
О проекте
О подписке
Другие проекты