Эту историю я слышал от р. Элиягу-Йоханана, один из сыновей которого сегодня занимает должность раввина Кракова. Она произошла почти триста лет назад, но память о ней жива до сих пор.
В те годы краковским воеводством управлял наследный принц Польши. Воеводство находилось в полной власти принца, и он мог чинить в нем все что угодно его воле и желанию.
Жил в Казимеже – еврейском районе Кракова – один еврей. И так ему не хотелось быть евреем, что и не передать. Правда, до крещения дело не дошло. В наши дни он стал бы реформистом, а в те просто жил, как придется, сменив имя, данное ему при обрезании, на более благозвучное – Зигмунд.
Под этим именем история его и запомнила. То есть в памяти веков он не удостоился остаться евреем, а вошел тем, кем хотел стать, – странной личностью с крючковатым носом и еврейским замашками, но с польским именем[4].
И был этот Зигмунд не босяк и не растяпа, а большой человек, управляющий всеми землями наследного принца. И приглянулась ему одна разбитная разведенка, еврейская, разумеется, на польке Зигмунд при всем своем конформизме все-таки жениться не хотел.
Сговорились они между собой, и Зигмунд отправился к раввину Ицхаку, главному раввину Кракова. У него даже сомнений не было, что дело будет решено быстро и вскоре он на законных основаниях поведет разведенку под высокий балдахин своей роскошной постели. Но не тут-то было, раввин ответил решительным отказом.
– Как? – выпучил глаза Зигмунд. – Почему?
– Да потому, – отрезал раввин, знававший еще деда Зигмунда, – что вы, уважаемый, ведете свой род от Аарона, брата Моше, учителя нашего. А значит, являетесь потомком священников, коэнов, которым жениться на разведенной женщине еврейский закон не разрешает.
– Знаю я ваш закон, – грубо заявил Зигмунд. – Всю юность, лучшие годы, над ним просидел. В нем на каждое «нет» есть двадцать пять оговорок. Вот и потрудитесь, любезнейший, отыскать одну из них и повести меня под хупу в самое ближайшее время.
– Увы! – развел руками раввин. – Как я могу разрешить то, что запретил сам Всевышний?
– А теперь ты меня послушай, – прошипел Зигмунд сквозь побелевшие от злости губы. – Ты, да, ты лично совершишь обряд бракосочетания. И не далее чем через два дня. Это я тебе говорю – Зигмунд!
Он круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Спустя час Зигмунд уже разговаривал с принцем.
– Что за ерунда такая? – удивился принц. – Ну, не хочет человек быть священником. Почему же закон запрещает ему жениться на любимой женщине? Вот я, например, – принц приосанился, – должен стать королем Польши. Но ведь меня никто не заставляет принимать на себя бремя королевской короны. Могу и отказаться. И жениться тогда, на ком захочу!
Он шаловливо посмотрел на советников. На их лицах отразился неподдельный ужас. Еще бы, ведь вся их дальнейшая жизнь, карьера и благосостояние были связаны с будущим принца.
– Ладно, ладно, – усмехнулся принц. – Я пошутил. Но этот достойный человек, – он указал пальцем на Зигмунда, – несомненно, может самостоятельно решать свою судьбу, и никто не вправе стать между ним и любимой женщиной.
Принц подкрутил тоненькие усики и наморщил лоб.
– Пошлите Зигмунда к епископу, – приказал он секретарю. – Пусть его преосвященство встретится с раввином и найдет выход из положения. И пусть все будут довольны. – И принц королевским жестом завершил утреннюю аудиенцию.
Спор епископа с раввином продолжался целую ночь и закончился полным поражением его преосвященства. Епископ рассчитывал отыскать лазейку в виде какого-нибудь раввинского постановления и объявить его недействительным на территории вверенной ему епархии. Но, как назло, раввин все свои доводы подкреплял словами из Пятикнижия. Причем для пущей убедительности он показывал их в Библии, напечатанной на польском языке. Раввинское постановление епископ отменил бы с легкостью, но пойти против прямых слов Библии он не мог.
Когда принцу доложили о результате спора, он пришел в ярость.
– Знать ничего не желаю! – Кровь бросилась ему в лицо, а правый усик задергался. – Завтра утром собрать всех евреев на главной площади Казимежа, того, кто не захочет прийти сам, гнать плетьми. Плети не помогут – пустить в ход копья и мечи. Свадьбу проведет лично раввин. Лично и громким голосом, чтобы каждое слово было слышно на всю площадь. И пусть только попробует не согласиться! – Лицо принца искривила столь отвратительная гримаса, что дальнейшие слова не понадобились.
Утром следующего дня все евреи Кракова стояли на центральной площади. Посредине, огороженный столбиками с натянутыми между ними пурпурными шнурами, возвышался свадебный балдахин – хупа.
Раввина привели под руки. Его ноги почти не касались земли: два дюжих солдата, крепко взяв старика под локотки, опустили его прямо перед счастливой парочкой.
– Послушайте, – быстро произнес раввин. – Принц – гой, инородец, не ведает, что творит. Но вы же евреи, вы должны понимать, что идете на прямое нарушение законов Торы. Отмените свадьбу, прошу вас.
– Кончай болтать, старик, – пренебрежительно произнес Зигмунд. – Делай свое дело.
Раввин закрыл глаза и взмолился. Он просил доброго и всемогущего Бога не допустить позора, не дать двум сумасбродам с помощью нечестивцев публично унизить Тору Всевышнего. Он просил о чуде. Просил яростно и страстно, хватая воздух пересохшим ртом.
И чудо произошло. С треском качнулась земля, и люди на площади завыли от ужаса. Раввин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и отскочил. Зигмунд и невеста в белом платье тоже попытались броситься в сторону, но не успели. Прямо под ними разверзлась глубокая трещина, и парочка с дикими воплями упала вниз. Земля еще раз вздрогнула и трещина затворилась.
На площади стало тихо. Солдаты усиленно крестились, а епископ, наблюдавший за церемонией с балкона ближайшего дома, рухнул на колени и застыл в молитве.
С тех пор прошло три века. Место на площади, где произошла эта трагедия, до сих пор огорожено. Польские экскурсоводы, водя гостей по еврейскому кварталу, обязательно останавливаются возле ограды. Выслушав историю, туристы скептически усмехаются и спешат на осмотр других достопримечательностей Кракова.
Краков – большой и богатый город. Много в нем обширных площадей, широких улиц, роскошных домов, лавочек, переполненных тем, чего душа пожелает и к чему брюхо льнет. А где богатые, там и бедные. Толкутся перед храмами, снуют по рынку, вымаливают милостыню на каждом углу. Солидному человеку шагу не ступить без того, чтобы чья-нибудь перепачканная рука не ухватила его за полу камзола или сюртука.
В Казимеже, еврейском квартале Кракова, нищих не меньше. Только судьба их куда горче и обиднее польских, украинских и русских оборванцев. Кому подаст поляк, выйдя из костела? Ну, не жиду же? И украинский крестьянин, расторговавшись на рынке, перед тем как зайти в шинок, бросит монету-другую горемыке с крестом на груди, а не с бородой и пейсами.
Поэтому раввины и управление еврейской общины давно обложили дополнительным налогом всех зажиточных людей Казимежа. Каждый был обязан выложить некую сумму, а с общего сбора община покупала продукты, одежду, дрова, лекарства и распределяла среди бедняков. Худо-бедно, но на это всеспомоществование можно было протянуть.
Раскошеливаться мало кто любит, однако, если совет общины решил, деваться некуда. Богачи Казимежа скрипели, но платили все, кроме одного, весьма и весьма состоятельного купца Шимона.
– Я сам буду решать, кому и за что платить, – решительно отказывался он, выслушивая увещевания членов правления.
– Всевышний посылает тебе деньги для того, чтобы ты делился, – солидно объясняли раввины.
– Всевышний посылает деньги мне и мне же объясняет, с кем и как делиться, – отвечал Шимон. – Если бы Он захотел дать их вам, не стал бы делать меня посредником.
Увещевания длились не один год, пока вода терпения не испарилась и сосуд лопнул.
Шимона вызвали на совет общины и предупредили:
– Если ты не начнешь помогать беднякам, то после смерти «Хевра Кадиша» похоронит тебя на самом бросовом месте кладбища, возле забора. А на твоем могильном камне будет написано: «Тут лежит Шимон-скряга».
– Отлично! – вскричал купец. – Меня это устраивает. Делайте так, как решили.
Пришло время, и скупец вернул душу Всевышнему, так и не опустив в общественную кассу ни одной медной монетки. Наглый ответ раввинам и беспредельное скупердяйство сделали его имя нарицательным. И когда у забора появился могильный камень с надписью «Тут лежит скряга Шимон» многие сочли это правильным и даже справедливым.
Прошла неделя, другая, минул месяц, и члены совета с величайшим недоумением заметили, что в налаженном механизме общественной помощи беднякам что-то разладилось. Стали искать, в чем дело, пошли по цепочке. Первым наткнулись на мясника, он стал жертвовать втрое меньше мяса, чем раньше.
– Что произошло? – спросили члены совета. – С тобой все в порядке?
– Со мной все в полном порядке, – ответил мясник, – просто я больше не могу столько жертвовать.
Такие же слова произнес и пекарь, и зеленщик, и продавец одежды и даже дровосек. Правда, будучи человеком простым и неискушенным, дровосек обмолвился, что дал клятву и поэтому обязан молчать.
В темноте непонимания забрезжил тонкий лучик света. На следующий день дровосека вызвали в раввинский суд. Возглавлял его главный раввин Кракова Гершон-Шауль Хеллер, автор знаменитого комментария к Мишне под названием «Тосефет Йом-Тов».
При виде множества раввинов и самого автора «Тосефет Йом-Тов», дровосек смутился и оробел. Услышав постановление суда, что из-за общественной важности дела он полностью освобождается от соблюдения клятвы, он тут же все рассказал.
Выяснилось, что многие-многие годы за дрова для бедняков, которые он жертвовал от своего имени, платил скряга Шимон. С самого начала он потребовал никому не рассказывать об этом, а незадолго до смерти взял с дровосека клятву.
Картина начала проясняться. В суд одного за другим стали приглашать продавца одежды, зеленщика, пекаря, мясника, и те, будучи освобожденными от клятвы хранить тайну, один за другим слово в слово повторили то, что уже рассказал судьям дровосек.
– Реб Шимон не захотел воспользоваться в этом мире даже крошкой заслуги выполнения заповеди, – подвел итог «Тосефет Йом-Тов», – а предпочел все перенести в мир будущий. Потому решение похоронить его у забора и написать на могильном камне «Шимон-скряга» вполне его устроило. Но как же мы можем показать людям, что он вовсе не скряга, а большой праведник, чьи поступки достойны хвалы и подражания?
Если мы перенесем его прах на самое почетное место кладбища и поставим памятник, подобающий его праведности, тем самым нарушим его волю и перенесем в наш мир часть вознаграждения, чего ребе Шимон не хотел делать. Как же поступить?
Были предложены разные варианты, но в конце концов «Тосефет Йом-Тов» решил следующим образом:
– Сегодня перед лицом суда я завещаю: когда придет срок, похоронить меня рядом с реб Шимоном. У этого человека огромные заслуги и лежать рядом с ним большой почет.
Так и поступили. Настал час, и когда «Тосефет Йом-Тов» перешел в мир иной, его похоронили рядом с Шимоном-скрягой. С тех пор уже почти две сотни лет все, кто приходит молиться на могиле знаменитого праведника и мудреца, молятся также и за Шимона-скрягу, историю которого рассказывают наряду с деяниями самых больших чудотворцев.
Они до сих пор лежат на старом еврейском кладбище в самом сердце Кракова. И если вы удостоитесь там побывать, не забудьте отыскать место возле забора, где покоятся рядом два великих человека.
После похорон Шимона-скряги прошло пятьдесят или семьдесят лет, уже никто не помнит точной цифры, да она и не важна. История, которую мы сейчас расскажем, внешне никак не связана с этим событием. Но только лишь внешне.
По Широкой, главной улице Казимежа, в полном смятении брел нищий. Вообще-то мало кто ожидает от голодного оборванца хладнокровия и присутствия духа. Обычно такие качества – привилегия благополучных людей, уверенных в будущем. Но даже для нищего, постоянного пребывающего в растрепанных чувствах, этот был взъерошен по-особенному.
Навстречу ему попался другой нищий, который сразу заподозрил неладное:
– Эй, Хаим, что случилось? На тебе лица нет.
– Ох, Йоси, Йоси, скоро на мне не будет не только лица, а вообще ничего. Я серьезно заболел.
– Всевышний дал врачам право лечить. Иди к ним.
– Был и даже получил рецепт на микстуру. Врач сказал, очень сильное средство, должно помочь.
– Ну, вот и славно, пей лекарство и будь здоров!
– Все, да не все. Лекарство стоит двенадцать злотых, а у меня только девять. И те не мои, наскреб со всех знакомых, в ногах валялся, слезы горькие лил, чтобы пожалели и дали. Больше просить не у кого, а на лекарство все равно не хватает!
В кармане у Йоси лежали как раз три злотых. Деньги для нормального человека небольшие, но для нищего вполне приличная сумма. Как и где он их раздобыл, история умалчивает, но, услышав жалобу Хаима, Йоси без долгих раздумий сунул руку в карман и отдал деньги товарищу.
Рассказывать о своем поступке он не стал, подумаешь, три злотых, кого удивишь таким пожертвованием?! Да и пожертвованием, честно говоря, назвать трудно – в глазах большинства людей уж больно незначительная цифра. Йоси просто промолчал, выкрутился как-то из образовавшейся денежной нехватки и зажил дальше, забыв о случившемся. Хаим купил лекарство, вовремя принял его и полностью вылечился.
Вот, собственно, и конец истории. Никто бы не вспомнил о незначительном поступке мелкого жертвования, если бы он не получил неожиданного продолжения.
Спустя несколько лет заболел один из мудрецов Казимежа. Уважаемый раввин, наставник многих, человек скромный и скрупулезный. Надо ли объяснять, что подобного рода качества никак не сочетаются с материальным достатком. Вопрос, который действительно хочется задать: почему болеют такие люди? Но кому его задашь, и кто вообще способен дать исчерпывающий ответ, кроме Того, Кто Сам и посылает эти хворобы?
Спасти мудреца могла только очень сложная операция. В Краковском университете преподавал медицину многоопытный и умелый лекарь, который делал такие операции. Брал он дорого, весьма дорого, триста злотых. У мудреца не было и десятой части этой суммы, поэтому евреи Казимежа решили помочь. Попросили двух самых красноречивых шнореров – собирателей пожертвований – пройтись по богачам квартала и уговорить каждого дать немного для спасения жизни мудреца.
Шнореры взялись за дело. К величайшему их удивлению, первый же богач, некий реб Лейб, живший на Широкой напротив синагоги Рамо, то есть в месте, уже говорящем о достатке и благополучии, сказал им:
– Я сэкономлю вам труды. Сколько стоит операция? Триста злотых? Что такое триста злотых против жизни святого раввина? Вот вам деньги, и пусть он поспешит начать лечение.
Операция прошла успешно, мудрец выздоровел и еще много лет служил Всевышнему, наставляя Его народ. А весь Казимеж несколько дней говорил о щедрости реб Лейба, широте его души и его великой заслуге спасения жизни человеческой. Но потом и это забылось, стихло, стерлось в памяти, потихоньку погружаясь в мягкую тину забвения.
Спустя год после тех событий приснился реб Лейбу сон. Явственный, четкий, словно и не сон, а явь, причем более реальная, чем настоящая жизнь.
Во сне поднялся реб Лейб на Небеса и оказался у врат в Ган-Эден, рай. Перед вратами стоял серебряный стол, на нем лежала золотая книга. Белый, точно вылепленный из снега ангел перелистывал книгу, то и дело слюнявя указательный палец.
– Что это за книга, – спросил реб Лейб, – и почему она золотая?
Ангел не удивился ни вопросу, ни самому появлению на Небесах реб Лейба, а спокойно ответил:
– Сюда вписаны имена тех, кто удостоился своими руками или с помощью своего имущества спасти жизнь другого человека. Для них врата в Ган-Эден открываются сами собой, без моего вмешательства.
– А можно поглядеть, нет ли в этой книге моего имени? – робко спросил реб Лейб.
– Разумеется, можно, – ответил ангел, сплюнул на палец и принялся быстро перелистывать страницы.
«Вот незадача, я же забыл сказать, как меня зовут», – подумал реб Лейб.
– Вы на Небесах, дорогой реб Лейб, – не поднимая головы, произнес ангел. – Помните об этом.
«Вот черт, то есть Бог, – дернулся реб Лейб. – Действительно, зачем ангелу мои подсказки?»
– Нашел! – воскликнул ангел. – Полюбуйтесь.
Он повернул книгу и жестом пригласил подойти ближе. Реб Лейб осторожно придвинулся почти вплотную к столу – ах годы, ох глаза! – и с трепетом посмотрел.
На золотой странице крупным ровным почерком дорогого сойфера-писца были выведены в столбик имена. Буквы самого верхнего имени светились так, словно были написаны не чернилами, а огнем. Свое имя Лейб нашел в середине столбика и с облегчением перевел дух.
– А кто этот, самый первый? – спросил он, указывая на светящиеся буквы.
– Это нищий реб Йоси. Он пожертвовал другому нищему Хаиму три злотых, которых тому не хватало для покупки лекарства. Хаим купил микстуру, выпил и выздоровел.
– Мм… – в недоумении промычал реб Лейб. – Вы позволите задать еще один вопрос?
– Да сколько угодно, – ответил ангел. – Я вижу, сегодня ваше любопытство пребывает в неплохой форме.
О проекте
О подписке