Когда Сянь-е проснулся, солнце было уже на высоте трех жердей. Веки у старика горели, будто под раскаленными иглами, он потер глаза, снова увидел в небе золотисто-желтый диск и тихо выругался: солнце, ети твою прабабку, ты у меня дождешься, вот приду на твое кладбище и все могилы разграблю. А следом взгляд старика упал на слепого пса, тот лежал на поле, охраняя кукурузный пенек. Неужто росток проклюнулся, недоверчиво спросил Сянь-е. Пес едва заметно кивнул, старик выбрался из-под навеса и в самом деле увидел, что сбоку из обрубка, напоминавшего молоденькую редьку, проклюнулся красно-зеленый росточек с полпальца в длину, точь-в-точь как свежая почка мыльного дерева, такой нежный, что его и касаться боязно, лоснится под солнцем, словно нефрит.

Старик спустился к оврагу, хотел набрать там палой листвы, чтобы укрыть кукурузу от солнца, покружил у края оврага, но вернулся на поле ни с чем. Постоял у очага, потом подхватил мотыгу, отломал от софоры длинную ветку, сделал из нее рогатину и поставил над кукурузой, а сверху пристроил свою рубаху, чтобы над ростком была тень.

Говорит: новой беды я не перенесу.

Слепыш, пошли завтракать, ты что будешь?

Говорит: что бы нам сообразить с утра пораньше? Давай позавтракаем похлебкой из кукурузного толокна, а на обед уж приготовим что-нибудь повкуснее.

Когда новый росток пустил второй лист, Сянь-е отправился в деревню за припасами. В его закромах не осталось ни зернышка. Он рассудил, что, если в каждом доме набрать по горсточке зерна, наскрести по щепоти муки, им со Слепышом хватит, чтобы дотянуть до конца засухи, ведь деревня у них немаленькая. Но когда Сянь-е спустился с горы Балибань, оказалось, что все ворота заперты на замки, а деревенские улицы затканы густой паутиной. Первым делом старик заглянул к себе домой. Он ясно помнил, что дочиста вымел все чаны и горшки в закромах, но все равно осмотрел пустой чан из-под зерна, провел рукой по дну кувшина, где когда-то хранилась мука, обсосал пальцы – на языке в тот же миг распустился белоснежный мучной аромат и толчками разлился по телу. Сянь-е сделал глубокий вдох, сглотнул мучную слюну, вышел за ворота и остановился посреди улицы. Косые лучи заливали деревню ровным слоем жидкого золота, и посреди мертвой тишины было слышно, как капает с крыш солнечный свет. На целом хребте не осталось ни души, думал старик, воры да разбойники или от засухи померли, или от голода. Ети вашу бабку, неужто вы заперли ворота от старика Сянь-е? Вы от меня заперлись, а я нарочно к вам залезу, замки поломаю, через стены переберусь! Ни за что не поверю, что у вас не осталось дома припасов, говорил старик. Иначе что есть будете, когда засуха кончится? И если не осталось припасов, какого рожна было замки вешать? Сянь-е подошел к воротам напротив. Но в том доме жил дальний племянник, носивший одну с ним фамилию. Сянь-е двинулся дальше и оказался у дома старой вдовы. В былые годы вдова каждую зиму шила Сянь-е сапоги со стеганой подошвой из овечьей шерсти. Теперь она умерла, и в доме поселился ее сын. Тепло этого дома навсегда осталось в опустевшем сердце Сянь-е, как и все прожитые им месяцы и годы. Сянь-е долго глядел на ворота вдовы и наконец молча двинулся дальше. Его шаги звучали одиноко и гулко, как топор дровосека в лесной чаще, эхо шагов гуляло по деревне, а запертые ворота проплывали мимо чередой брошенных лодок. Старик обошел всю деревню. Солнце добралось уже до середины неба. Настала пора варить обед. Был бы здесь Слепыш, бормотал старик, он бы мне подсказал, в какой дом залезть.

Старик обернулся к горе Балибань и прокричал: Слепыш! Слепыш! Скажи, у кого дома осталось зерно?

Ответом старику была безбрежная тишина.

Поникший Сянь-е уселся посреди улицы, выкурил трубку и с пустыми руками пошел восвояси. Слепыш издалека почуял приближение хозяина, виляя хвостом, побежал на звук его шагов, потерся мордой о штанину. Сянь-е на него даже не взглянул. Он снял с софоры мотыгу, сходил к навесу за чашкой и отправился на край поля. Копнул раз, другой, а на третий достал из земли пару кукурузных зернышек, они сияли золотистым светом, совсем как новенькие, и так нагрелись под солнцем, что обжигали ладонь. Сянь-е прошел по всему полю, вскрывая лунки: махнет мотыгой, а из-под земли выскакивает одно, а то и два зернышка. Старик наполнил чашку зернами быстрее, чем поднимался до гребня горы.

На обед была жареная кукуруза.

Обедали в тени под навесом, молча жевали кукурузу, запивали водой, и вдруг Сянь-е ни с того ни с сего захохотал. Говорит: припасы-то под землей прячутся! Выйду на соседское поле с мотыгой и за день накопаю столько кукурузы, что нам с тобой на три дня хватит.

Но на чужих полях дело пошло не так гладко. Старик не знал, как далеко друг от друга прячутся зерна, приходилось копать наугад. Да к тому же многие семьи, чтобы управиться с севом перед дождем, даже малых ребятишек вывели на поле, дали им мотыги и велели копать лунки под семена. На таких полях лунки были вырыты как попало, то густо, то пусто, то глубоко, то мелко. Сянь-е засевал свое поле совсем не так, у него все лунки были одинаковые, а ряды ровные, как по линеечке. В былые годы детей никогда не пускали на поле в посевную. Эта засуха все с ног на голову перевернула.

Старику ни разу не удалось за день добыть столько кукурузы, чтобы им со Слепышом хватило на три дня. Обливаясь потом, он с утра до вечера перекапывал землю на чужих полях, и в хорошие дни урожая им со Слепышом хватало на два дня, а в плохие всего на день. Кукуруза понемногу подрастала, слабый и нежный звук, с которым стебелек прорезал ночной воздух, напоминал дыхание мирно спящего младенца. Старик усаживался подле стебелька, чтобы дать отдых натруженной за день спине, и слушал, как дышит в ночи кукуруза, а по суставам во всем его теле разливалось мягкое тепло. Луна выходила на небо, круглая, словно женское лицо, забиралась на самую вершину небосвода, а вокруг нее сияли звезды, словно пуговицы на новом нарядном платье из синего шелка. В одну из таких минут старик спросил пса: Слепыш, у тебя в молодости сколько сук было?

Пес растерянно вскинул морду на хозяина.

Да говори как есть, Слепыш, мы тут одни. Ночь тайны не выдаст.

Пес растерянно молчал.

Ну и ладно, не хочешь – не говори. Сянь-е вздохнул, угрюмо закурил и сказал, глядя в небо: хорошо молодым, у них и сил полно, и женщина ждет в постели. Если женщина смышленая, встретит тебя с поля, воды поднесет, в жару веер подаст, а в холода согреет постель. Если ночью не давала тебе уснуть, поутру скажет: ты совсем умаялся, поспи подольше, не ходи в поле. Вот это жизнь так жизнь. Старик крепко затянулся, выдохнул облако дыма длиною в десяток ли, потрепал пса по хребту и прибавил: такой жизни и в раю бы позавидовали.

Слепыш, спросил старик. А ты успел так пожить?

Пес молчал.

Слепыш, как по-твоему, спросил старик, для чего мужчине жить на свете, как не для этого? Он больше не ждал, что пес заговорит, а отвечал сам себе: да, для того и живем. Но в старости, продолжал Сянь-е, в старости все не так, старики живут на свете ради деревца, ради травинки, ради внуков с внучками. Жить все равно лучше, чем помирать. Сянь-е затянулся трубкой и во вспыхнувшем огоньке увидел шелест, с которым подрастала кукуруза, он тянулся к его ушам нежно-голубой нитью. Старик перевел взгляд на кукурузный стебель, который к тому времени вырос уже по колено, и увидел, что верхушка его вдруг раскрылась, а из розовато-желтой сердцевины наружу рвется свернутый листок, похожий на ивовую дудочку. Остальные девять листов изгибались вокруг стебля крутыми луками. Сянь-е поднялся на ноги, взял мотыгу, копнул пару раз рядом со стеблем, и они со Слепышом помочились в ямку, потом старик разбавил удобрение тремя чашками воды, засыпал ямку и нагреб вокруг немного земли. Сянь-е больше всего боялся, что по склону снова разгуляется ветер, и тогда на месте кукурузного стебля останется один пенек. Чтобы защитить кукурузу, он той же ночью сбегал в деревню, принес оттуда четыре тростниковые циновки, вбил вокруг кукурузы четыре колышка на расстоянии четырех чи от стебля и привязал к ним циновки, огородив побег тростниковой стеной. Прилаживая циновки к колышкам, Сянь-е велел псу: Слепыш, сбегай в деревню, принеси бечевку или шнурок, любая веревка сгодится. Пес на ощупь побрел по горной тропе к деревне, и когда луна почти закатилась, а звезды поредели, принес в пасти клочки соломенной шляпы, которую Сянь-е разорвал во время урагана. Старик приспособил вместо веревки ленту от шляпы. А где не хватило ленты, пустил в дело свой черный пояс со штанов. К рассвету ограда была готова.

В сумерках самодельная ограда напоминала палисадник перед богатым домом. Одинокий стебелек торчал посреди палисада, точно флагшток, и жизнь вел самую приятную: его вдоволь кормили и поили, в полдень укрывали соломенной циновкой, чтобы уберечь от солнца, и стебелек весело шелестел, а рос как на дрожжах – за без малого неделю вымахал выше своей ограды.

Беда была в том, что солнце палило с неба целыми гроздьями, и вода в колодце кончалась. Сянь-е каждый день наведывался к деревенскому колодцу, но чтобы набрать полведра мутной воды с песком, ему приходилось по десять раз спускать ведро в сруб. Вместо воды оттуда поднимался страх, пробирая старика холодом до самых костей. И наконец настал день, когда Сянь-е спустил в колодец ведро, до отказа выкрутив ворот, но оно вернулось пустым, вода едва прикрывала донышко. Старик долго прождал у колодца, чтобы нацедить в ведро хоть чашку воды.

Колодец стал сухим, словно дерево без листьев.

Но Сянь-е придумал, как добывать воду: вечером он спускал в колодец тюфяк, а наутро поднимал его на веревке и отжимал с тюфяка полведра воды. Потом снова спускал тюфяк в колодец и возвращался с водой на поле. Кукурузу старик поливал той же водой, которой споласкивал котелок, умывался и изредка стирал одежду, и пока что ему хватало. Когда Сянь-е вытаскивал тюфяк из колодца и отжимал воду в ведро, по иссушенному солнцем воздуху растекался прохладный пар. Сянь-е бился с солнцем за каждый глоток смоченного водой воздуха, жадно вдыхал его и бранился: я за семьдесят два года столько всего перевидал! Думаешь испугать меня пересохшим колодцем? Пока под землей есть вода, я уж придумаю, как ее достать. Давай, теперь высуши подземные воды мне назло!

Старик из любой битвы выходил победителем.

Однажды Сянь-е с утра до вечера мотыжил землю на поле своего племянника, но накопал всего полчашки кукурузных зерен. На следующий день он пошел на другое поле, но там зерен даже на полчашки не набралось. Теперь старик и пес ели всего два раза в день, и вместо наваристой каши из кукурузного толокна в их чашках плескалась жиденькая похлебка. Сянь-е знал, что так они долго не протянут, но не мог понять, в чем же дело. Все семьи в деревне добросовестно засеяли свои поля, ни одно зернышко не проросло, стало быть, вся кукуруза должна лежать в земле. Заметив, как ходят под шкурой ребра Слепыша, старик невольно вздрогнул. Помял свое лицо – кожу на нем можно было оттянуть на полчи, словно вместо кожи череп завернули в тряпичный узел. Руки и ноги у старика ослабли. Вытаскивая из колодца набухший тюфяк, он поминутно останавливался, чтобы передохнуть. Плохо дело, думал Сянь-е, так недолго и с голода помереть.

Говорит: Слепыш, придется нам залезть в чужой дом, поискать припасы.

Говорит: мы возьмем в долг, вот кончится засуха, и со следующего урожая я все верну.

Старик закинул на плечо холщовый мешок и, пошатываясь, побрел к деревне. Пес беззвучно шагал следом. Сянь-е ступал, поджимая большие пальцы, стараясь касаться земли только кончиками пальцев и пяткой, чтобы не обжечь подошвы. Пес через каждые пару шагов останавливался облизать то одну, то другую лапу, и путь от горы до деревни растянулся едва ли не на целый год, хотя поле старика лежало всего в восьми с половиной ли от околицы. Добредя до хлева на краю деревни, Сянь-е спрятался в тени у стены, сбросил башмаки и принялся растирать босые ноги.

Пес полежал немного в тени, свесив язык, потом подошел к чьей-то стене, задрал на нее лапу и выцедил из себя несколько капель.

Стало быть, здесь и одолжимся, решил Сянь-е. Он достал из мешка топор и сбил замок на воротах. Прошел прямиком к дому, разделался с замком на входной двери, шагнул в главную комнату и первым делом увидел стол под толстым слоем пыли и затканные паутиной углы. И в этой самой пыли, под пологом из паутины стоял алтарь с табличками предков, а на нем – портрет полнотелого старика. Старик был одет в халат и куртку магуа^[6], глаза сверкали, как наточенные ножи, и со свистом пронзали незваного гостя даже сквозь толстый слой пыли.

Сянь-е так и замер на месте.

Они забрались в дом покойного деревенского старосты. Умер староста всего три года назад, и глаза его смотрели с портрета как живые, прожигая Сянь-е до самых костей. Слепыш, ты и впрямь слепой, подумал старик, как же ты мог задрать лапу на ворота покойного старосты? Сянь-е прислонил топор к двери, упал на колени и отбил старосте три земных поклона, потом трижды поклонился в пояс и сказал: почтенный староста, хребет Балоу и все окрестные земли поразила страшная засуха, какие случаются раз в тысячу лет. Народ ушел из деревни, на всем хребте, в целом мире остались только мы со Слепышом. Мы остались стеречь деревню. Мы уже третий день толком не ели, вот и заглянули в твой дом, чтобы одолжиться зерном. А в следующем году я все верну до последнего ляна^[7]. Говорит: почтенный староста, ты обо мне не заботься, я и сам знаю, где в суровые годы прячут зерно. Сказав так, Сянь-е поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен, подхватил мешок и шагнул в восточную комнату – само собой, чаны, горшки и кувшины стояли пустые, в них можно было и не заглядывать. Но Сянь-е с самого начала знал, что никто не оставит зерно в горшках и чанах, ведь там его проще всего найти. Надо искать под кроватью. В лившемся из окна свете он внимательно осмотрел земляной пол под кроватью. Уходя из деревни, никто не будет оставлять зерно в горшках – воры мигом найдут. Я бы тоже зарыл зерно под кроватью. Но под кроватью у старосты отыскался только селадоновый ночной горшок, поросший белым налетом, а пол был гладкий и ровный, его явно давно не трогали. Сянь-е снова взялся ворочать чаны с горшками, поискал и под столом, и в шкафу, и за шкафом, прошелся по всем трем комнатам, стуча ящиками и гремя сундуками, потратил уйму времени, с ног до головы измазался в пыли и паутине, но не нашел ни крупинки.

Сянь-е вернулся в главную комнату, отряхнул пыль с ладоней и сказал: староста, а староста. Ты пока был живой, я тебя ни разу не обидел, ни делом, ни словом. И всю жизнь величал тебя старшим братцем, хотя сам родился на две недели раньше. Если дома у тебя не осталось зерна, так бы и сказал! По твоей милости я впустую провозился тут целый день, думаешь, у меня силы лишние? Думаешь, во всей деревне я зерна не найду?

Староста, конечно же, промолчал.

Не услышав ответа, Сянь-е сердито покосился на старосту и сказал: фу-ты ну-ты, а я ему три земных поклона отбил. Потом шлепнул по морде задремавшего у двери пса и скомандовал: идем! Ни за что не поверю, что в целой деревне для нас зерна не найдется.

Сянь-е затворил ворота старостиного дома, продел дужку замка в петлю и снова отправился на поиски, обошел семь дворов, сбил дюжину замков, обыскал все чаны, горшки и кувшины, смотрел и в шкафах, и за шкафами, и под кроватями, и под столами, в каждый угол заглянул, но не нашел ни зернышка. Из седьмого по счету дома старик вынес фуражные весы и кнут (в том доме жил деревенский возница, и Сянь-е случалось подменять его на облучке), растерянно встал посреди деревенской улицы и бросил кнут с весами на землю: на кой черт мне весы? Кабы нашлось зерно, я б его взвесил, чтобы на будущий год вернуть сколько взял, но где оно, это зерно? Говорит: и на кой мне кнут? Кнут защищает не хуже ружья (как-то раз Сянь-е с одного удара пришиб кнутом волка), но на всем хребте не осталось ни одного зверя, даже зайцы убежали. На кой мне кнут? Ворота по всей деревне рассохлись от жары, между досками появились широкие щели. Сянь-е прищурившись глянул на небо – солнце стояло над самой макушкой, снова пришла пора обедать, но зерном в деревне даже не пахло, и сердце старика затапливало беспросветной тревогой. Сянь-е оставил пса на улице: ты сиди здесь, все равно ничего не видишь, откуда тебе знать, где спрятано зерно. А сам свернул в следующий переулок. Теперь он не ломал все замки подряд, а выбирал только богатые дома, но вот уже третий дом остался позади, а мешок в его руках был по-прежнему пуст. Когда Сянь-е вышел из переулка, его лицо в солнечных лучах отливало мертвенной белизной, старческие пятна сияли ярким пурпуром, а по изрезавшим лицо морщинам растекалась густая и горячая безысходность. Из последнего дома старик вынес горшок с полпригоршней соли. Взял из горшка одну крупинку, рассосал ее во рту, подошел к слепому псу и положил вторую крупинку ему на язык.

Слепыш уставил на старика пустые глазницы: неужели даже горсточки зерна не нашлось?

Ничего не ответив, Сянь-е вдруг схватил кнут, вышел на середину улицы и принялся со свистом хлестать повисшее в небе солнце. Тонкая тугая плеть из воловьей кожи змеей извивалась в воздухе, с ее хвоста срывались бледные раскаты грома, и посеченные кнутом солнечные лучи облетали, словно грушевый цвет, и вся земля была усыпана осколками, а по деревенским улицам гуляло эхо, как от новогодних хлопушек. Наконец Сянь-е взмок от натуги, капли пота со звоном полетели на землю, и он опустил кнут.

Пес растерянно стоял перед хозяином, его пустые глазницы блестели от слез.

Не дрейфь, Слепыш, сказал ему Сянь-е, из моей чашки с похлебкой половина всегда будет твоей, я лучше сам помру от голода, чем тебя помирать брошу.

Из глазниц Слепыша выкатились слезы. И на том месте, куда они упали, в земле остались две круглые ямки, каждая размером с горошину.

Пошли, сказал Сянь-е, подхватив горшок с солью, кнут и весы. Вернемся на склон, накопаем еще кукурузы.

Но старик и трех шагов не успел сделать, как его ноги пристыли к земле. Он увидел у края деревни стаю крыс, гладких и откормленных, словно в урожайный год. Черная глянцевая стая собралась в тени на краю деревни и беспокойно глядела на дорогу, глядела на старика и слепого пса. В голове у Сянь-е с лязгом распахнулась дверь – он все понял.

Сянь-е рассмеялся.

Сянь-е смеялся впервые с тех пор, как люди ушли из деревни, его старый смех сипел и крошился, как поджаренные на слабом огне бобы. Говорит: умори ты голодом хоть небо, хоть землю, а Сянь-е просто так не возьмешь!

Старик повел слепого пса мимо застывшей от страха стаи и сказал: Слепыш, знаешь, где спрятано все зерно? А я знаю, Сянь-е знает!

Той же ночью Сянь-е раскопал на склоне три крысиных норы и достал оттуда целый шэн^[8]