Предвыборные разногласия

Еще в июле кадеты, мирнообновленцы и октябристы начали переговоры, надеясь столковаться и войти в Г. Думу единым блоком. Однако вместо этого обнаружились коренные разногласия между общественными группами.

«Неделя о Гучкове»

«То-то травлю устроят!» – писал Гучков в день публикации его знаменитого интервью о министерской декларации. Как в воду глядел.

Ввиду полного демонстративного одобрения правительственного курса, выраженного Гучковым, кн. Е. Н. Трубецкой обратился к нему с просьбой точнее изложить свой взгляд на политическое положение. Именно в этой статье князь пустил крылатое выражение «партия последнего правительственного сообщения». «Какая Маниловщина этот Трубецкой! – вздохнул Гучков. – Придется ему отвечать». Ответил «всенародной исповедью своей политической веры» (7.IX), указывая, что репрессии не только не мешают реформам, но даже помогают их проведению и, в свою очередь, оправдываются ими. В настоящем положении Гучков признавал необходимость суровых мер. «Есть вещи более жестокие и страшные, чем военно-полевые суды: это – вооруженный мятеж, который приходится подавлять военной силой, это – междоусобная война, которая не знает пощады, это – самосуд, который своим источником имеет недостаточность репрессии».

Недвусмысленно выраженное одобрение правительственной политики вызвало в либеральных кругах оторопь. Центральный комитет «Союза 17 октября» поспешил откреститься от слов своего лидера, а Шипов – один из учредителей партии – даже покинул ее, письменно заявив о своем несогласии со взглядами Гучкова: «Министерство П. А. Столыпина есть министерство роспуска Думы».

«Будь каким хочешь человеком, исповедуй какие угодно мнения, но, раз ты принадлежишь к какой-нибудь либеральной партии, – ты должен ругать правительство! – острило Р.Знамя. – Это твой главный тактический прием, твой пароль и лозунг, альфа и омега твоего политического credo… Г.Гучков отступил от главного основного принципа всех "освободительных" партий, и за это его теперь усердно распинают на всех либеральных газетных крестах…».

Над «Союзом 17 октября» нависла угроза распада. На радостях Пуришкевич обратился к Шипову со следующим стихотворением:

 
Исполать тебе, детинушка,
Исполать дворянский сын,
Ты пришелся вроде клинушка,
В доску вбив его один.
Расщепись доска еловая,
Разойдись по сторонам:
Партия сгинет бестолковая,
Шире даст дорогу нам!
 

Однако вскоре дисциплина в «Союзе 17 октября» была восстановлена и 20.IX в Москве на соединенном совещании московского и петербургского комитетов партии выяснилось, что октябристы идут за Гучковым. Трое подали особое мнение против военно-полевых судов.

«Только не интервью!» – воскликнул Гучков, увидев в те дни репортера из «Биржевки». Оказалось, что после недавних событий центральный комитет Союза запретил своему лидеру давать интервью.

Заявления Гучкова расстроили идею предвыборного соглашения октябристов с кадетами и мирнообновленцами. Кн. Е. Н. Трубецкой объявил (8.IX) невозможным соглашение партии народной свободы с лидером октябристов. На расширенном заседании центрального комитета «Союза 17 октября» 30.XI кадеты и тот же кн. Трубецкой разнесли октябристов в пух и прах, а Гучков торжественно объявил Партию народной свободы «злейшими врагами» октябристов. Кадеты повернулись в сторону партии мирного обновления.

Кроме заявления Гучкова, в те дни нашумело также открытое письмо к нему профессора В. И. Герье, представлявшее собой ответ на воззвание московского центрального комитета ««Союза 17 октября»», выпущенное 6.VIII.1906. Автор одобрял позицию партии и высказывался против ответственного министерства. «Русское общество еще недостаточно оценило то, что оно может извлечь из существующей конституции, и в значительной степени живет в иллюзиях».

Для более левых кругов эта умеренная точка зрения была неприемлема. «Столыпин попирает вашу хартию, манифест, от которого вы получили название, – писал кн. Трубецкой по адресу октябристов. – Он подвергает коренной ломке народную жизнь; он законодательствует без Думы, нарушает основные законы, заглушает свободу слова, дозволяет вам одним собрания! И вы, для которых манифест 17 октября – величайшее национальное сокровище, молчите, когда власть отнимает это благо у народа! … Нет, с точки зрения народного, а не канцелярского и владельческого патриотизма, может быть только одна точка зрения на министерство Столыпина: это министерство – бич Божий для народа. Что толку нам в личной честности Столыпина: дело не в нем, а в той бюрократической фирме, которую он олицетворяет. Все, что только есть в России преданного общему делу, должно объединиться против этого министерства. Ответственное, думское министерство – вот тот лозунг, который повелительно диктуется любовью к родине».

Отказ октябристов идти вместе с кадетами стал залогом того, что благоразумная часть общества и в дальнейшем подставит правительству плечо. «Заявления А. И. Гучкова и письмо проф.Герье явились для нашей оппозиции весьма неприятными сюрпризами», – отмечала «Россия».

Гучков о монархистах

Одновременно Гучков поссорился и с монархическими организациями, обронив по их адресу несколько оскорбительных слов: «вожди, присосавшиеся» «паразитно» к рядовым членам Союза русского народа, «играют демагогически» на их национальном чувстве, а Русская монархическая партия – «шумливая политическая организация», которой Александр Иванович не придает никакого значения. Кроме того, Гучков отметил: «Видя, что на охрану Самодержавия становятся теперь элементы, доведшие его до катастрофы, я боюсь их».

Монархисты не остались в долгу. 18.X на I Частной беседе Русского монархического собрания Б. В. Назаревский заявил, что если г. Гучкову не нравятся руководители консервативных организаций, то их членам от этого «ни тепло, ни холодно», что правые – не оппортунисты, как члены «Союза 17 октября», и будут идти к своей цели. «Что нам за дело до гг. Гучковых? Пусть себе они идут сторонкой, как они это делали всю свою жизнь. С ними у нас нет ничего общего и быть не может, слава Тебе, Господи!». А некий «Монархист» в «Московских ведомостях» заметил: «Ныне Партия 17 октября нам первая бросает перчатку в лице ея признанного вожака А. И. Гучкова. … Умно ли, полезно ли это с ея стороны?». Что до указания на виновников «катастрофы» Самодержавия, то «Московские ведомости» ответили, что «граф Витте, доведший Самодержавие до катастрофы, в списках Монархической Партии не значится».

Таким образом, обе стороны отмежевались друг от друга. Гучков с тех пор сделался жупелом для острословов правого лагеря. Например, вскоре кн. М. Н. Волконский написал язвительную заметку по поводу слов Александра Ивановича о «твердой воле Монарха», повелевшей 17 октября «каждому верноподданному русского Царя сделаться конституционалистом»:

«До сих пор право объявлять Именные Высочайшие повеления было предоставлено по закону министрам и дежурному генерал-адъютанту.

Купеческий сын Гучков, хотя он не министр и не генерал-адъютант, тем не менее решился объявить в зале Дворянского Собрания при публике "волю Царя", чтоб все в России были сторонниками конституции, т.е. попросту записывались в союз 17-го октября.

Недурной приемчик, в особенности для «монархиста», каким якобы показать себя хочет г. Гучков.

Пожалуйте, дескать, в нашу лавочку, мы под Императорским Гербом торгуем.

А на самом деле когда, кто и где поручал купеческому сыну Гучкову объявлять такую Монаршую Волю».

Лидвалиада

20.IX.1906 товарищ министра внутренних дел Гурко сдал торговому дому Э. Л. Лидваля крупный подряд на поставку 10 млн.пудов ржи для 12 губерний, пострадавших от неурожая, и распорядился прекратить другие покупки продовольственного хлеба. Хитрый еврей взял задаток (800 тыс.р.), затем еще 1,5 млн., но не спешил выполнять свои обязательства. За три месяца фирма Лидваля сдала на станции отправления всего 915 тыс. пудов ржи вместо 10 млн. В середине ноября Гурко сдал подряд другим хлеботорговым фирмам. Но было поздно. На местах начался страшный голод: сообщалось о цинге и брюшном тифе и даже о продаже детей.

Это был тот самый Гурко, который так красноречиво высказался в Г. Думе против принудительного отчуждения. Неудивительно, что, когда сведения о крахе поставки просочились в печать, либералы принялись травить товарища министра. Припомнили фразу, громко произнесенную Гурко перед одним из заседаний Думы: «интересно знать, что скажут сегодня эти хулиганы?», и даже то, что во время прений о продовольственной помощи он «небрежно» развалился в министерской ложе. Булацель справедливо отметил, что нынешний поход против Гурко – это месть за высказанное им в Думе презрение к речам депутатов.

Прочитав первые газетные заметки, Гурко собственноручно написал успокоительное разъяснение от лица министерства внутренних дел: «Таким образом, кампания "Речи" по делу Лидваля есть сплетение лжи с преждевременными страхами и исходит едва ли не от конкурентов Лидваля, которых почтенная газета, по-видимому, берет под свое покровительство с такою горячностью, которая лишает ее возможности отличить правду от вымысла».

«Речь» выразила уверенность в том, что дело замнут. «Было бы ребяческим простодушием воображать, что г. Гурко сам разъяснит, в чем дело, или что премьер найдет для своего кабинета недостойным обычное отмалчивание. Ведь это значило бы нарушить все традиции бюрократии, это значило бы не шутя считаться с общественным мнением».

Однако уже на следующий день после этого предсказания «Россия» оповестила, что Столыпин доложил о деле Гурко Государю, давшему (17.XI) разрешение на производство расследования.

Особая комиссия из 5 лиц во главе с Голубевым не нашла в действиях Гурко никаких корыстных мотивов, обвинив его лишь в «чрезмерной самоуверенности и самонадеянности». Однако Положение о казенных подрядах и поставках требовало в подобных случаях вносить дело в Высочайше учрежденное продовольственное совещание, а Гурко заключил договор единолично. Тщетно товарищ министра оправдывался, что при соблюдении всех положенных формальностей «население постигнутых неурожаем губерний несомненно умерло бы с голоду ранее, нежели оказалось бы возможным доставить ему хлеб по правилам, изложенным в первой части X тома, а именно, в положении о казенных подрядах и поставках». Все-таки нарушение закона, а следовательно и повод для суда были налицо.

Не скрывая злорадства, «Биржевка» напомнила слова Гурко «интересно знать, что скажут сегодня эти хулиганы?» и прибавила: «Теперь жизнь голосом еще несравненно более громким и убедительным ответила нам, кто хулиганы: члены ли первой Думы, настаивавшие на передаче дела продовольственной помощи в руки избранникам населения, или все эти звездоносные и превосходительные гг. Гурко, Фредериксы, Ветчинины, Бирюковы, проведшие "хлебную" кампанию так, как это изображено во всеподданнейшем донесении д.т.с.Голубева».

Рассмотрев донесение (8.I.1907), первый департамент Г. Совета потребовал от Гурко объяснений. Тот их написал, прибавив, что просит гласного суда для восстановления своей служебной репутации: «Вся Россия оповещена, что я имел вредное влияние на весь ход продовольственного дела».

В октябре 1907 г. сильно поседевший Гурко предстал перед Особым присутствием Сената по обвинению в превышении и противозаконном бездействии власти. Судили пять сенаторов и три представителя общественности, в том числе московский городской голова Н. И. Гучков. Вызванный в качестве свидетеля Столыпин не явился и настоял на допросе себя по месту жительства. Впрочем, дал показания, крайне благоприятные для подсудимого. Министр утверждал, что Гурко как представитель министерства имел право действовать без сношения с особым совещанием. Кроме того, Столыпин характеризовал обвиняемого как энергичного, деятельного, безупречно честного человека. Коковцев пришел только на второе заседание и тоже дал положительный отзыв о Гурко. Другими свидетелями выступили поставщики. Пять сенаторов сочли обвиняемого виновным, три общественных деятеля – напротив. Приговор оказался очень мягок: исключение со службы с последствиями по закону и без права поступать на государственную службу в течение 3 лет.

Что можно было поставить Гурко в вину? Сколько бы Столыпин его ни оправдывал, законная процедура сдачи подряда была нарушена. Впрочем, формально нарушил порядок не обвиняемый, а сам министр, который утвердил доклад по сделке с Лидвалем. Предъявить этот документ суду и таким образом перенести обвинение с себя на Столыпина Гурко не решился, поскольку министр подписал доклад, не читая его, и потому фактически не участвовал в этом деле. Освобождая переобремененного обязанностями начальника от «всех этих мелочей», Гурко имел благородство освободить его и от судебной канители.

Можно ли было предугадать, что Лидваль подведет? В его пользу говорили удовлетворительный отзыв нижегородского губернатора бар. Фредерикса (потом выяснилось, что нижегородская поставка была с опозданием), маклерские записки на 5.000.000 пудов и вообще впечатление солидности, произведенное на Гурко этой фирмой и ее хозяином. Однако слишком выгодные условия, предложенные Лидвалем, – низкий аванс и чуть ли не покупная цена – должны были насторожить чиновников. Вместо этого Гурко не просто выбрал этого поставщика, но еще и сдал ему весь подряд полностью, хотя сама фирма предлагала поставить лишь 600 тыс. пудов.

Чем объяснить столь опрометчивую ставку на одно лицо? В своих объяснениях Гурко указал, что была достигнута главная цель – министерство сделалось хозяином хлебного рынка и предотвратило возможность резкого подъема рыночной цены на рожь. Если разложить пропавшие по вине Лидваля 350 тыс.р. на те 51 млн.пуд.ржи, которые куплены при посредстве Гурко, то окажется, что общая заготовительная цена ржи повысится менее, нежели на ¾ коп.за пуд.

Любопытно мнение, высказанное на суде хлебным торговцем Осьмининым. По его словам, товарищ министра «страсть как» торговался. «Гурко умел покупать, он бы сделал дело, но газеты начали кричать и испортили ему все!». Газетные сообщения о крахе поставки привели к росту цен, по которым закупал хлеб сам Лидваль, вследствие чего он действительно не смог выполнить подряд.

Как бы то ни было, органы печати сыграли в «Лидвалиаде» огромную роль. Недаром защитник заявил на суде, что «истинный виновник всего дела Гурко – пресса». Газеты буквально заставили Столыпина сначала назначить расследование, а затем отдать своего помощника под гласный суд. Сотрудники «Голоса Москвы» на все лады восторгались «новым конституционным духом», сказавшимся в деле Гурко. «Это предание суду вытесняет прежнее семейное разбирательство и прежнее стремление "замять" дело и не допускать до скандала».