Часть вторая

I

«Наше будущее»

«Коммунисты Центральной области ввиду грядущих выборов губернатора занялись статистикой и попытались оценить «итоги ельцинской пятилетки», то есть – результаты развития области с 1990-го по 1995-й годы. Результаты их статистических выкладок таковы: более 40 процентов населения оказались за чертой бедности. В области снизилась рождаемость и возрасла смертность: в 1994 году родилось 10 тысяч человек, умерло 16 тысяч. Оптовые цены на промышленные товары выросли в 1000 раз, а на продукцию сельского хозяйства – в 400 раз. Сдача жилья в области за пять лет уменьшилась в 2,5 раза, а строительство объектов социальной сферы прекращено вообще. Выросла армия безработных. В 1991 году лишились работы 175 человек, а в 1994 безработными стали уже 310 тысяч человек. При чем пособие по безработице выдано последний раз в марте – полгода назад. Таковы данные статистики от народно-патриотических сил»…

– Ну и как, Старичок, впечатляет? – Саша Бронфман возбужденно смотрит на меня. – Есть и еще факты, но они пока проверяются. Понимаешь, Старичок, в области за пять лет умерло больше людей, чем погибло за это же время в Великой Отечественной войне… Ты понимаешь?

– Я понимаю… Кстати, Саша, можешь получить у нас в кассе зарплату за март. Правда, в расценках того времени…

– Ого! – Саша неподдельно удивлен. – Откуда у нас деньги?

– От верблюда…

– Надеюсь, этот верблюд не красного цвета?

– Нет, это серо-буро-малиновый Каронар Чингиза Айтматова, который стоит в посольском гараже в Брюсселе и испражняется, между прочим, золотым гавном.

– Сережа, это грубо, – покачал большой, лысеющей головой Бронфман. – Но я верю тебе и пошел получать зарплату. – Он дошел до дверей и оглянулся. – А, может быть, мы скоро и выходить начнем?

– Не исключено, – строго-официально ответил я.

– Ты меня предупреди заранее, и я постараюсь приготовить достойной величины свечку в жирную задницу этого моржового хера…

II

«Моржовым хером» Саша обзывал мэра нашего Города, приложившего немало сил и старания для того, чтобы похоронить наш «Маяк», который до 1991 года был «Комсомольским маяком» и попортил немало крови директору городского общепита Петру Петровичу Лужину, на волне перестройки просочившемуся в мэры. В принципе, он был не самый худший мэр, он, может быть, потянул бы на звание самого лучшего мэра, но Петр Петрович не выносил критики в свой адрес. Хорошей, послушной газете «Даешь демократию!» перепадали шикарные квартиры в центре Города, они платили смехотворно низкую аренду за трехэтажный особняк, что стоял почти напротив мэрии, они сопровождали Лужина в загранкомандировках, они… В общем, они сидели в просторном кармане Лужина и ели ананасы, а мы, как и обещал Петр Петрович, последний хрен без соли доедали. Вот этому-то человеку и обещал наш редакционный интеллигент Саша Бронфман хорошую свечку в жирную задницу. А редактором «Даешь демократию!» был мой бывший заместитель, хороший парень с чутким носом, Валерий Сакурин.

III

У меня появились небольшие личные деньги, и я не выдержал искушения заглянуть в свое любимое кафе «Три аиста». Когда-то мы, еще студенты, целыми днями просиживали здесь за слабенькими коктейлями и бетербродами с «Останкинской» колбасой. Разумеется, от того кафе ничего не осталось, только три бетонных аиста у входа, да старый швейцар дядя Костя. Теперь это был вполне респектабельный бар с игровыми автоматами, цветомузыкой и одинокими девочками в слишком коротеньких юбочках за пустыми пластмассовыми столиками.

– Давненько я тебя здесь не видывал, – встретил меня дядя Костя одобрительным взглядом выцветших глаз. – Однако, раз зашел, значит – выцарапался?

– Выцарапался, – усмехнулся я и пожал все еще крепкую руку дяди Кости, успевшего в этот момент предупредить меня, чтобы я с автоматами и девочками не связывался. – Дядя Костя, – обиделся я, – за кого ты меня держишь?

– Не надо! – теперь усмехнулся дядя Костя. – Наташку ты у нас подцепил…

– Так ведь то – Наташа, – вздохнул я, – честная городская давалка, в которую я по-молодости умудрился влюбиться. А у вас-то теперь это дело на индустриальную основу поставлено…

– Я тебя предупредил, – дядя Костя неожиданно живо побежал встречать богатенького клиента.

Заказав сто пятьдесят граммов коньяка «Метакса» и бутерброд с сыром, я занял столик у окна и достал из кармана «Комсомолку». Хитрая, между прочем, газета. Всех и вся обвиняет, критикует любые эшелоны власти, но – в меру! Вот это звериное чутье – до какой черты можно – и отличает «Комсомолку» от всех других газет мира. Они, в отличии от нас, никогда не нарываются, а потому и живут при всех властях с распределителями и дополнительными льготами… Ну и дай, Бог, им здоровья, как говорится.

Через столик от меня сидит симпатичная шатенка, курит длинную сигаретку, чистит пилкой коготки и искоса посматривает на меня. Видимо, моя экипировка не внушает ей доверия, но и других вариантов пока не просматривается.

Я выпил, закусил бутербродом и тоже достал сигарету. Внимательно прочитал материалы о жгучих проблемах армии, о выборах в Чечне и бомжах на городских вокзалах… А потом насмешливый голос рядом со мной сказал:

– Гора с горою не сходятся, так, кажется, говорят у вас в России?

Я поднял голову, отложил газету в сторону и пригласил:

Садитесь, пожалуйста…

IV

– Ну, на этот раз вы куда приветливее, – она села напротив, закинула ногу на ногу и вприщур стала разглядывать меня. Что она могла увидеть? Метр восемьдесят один роста, согнутый почти пополам на белом пластмассовом стуле, подозрительно-настороженные голубые глаза, короткие русые волосы, зачесанные вправо, средних размеров прямой нос и полноватые губы – верный признак слабого характера. И все бы ничего, если бы не вечная готовность не дать себя в обиду, слишком явно выраженная на моем ассиметричном лице. Но тут ничего не попишешь – характер, натура, гены, черт бы их побрал! А иначе сидеть бы мне сейчас в своем роскошном офисе, подсчитывать проценты в Швейцарском банке, и потихоньку душить конкурентов не своими руками… Ну, а что видел я? Есть такие женские лица, встретив которые, ты сразу начинаешь жалеть, что не красив, как Ален Делон, не силен, как Шварценегер и не родовит, как принц Чарлз. Женщины с такими лицами в одно мгновение становятся для тебя роднее сестры и ближе матери, а, между тем, они не обязательно так броско красивы, как Софи Лорен. Скорее – наоборот… Ну что вот особенного в этой белокурой фее, черт знает зачем с берегов благополучного Рейна залетевшей на непредсказуемые берега русских рек? Кругленькое личико, зеленые глазки, припухшие губки, привздернутый носик, к тому же слегка наперченный веснушками – вот невидаль! А, между тем, я с трудом отвожу взгляд, боясь утонуть, раствориться в этом море обаяния и привлекательности…

– Я, между прочим, зашла сюда совершенно случайно, – зачем-то сообщает она мне веселым голосом.

– Где вы так хорошо научились говорить по русски?

– Это комплимент? – она смотрит на меня, как смотрят вторую серию некогда трофейного фильма «Тарзан».

– Да нет, – отчего-то смущаюсь я. – Вы и в самом деле очень чисто говорите по русски. Ну, может быть, слишком чисто…

– Я пять лет училась в Московском Университете на журфаке… Кстати, я выписывала две русские газеты – «Литературку» и ваш «Комсомольский маяк».

Я внимательно смотрю на нее – не издевается ли? Нет, не похоже, хотя совпадения прямо-таки дикие…

– И еще в те годы я читала ваши стихи. Ну, например, вот это, – она наморщила свой приперченный носик. – Рисую женщину не словом, рисую женщину душой. Стою в раздумье над подковой, как над потерянной судьбой…

Она смотрит на меня, на мою медленно отваливающуюся челюсть и вдруг громко, заразительно хохочет.

V

– Ровно через час я уезжаю в Нижний Новгород, – говорит Катрин и мелкими глотками отпивает метаксу. – Вы меня проводите на вокзал?

– Разумеется, – я все еще никак не могу определить свое отношение к ней. То, что она мне нравится – не подлежит сомнению, а дальше? Кем я хочу видеть эту молоденькую женщину, зачем-то вызубрившую мои ранние стихи? Другом? Почитательницей моих талантов? Приятной знакомой из Германии? Или – любовницей? Нет, только не последнее! Весь мой разум, инстинкт мужчины почему-то бурно не согласен с последним предположением. Почему? Ответ мог быть только один – она мне нравится больше, чем я того хочу… Это уже опасно, и я срочно принимаю меры…

– Вы всегда такой серьезный? – заметила она мою перемену.

– Нет…

– Почему вы серьезны сейчас?

– Не знаю.

– Потому, что я вам нравлюсь?

Это уже было чересчур. Это уже с ножом и прямо к моему бедному сердцу.

– Вы явно переоцениваете свои женские чары. Они у вас, извините, посредственные, – медленно и спокойно говорю я. – Вы не в Германии, а я не ваш фройнд… Извините, мне пора.

Я встаю и сам чувствую, что похож на исландский айсберг.

– А проводить? – растерянно смотрит она на меня. – Я плохо ориентируюсь в вашем Городе…

VI

Наш город в начале сентября похож на усталого путника, прикорнувшего под чинарой перед длинным переходом по пустыне Гоби. Он пропылен, завален нищими и мусором. Торговые палатки на каждом шагу, а возле них что-то жующие, сосущие, пьющие и ссущие хари. Машины вгрызаются в улицы, как бешеные псы. Они повсюду: на дорогах и тротуарах, в скверах и на набережных, они гоняются за прохожими, как русские гончие Николая Ростова за зайцами. Они воняют, визжат и поливают всех без разбора из осенних луж. Наш Город, как тяжело больной человек, прикованный к постели: он задыхается, ему не хватает крови свежего воздуха, он покрыт трофическими язвами ям и колдобин, которые наш знаменитый мэр не замечает. Наш Город, как счастье и проклятье, подаренное нам, его жителям, самой судьбой, от которой, как известно, не уйти. И, наконец, наш Город, это наша боль, вместе с которой мы идем по задолбанной жизни перемен и преобразований, вынужденные тащить на своем горбу идиотские амбиции идиотов от политики, бесконечно уверяющих нас, что мы на верном пути… И разве может иностранец, тем более – иностранка, к тому же – хорошенькая иностранка, ориентироваться в таком Городе! Нет, конечно. Именно поэтому и пошел я провожать Катрин Вайс…

VII

Я иду рядом с нею и чувствую гордость от того, что иду рядом с нею. Мне легко и радостно – я счастлив. Прохожие с удовольствием смотрят на нас, но больше – на нее. Кто вы, Катрин Вайс? Счастье мое или проклятие? Зачем я вам, российский аболтус, журналист мертвой газеты, редактор «Братской могилы»? Захотелось экзотики, приключений, маленькой интрижки с русским… Нет-нет, конечно же, не медведем, какой я медведь! Скорее – сибирская лайка, с бодро закрученным хвостом и отмороженными лапами, которыми я давно уже не чувствую связи с родной землей. Меня оторвали от нее, высушили и вы… господа демократы, в очередной рас поманив свободой и равенством. Ох, уж эта российская свобода и удаль, извечно манящие нас со времен Емельки Пугачева и Стеньки Разина. И ведь каждый раз захлебываемся мы в собственной крови, летят наши срубленные головы с выпученными глазами по булыжникам Лобного места, по Красной площади, по бетонным плитам Лубянки, гниют наши косточки на Соловках и Колыме, перемывают их воды Оби и Енисея, ан нет – не в коня корм. Опять нам не терпится, не ймется, опять мы рвемся все переустроить и поменять, и опять рушим и крушим все старое до основания, а затем… Понятно, что будет затем: начнем искать тех, кто виноват… Да посадим на свою шею очередного говоруна – дармаеда в надежде на то, что уж он-то, батюшка родимай, все устроит, всех рассудит и сладкими пирогами накормит. Ужели нет конца нашей глупости, ужели так и будем мы вверять свою судьбу случайным поводырям, только и могущим, что печься о своем благе, слушая медовые речи продажной челяди? Боже, спаси и помилуй нас…

Я иду рядом с нею. А она? С кем идет она? Может быть, только с самой собою или же с мюнхенским фроиндом, распивающим в маленьком кнайпе темное пиво из высокого стакана по поводу очередной победы футбольного клуба «Бавария»?

– О чем вы так упорно и сосредоточенно думаете? – насмешливо спрашивает она, на ходу размахивая маленькой кожаной сумочкой.