Краснов оказался удивительно настойчивым человеком. Он позвонил в тот же вечер, около десяти.

– Привет!

– Привет, – сказала Диана.

– Я вот о чем подумал, если люди привыкают к жизни на необитаемом острове, то, наверное, ты и ко мне когда-нибудь привыкнешь.

Диана молчала.

– Я знаю, Ди, – продолжал он, – что сегодня ты почему-то все время на меня злилась, и мне очень бы хотелось понять, почему. Я обидел тебя?

– Нет.

– Уже хорошо. Может быть, ты просто не можешь переносить мое присутствие? Я тебе противен?

– Нет.

– Тогда, я думаю, что у нас нет причин шарахаться друг от друга?

– Я тоже так думаю.

– Значит, я могу просить тебя о встрече?

Диана помолчала несколько секунд, а потом, решившись, сказала: – Да.

– Вот и отлично, – обрадовался Костя. – А то я никак не мог догадаться, чем ты меня стукнешь: каблуком или сумочкой. Неприятно сидеть и ждать от красивой девушки только этого.

– Я тебя бить не собиралась. – Диана уже жалела, что не бросила трубку, как только услышала его голос. – Слушай, тебе никогда не говорили, что ты самоуверенный тип?

– Говорили. А тебя нервировала моя самоуверенность?

– Да. Нервировала. И сейчас нервирует, если хочешь знать!

Он рассмеялся.

– Странно. Если бы я краснел, заикался и не мог связать двух слов, то свидание прошло бы успешно. Ты бы была в восторге, про себя назвала бы меня тряпкой и гордо удалилась, не оглянувшись. Похоже?

– Наверное, – неуверенно сказала Диана.

– Или другой вариант. Я смотрю на тебя сальными глазами, хватаю за грудь и коленки, зажимаю в подъезде и, схватив тебя за подбородок, награждаю крепким мужским поцелуем. Годится?

– Я бы тебе точно врезала, – сказала Диана. – Уж в этом можешь не сомневаться.

– И не сомневаюсь. Ты о том, как бы мне врезать, сегодня все время мечтала и без повода. А вот если бы я тебе его дал… Но есть третий вариант. Давай представим себе, что я именно такой, каким ты меня представляешь, – наглый, самоуверенный тип…

– И циничный… – добавила Диана.

– До ужаса, – согласился Костя. – Циничный, двуличный… Что там еще у нас есть? Ага… Развратный, подойдет?

– Не знаю. Ты меня за коленки не хватал.

– Тогда снимается с повестки дня. Я и так уже сосредоточил в себе все самое плохое. И вот эта квинтэссенция зла весь вечер унижает тебя, заставляет чувствовать себя неизвестно кем, цедит через нижнюю губу оскорбительные фразы, окидывает тебя оценивающим, недовольным взглядом… Так?

– Не так.

– Ну так открой мне тайну, Ди, чем же я тебя так раздражал? Впрочем, это уже неважно. Пусть сия тайна останется покрытой мраком. Давай договоримся, если я буду вести себя вызывающе, ты мне об этом скажешь. Открыто скажешь. Так, мол, и так, товарищ Краснов, вы последний мерзавец…

– Я действительно не знаю…

– Что ты не знаешь?

– Чем ты меня раздражал. Они помолчали.

– Самое интересное, – сказал он наконец, – что ты, пожалуй, действительно этого не знаешь. Но мне очень жаль, что у нас с тобой получился неудачный вечер. Может быть, попробуем еще? Вторая попытка, мадемуазель?

Вторая попытка была удачнее. Вначале Диана чувствовала себя неуютно, но это прошло. Он был действительно хорошим собеседником. Его умение слушать вызывало на откровенность, и Диана незаметно для себя от общих тем перешла к тому, что действительно было ей интересно.

Их отношения, внешне лишенные признаков эротизма и сексуальности, были наэлектризованы взаимным доверием и открытостью до той степени, которой невозможно добиться с помощью поцелуев и прикосновений. Это было то, что вполне можно было назвать настоящими интимными отношениями, если бы кому-нибудь пришло в голову, что такое возможно и без телесных контактов.

– Ты знаешь, – сказал он спустя две недели после начала их каждодневных встреч, – я и не подозревал, что смогу быть настолько откровенным с тобой. Это напоминает мне стриптиз на площади Ленина во время первомайской демонстрации. Еще чуть-чуть, и я смогу рассказать тебе, как пачкал штанишки в возрасте семи месяцев.

– Тебя это пугает? – спросила Диана. – Мне кажется, это для нас уже пройденный этап.

– Меня пугает другое, – ответил Костя. – Я не знаю… Нет. Я просто отказываюсь понимать, как я мог обходиться без тебя раньше.

Они сидели в небольшом полутемном кафе в Доме ученых, которое пьющие студенты в запале называли баром. Людей в зале почти не было, он заполнялся ближе к девяти, и никто не мешал им быть вдвоем.

– Я начал манкировать своими обязанностями. Если бы я дипломировался сейчас, а не год назад, обязательно засыпался бы. Черт знает что…

Он улыбнулся.

– Да, кстати, у меня новость, может быть, не очень хорошая… Наверное, из университета я уйду. Меня забирают инструктором в райком партии. Так что перехожу в другую команду.

– Когда? – спросила она.

– Сразу после Нового года.

– Шаг за шагом, ступенька за ступенькой?

Он пригубил коньяк и, внезапно погрустнев, процитировал:

– «И сказали мне, что эта дорога ведет к океану смерти…»

– И я свернул, – продолжила Диана. Они помолчали.

– Я выбрал это сам, – сказал Костя. – Хотя вполне возможно, что мне действительно предстоит идти «глухими и заброшенными окольными тропами». Все не так просто, Ди. Будут большие перемены, можешь мне верить. У нас, конечно, не коридоры власти, а так – коридорчики, но я уверен, что вскоре все повернется так, как сейчас и предположить нельзя. Может быть, будет хорошо, а может быть, очень плохо, я не пифия, я не знаю. Но то, что нашему тихому болоту пришел конец, это обсуждению не подлежит.

– И тебя это не беспокоит?

– Нет, – он был серьезен, и из глаз исчезли веселые искры, от чего лицо стало незнакомым, почти чужим. – Можешь считать меня конформистом, но главное – в нужное время оказаться по нужную сторону баррикад.

– Надеюсь, до этого дело не дойдет.

– Кто знает, Ди, кто знает?

– Пророчества молодого Нострадамуса…

– Нострадамус предсказал огромные катаклизмы…

– Ты не хуже меня знаешь, что все зависит от личности переводчика…

– Все, все… – он обрадовался возможности переменить тему. – Ни слова о грустном. Вы, филологи, всегда были мне непонятны. Писатель – да, поэт – да, учитель русского или другого языка – замечательно. Литературовед – превосходно, но смотря куда он ведет. Филолог – ученый? Тема для кандидатской «Происхождение суффикса ,, – ич» и его значение в слове «социалистический» у народов Крайнего Севера». Ну скажи на милость, что это за наука?

Диана рассмеялась.

– Глупый… Чем плоха диссертация по творчеству Камю? Очень даже интересно…

– Не знаю, не читал… У нас, ты знаешь, свой бзик. «Инвентаризация рабочих мест как метод повышения производительности труда». Творение жены Первого. Жертвой научной разработки пали рабочие комбайнового завода. У меня однокашник там комсоргом. Внедряет, в жизнь, так сказать, проводит…

Жену секретаря обкома Диана пару раз видела в ректорате. Запомнилась только кастовая прическа а-ля Бабетта и удивительно злое, простоватое лицо. Академичности ей явно не хватало.

– Вот потому мне туда и не хочется, – Костя опять стал серьезным. – Плясать под чужую дудку. Там, куда меня перебрасывают, первый секретарь – женщина. По рассказам – баба страшная. Ортодокс. Так что о своем мнении я могу забыть.

– Тебе это будет непросто, – подтвердила Диана. – Не идти нельзя?

– Надеюсь, что это ненадолго, – Костя будто бы не слышал ее вопроса. – Потерплю. Помолчу. «А молчальники вышли в начальники, потому что молчание – золото».

– А это кто?

– Это – Галич, – сказал Костя. – Слышала?

– Нет…

– Он умер уже… В эмиграции… У меня есть. Дам послушать.

– Странный ты человек, Костя…

– Ничего странного, Ди, – он ухмыльнулся. – Просто советский человек. Вывели-таки новую породу, мичуринцы-селекционеры. Говорит одно, делает другое, думает третье…

– Зачем же ты с ними?

Он поднял на нее чуть сощуренные глаза и показал зубы. Не улыбнулся, а именно показал зубы, как боевой пес обнажает клыки при виде чужого.

– Я не с ними. Я сам по себе. У них сила, у них власть, они могут целые народы за месяц в Сибирь переселить.

Могут расстрелять, могут давить танками. Я – никто. Я – винтик, букашка-таракашка, но пока я в университете, никого по политическим причинам из него не отчислили. И кавээновцев не повыгоняли, хоть мадам Равлюк топала ногами и требовала крови. И с куратором КГБ я водку пью, хоть рожа его мне противна до тошноты. Защитник Отечества… Он перешел на свистящий шепот…

– И молчу, молчу… Чтобы потом – хоть чуть-чуть сделать по-своему, чтобы крикунов этих сраных выгородить. Болтают с кем попало, о чем попало, а на них уже целые тома в Большом доме завели…

Она еще не видела его таким. Анти-Павка Корчагин. Только пафоса в нем не было ни на грош, а за ставшими вдруг черными глазами – то ли боль, то ли злость – не разберешь.

– Их в открытую – не одолеть. Их можно только изнутри, по-чекистски точить… Чем больше будет в это дерьмо лезть порядочных людей, тем больше шансов когда-нибудь вычистить эту выгребную яму.

Он вздохнул и откинулся ни спинку стула.

– Извини, – сказал он, помолчав. Глаза вновь стали карими и теплыми. – Извини, пожалуйста. Лучше бы я тебе рассказал, как пачкал штанишки в нежном возрасте.

– Скажи, Костя, – спросила она осторожно, – а ты не боишься, что… Ну я понимаю, выгребная яма, хотя мне трудно поверить, что все это так плохо, как ты говоришь. Я слышала, конечно, у меня в семье кто-то там пострадал от Берии… Но ведь нельзя же человека посадить или там сослать просто так, за здорово живешь? Что-то же было? А татары помогали фашистам в Крыму, я сама читала, за это их и выслали…

– Камю… – сказал почему-то Костя ни к селу ни к городу. – Мопассан. Беккет. Да. «Молодая гвардия». «Поднятая целина». Извини. Не нужно мне с тобой об этом говорить. Совсем ни к чему. И глупо. Столько хороших тем, столько… Это, наверное, северный ветер…

Он как-то потускнел. Она невольно вспыхнула.

– Какой, к черту, северный ветер?

– Понимаешь, Ди… – он опять вздохнул и подался к ней через столик. Их лица разделяло каких-то несколько сантиметров. – Есть два мира… Только не обижайся, ладно?.. Два разных мира. И ты житель одного из них. Ты не виновата, просто второго ты еще не видела и, дай бог, никогда не увидишь. А я живу в обоих – половинка там, половинка там. И, честное слово, мне страшно. Мне, здоровому молодому мужику, – страшно. Если я начну тебе рассказывать, ты все равно не поверишь, хотя все это чистейшая правда. Опасная, чистая правда. И многие, очень многие ее знают. Твои родители знают, мои знали. Ты даже не представляешь себе, сколько людей носят это знание. Миллионы. Но никто ничего не говорит. Заговор молчания. Голый король. Об этом написаны тысячи книг – они есть в Ленинке, в спецхранах. Кое-что, может быть, есть даже у нас в библиотеке, для служебного пользования – я не уверен. Но это инопланетные книги, Ди, и ты о них ничего не знаешь. Ты умница, образованная современная девушка, будущий учитель молодежи или переводчик книг. Рано или поздно ты все прочтешь, – он запнулся. – Или не прочтешь никогда, кто знает, что лучше? Но в любом случае, прошу тебя, не забывай, что все вокруг молчали не зря. Даже ребенку, даже человеку, которого любишь, не говори, прежде подумай, нужен ли ему этот позор?

Диана растерялась. В человеке, говорившем с ней сейчас, не было ничего похожего на того, с кем она встречалась все эти дни. Он будто бы стал старше и печальнее и смотрел на нее больными, тоскливыми глазами. Чужими глазами.

– Извини меня, Ди, – сказал он. – Извини. Я испортил прекрасный вечер. Я хочу… Мне очень надо, чтобы ты понимала меня…

И тут ее осенила догадка. Наверное, пришла на помощь женская интуиция – сложились в целое кубики головоломки, разом заполнив пустые места.

– Милый мой, – сказала она так, как могла бы сказать мать своему ребенку, и осторожно, словно боясь обжечься, коснулась его гладко выбритой щеки. – Милый ты мой, – она впервые назвала его так, – неужели ты совсем-совсем один?

* * *

– Слушаю вас, Диана Сергеевна.

Сама вежливость. Еще бы встал и шаркнул ножкой. Просто невозможно поверить, что он не просто гость.

– Есть некоторые сложности, Лукьяненко, – сказала Диана. – Мне нужно позвонить матери, предупредить. Дело в том, что мы с детьми должны сегодня вечером у них ужинать. Они будут волноваться, разыскивать, звонить…

– Понимаю вас, – сказал он с той же нейтральной улыбкой дворецкого. – Плохо, когда родители волнуются, но, уверяю, что вашим это не грозит. Им еще утром звонили из банка и предупредили, что вы с Константином Николаевичем и детьми до среды улетели в Германию, а сами не позвонили, так как телефон на даче сломан, а домой вы вернулись после двенадцати ночи. Вы на каникулах, Диана Сергеевна, и до утра четверга можете ни о чем не волноваться.

Она права. Ну зачем же она догадалась? У Дианы хватило выдержки не упасть в обморок, хотя на мгновение перед глазами все поплыло, и мир перестал быть реальным. Она села, чувствуя, как каменеют мышцы лица, и машинально нащупав на столике сигареты, закурила от услужливо протянутой Лукьяненко зажигалки.

– И кто же звонил моей матери? Вы?

– Нет, Галина Яковлевна…

Галя была Костиной секретаршей еще с обкома комсомола. Неужели и она?

– А кто просил ее?

– Ей звонил из Германии наш сотрудник, который теперь сопровождает вашего мужа.

Да, похоже, все становилось на свои места. Вымысел становился явью, сказка – былью. Лукьяненко смотрел на нее даже с некоторым любопытством, как натуралист на диковинную бабочку, приколотую булавкой к картонному листу. Бабочка еще шевелит крыльями? Ну что ж… Это ненадолго.

– Так что звонить никуда не нужно, Диана Сергеевна. Отдыхайте, занимайтесь с детьми. Если вам не трудно, сделайте для нас чай и бутерброды, ничего больше!

«Вот был бы стрихнин», – мелькнуло у Дианы. Но стрихнина, к сожалению, не было.

– Надеюсь, что мы вас не сильно беспокоим как хозяйку. Поверьте, очень скоро это закончится, к обоюдному удовольствию, разумеется, и вы меня никогда больше не увидите, это я вам обещаю.

Говорит-то как вылитый пастор на проповеди.

– Не стройте себе иллюзий, Лукьяненко, – сказала Диана. – Я все равно ни на секунду не верю в вашу интеллигентность. Ваши манеры смотрятся, как седло на корове. Зачем вы разыгрываете передо мной эту комедию? Я неблагодарный зритель. Я считаю вас дерьмом и хочу, чтобы вы об этом знали. У вас это написано на лбу крупными буквами.

– А вы, – спокойно сказал Лукьяненко с той же вежливой доброжелательностью, – избалованная богатая сука. И это тоже написано у вас на лбу. Строите из себя могущественную Клеопатру, а надави на вас – так ноги мне лизать будете, да и не только ноги, если я того захочу. И хватит комедий, в самом деле… То, что я говорю, – это приказ, хоть и форму я выбрал вежливую. Пока вежливую, Диана Сергеевна. Но настоятельно вам рекомендую эти приказы выполнять незамедлительно. Мне вас или ваших щенков покалечить проще простого. Вы меня понимаете?

– Да уж что тут не понять, – она встала. – Очень все доходчиво объяснили.

Мягким кошачьим движением он схватил ее за кисть, умело схватил, так, что хрустнули суставы и острая боль пронзила ее, как удар тока. Она даже вскрикнула.

– Вы меня правильно понимаете?

Боль была просто невыносимой. Между локтем и кистью будто вставили раскаленный стержень.

– Если вы меня разозлите, – сказал он, не повышая голоса, – я превращу вас в кусок мяса, обещаю вам. Я сломаю вас, как карандаш.

– Руку отпустите, – попросила Диана. – Больно. Он ослабил хватку, и она смогла выпрямиться.

Лицо Лукьяненко ничего не выражало. Он был спокоен, как три минуты назад.

– Надеюсь, это наш последний конфликт, Диана Сергеевна. Я никогда не бросаю слов на ветер.

Из глаз Дианы покатились слезы – не от боли, от ярости, не имеющей выхода, и на лице Лукьяненко появилось выражение удовлетворения.

– Так-то лучше, – сказал он благодушно. – Я же вам говорил – героев не бывает.

Диана вернулась в кухню. Внутри у нее все кипело, стало даже трудно глотать – спазм перехватил горло. Она стала у окна и снова закурила. Теперь рука с сигаретой ходила ходуном – оставаясь наедине с собой, она могла не сдерживать дрожь.

Для всех она уже за границей. Правда, улететь самолетом она, по их легенде, не могла. Но это для Лукьяненко не проблема. Она могла выехать на машине до Москвы, а оттуда улететь самолетом. При такой ставке они что-нибудь придумают. И с билетами, и со свидетелями. Комар носа не подточит. Ее здесь нет, и искать ее никто не будет. Нестыковка, конечно, присутствует, но ей найдут логичное объяснение. Например – умысел. Они с Костей специально воспользовались разными маршрутами. Он – в Германию, она – в Испанию. Следы заметали. Отличная возможность, есть что посмаковать.

Они заранее подумали обо всем. Еще год назад Красновы через юридическую фирму в Англии купили себе панамские паспорта, заплатив по тридцать пять тысяч долларов за книжечку, дающую им возможность свободно пересекать границы большинства стран мира. Уже тогда в их головах зрел преступный замысел… Вот дьявол… А ведь так и напишут. Они действительно купили себе эти паспорта. Правда, без преступного замысла, просто надоело чувствовать себя вторым сортом при пересечении любой границы. Костя купил такие же для всех в правлении, кто часто ездил в командировки, и об этом знало все руководство банка. Слухи дошли и до службы безопасности, Костю вызывали для дачи объяснений, но говорили осторожно. Костя сделал удивленные глаза, доказательств не было, и чекистам пришлось ограничиться беседой, частично удовлетворившей их любопытство. Теперь история с паспортами играет против них.

Даша с Марком бросали камушки в реку с пляжа, залитого ярким майским солнцем, уже перевалившим зенит. Лукьяненковский истукан сидел под грибком, как прибитый, только расстегнул ворот рубашки и приспустил узел галстука. Судя по всему, ему было жарко. Взяв себя в руки, Диана приготовила бутерброды и доделала обед для детей. Механические действия у плиты помогали лучше валерьянки.

Она уже готовилась позвать Дашу и Марка в дом, когда в гостиной зазвонил телефон.

От неожиданности Диана уронила тарелку, и осколки с грохотом разлетелись по кухне. В дверях появился Лукьяненко с обеими трубками в руках и быстро сказал:

– Ни одного лишнего слова, пожалеете.

Телефоны опять зазвонили в унисон. Он протянул ей одну из радиорубок, прижав к уху второю. Это был Костя.

– Привет, Ди! – радостно сказал он. – Как дела?!

У Дианы перехватило голос, и она с трудом заставила себя говорить.

– Привет, милый.

По ее интонации Костя сразу понял, что что-то не так, его голос зазвучал встревоженно:

– Ди, что случилось? Что произошло? Что с тобой?

– Костенька, – проговорила Диана, давясь подступившими слезами, – тут… Я сейчас… Тут Лукьяненко… Он тебе все скажет…

– Здравствуйте, Константин Николаевич.

– Здравствуйте, Олег Трофимович. В чем дело? Что случилось? – голос Кости дрожал от скрываемого колоссального напряжения, но звучал, как всегда, сдержанно.

– Не волнуйтесь, Константин Николаевич. Все здоровы, живы… Диана Сергеевна просто расстроена…

– Что случилось, Олег Трофимович? Лукьяненко кивнул в сторону Дианы, разрешая ей продолжить.

– Костя… – сказала Диана. – Он требует, чтобы ты перевел на его счет деньги, иначе он грозит убить нас и тебя.

Наступила пауза. Костя молчал. Лукьяненко тоже молчал, напряженно прислушиваясь. Через открытые окна был слышен заливистый Дашкин смех и гул моторной лодки за излучиной.

– Что ты там придумал, Лукьяненко?! – голос Кости зазвенел металлом. – Что ты, сволочь, делаешь у меня в доме?

– Успокойся, Краснов, – сказал Лукьяненко. – Приди в себя и подумай хорошенько, прежде чем меня оскорблять. Тут твоя жена и дети, запомни это. И я могу сделать с ними то, что тебе и в дурном сне не привидится. Будешь ругаться или послушаешь, чего я хочу?

Диана слышала в трубке шумное Костино дыхание. Лукьяненко ждал.

– Говори, – наконец выдавил Краснов через силу. – Говори.