Если бы не война, опять вернулся к этой мысли Седлецкий, славно бы приехать сюда туристом… Побродить по горным пастбищам, попить айрана, отведать козьего мяса с каперсами, молодым чесноком и крепчайшим соусом-тузлуком. Однако ни разу не приезжал Седлецкий в Шаону праздным гостем. Впервые он попал сюда с заданием подготовить плацдарм для будущей работы, сразу после Афгана, когда еще звучали последние выстрелы на перевале Саланг, когда аналитики Управления еще только просчитывали развал СССР в качестве одного из многих возможных и вовсе не обязательных вариантов постперестроечной действительности. И когда в Шаоне победил Национальный фронт, а вчерашний полковник Советской Армии стал премьер-министром, сплетенная Седлецким сеть уже давала первые уловы…

Вдали показался военный городок – два десятка белых строений за излучиной мелкой, играющей на камнях, реки. Трехпролетный мост под солнцем казался белым.

Мост, подумал Седлецкий, вот самое слабое место. Конечно, в шестидесятые, когда строили военный городок, меньше всего думали, что дорогу через реку когда-нибудь пережут здешние же партизаны.

– А что, майор, мост хорошо охраняется? – спросил Федосеев, в который раз угадывая мысли Седлецкого.

Генерал, как все больше убеждался его спутник по командировке, не соответствовал характеристике, добытой Седлецким. Коллеги называли Федосеева Большим Бэ. С первым определением просто – из-за роста и пуза. А «Бэ» расшифровывалось еще проще – бревно.

В ответ на вопрос генерала Алиев пожал плечами:

– Нэ наша проблема. Мост охраняет дивизия.

Машина между тем спустилась в глубокую лощинку. Здесь зелень по обочинам дороги была сочнее, мелькнули желтые перистые цветы. На подъеме из лощины их ждала рогатка: две полосатые перекрещенные железяки с красными габаритными тряпками. Солдат в полевой форме, в каске и с калашом поднял руку.

– Шайтан! – пробормотал Алиев. – Мою машину все знают…

Водитель притормозил волгу рядом с рогаткой, высунул голову наружу и вдруг начал медленно поднимать руки. Алиев на переднем сидении задергался, вытаскивая из бокового кармана пистолет. Дверь рывком распахнулась, и худой мальчишка ударил майора прикладом автомата в ключицу. Седлецкий оглянулся: из сопровождающего автобуса чинно выходила охрана с высоко вздернутыми руками. Люди, мгновенно вставшие из кюветов, занимали дорогу.

– Какого хрена, а? – заорал генерал в бородатое лицо, показавшееся в распахнутой дверце. – Вы знаете, мать вашу, кто я такой?

– Знаем, – сказал человек с бородой, вытаскивая стонущего Алиева. – Потому и остановили, генерал. Прошу выходить.

Засада сделана умно, подумал Седлецкий, выбираясь из машины. Этот участок дороги из военного городка не просматривался. А от последних дворов городской окраины они отъехали далеко.

– Я не военный, – сказал Седлецкий, поднимая руки. – Я ученый, эксперт комиссии по гуманитарному сотрудничеству.

– Что он лопочет? – на местном языке спросил у бородатого мальчишка с автоматом. – Может, дать ему по морде?

– Подбери сопли, – вздохнул бородатый.

Мальчишка с огорчения дал очередь по скатам автобуса.

– Ты что делаешь, хулиган? – плачущим голосом закричал Алиев. – С резиной такая напряженка…

«Напряженка» он произнес по-русски.

– А по яйцам не хочешь? – спросил мальчишка.

Алиев, конечно же, не хотел, а потому благоразумно промолчал.

– Твоих гостей, майор, мы на некоторое время заберем, – сказал Алиеву бородатый, очевидно, командир партизан. – Не советую поднимать шум. Иначе гости пострадают.

– Что я скажу начальству? – скривился Алиев. – Лучше б ты убил меня, Наби!

Бородатый улыбнулся и подмигнул майору:

– Как-нибудь в другой раз, сосед…

– Никуда не пойду, – сел на дорогу Федосеев. – И тут неплохо.

– Тогда мы вас понесем, – равнодушно сказал бородатый.

Под дулами автоматов Федосеев и Седлецкий сошли в кювет и двинулись по зеленой лощинке. Она кончалась у реки, шумевшей все ближе и ближе.

– Вы понимаете, что нас будут искать? – сердито спросил генерал у командира партизан.

– Не успеют, – сказал тот. – И успокойтесь, генерал. Вы же приехали сюда оценить обстановку, не так ли? Вот мы и даем возможность увидеть полную картину.

Они уже подошли к реке. Солдат, который остановил машину у рогатки, первым вошел в быструю воду, снял каску и на ходу ополоснул лицо. Седлецкий отметил, какой он белобрысый и светлоглазый. А вот горбоносый Седлецкий, предки которого не один век обживали донские степи… Ему бы усы еще – и никто не усомнится, что он вырос в окрестных горах.

Переходя играющую под солнцем реку, Седлецкий посмотрел на далекий мост у военного городка. Опора моста мелькнула и скрылась за береговым поворотом. Выбрались на берег, который неширокой полосой песка и гальки тянулся вдоль крутых глинистых увалов с проступающими каменными лбами.

– Не обессудьте – завяжем глаза, – остановился бородатый. – Наша безопасность дороже комфорта уважаемых гостей.

– Что оканчивали, командир? – спросил Седлецкий, когда бородатый прилаживал у него на глазах плотную черную косынку. – Я же чувствую – интеллигентный человек…

– Факультет журналистики, – ответил бородатый. – Одно время редактировал здешнюю молодежку. Однако перо, как убедился, весьма слабый аргумент в политических спорах…

Шли еще минут двадцать, постепенно поднимаясь куда-то в гору. Солнце жгло спину, и вскоре Седлецкий почувствовал, как пот стекает между лопаток. Вдруг солнце перестало давить на затылок, пахнуло прохладой и одновременно затхлостью. Так пахнет, вспомнил Седлецкий, в погребе.

Косынку сняли. Сначала он ничего не мог разглядеть в полутьме. Потом проступили неровные стены большой пещеры, нары, груда оружейных цинков, картонные коробки, снарядные ящики. Бородатый, пристроившись под неяркой аккумуляторной лампочкой, разглядывал документы захваченных.

– Фахри! – позвал командир мальчишку. – Отведи гостя к Саиду. Напои чаем. И нам с генералом принеси.

Допрашивать будут отдельно. Значит, и этому учат на факультете журналистики? Пройдя извилистый узкий ход, они с мальчишкой оказались в пещере поменьше, более обжитой. Тут стояла даже этажерка с горкой книг и радиоприемником «Альпинист». Навстречу встал тучный старик в папахе и сером мятом костюме, подпоясанном пулеметной лентой.

– Дядя Саид, командир приказал напоить его чаем.

Саид молча указал Седлецкому на ящик из-под толовых шашек. «Взрывпром», прочитал Седлецкий на ободранных досках.

– Говорите по-русски, уважаемый Саид? – спросил он, присаживаясь на ящик.

– Говору, – сказал Саид. – Но плохо. Горам жил, русскых мало стричал. Кушай чай!

Он налил из большого армейского термоса крепкого чая в цветастые чашки и поднес одну Седлецкому.

– Спасибо… Как здоровье, уважаемый Саид?

Седлецкий покосился на стены пещеры. Такую ухоронку он видел после разгрома андарабадской базы Мавлюд Шаха. Тактика горных войн, очевидно, везде одинакова. Из пещеры партизан можно выкурить только газами…

– Москвам живош? – спросил Саид любезно. – Дети-мети есь?

Дети – это дети, а мети – все остальное.

– Есть – вздохнул Седлецкий. – Как же без детей.

– Ох-хо, – покачал папахой Саид. – Тырудно…

В молчании они допили чай, вновь наполнили чашки. Мальчишка Фахри унес термос командиру. В прореху плащ-палатки, изображающую дверь, просунулась белобрысая голова давешнего солдатика.

– Покурить нету? – спросил он у Седлецкого. – А то все уши опухли. Здешние почти не курят. Только анашу…

Седлецкий бросил ему пачку сигарет.

– Московские, – вздохнул солдат.

– Давно здесь, воин? – спросил Седлецкий.

– Полгода, – сказал солдат, возвращая пачку.

– Возьми себе… В плен попал, что ли?

– Зачем – в плен? Сам пошел. Дембельнулся, поехал в Куровское, домой. Это под Москвой. А работать негде. Ну, вернулся. Бабки приличные, контракт на два года. На машину соберу – вернусь. Таксистом заделаюсь.

Пришел Фахри и поманил Седлецкого. Такие дела, подумал он, поднимаясь. За независимость здешних мест от России воюют подмосковные наемники. Значит, подтверждается информация… Воюют подмосковные жители в горах, которые штурмовали русские полки.

На полпути столкнулись с генералом.

– Что поделывали, Алексей Дмитриевич? – спросил Федосеев.

– Чаи гонял. А вы?

– А-а, – отмахнулся Федосеев. – Несерьезные люди, доложу! Сплошной треп ни о чем. Все выпытывали: помогаем ли мы Шаоне добровольцами. С чего взяли, а?

Все с того… Седлецкий вспомнил белобрысого наемника.

Когда его ввели, бородатый спросил:

– Это вы искали встречи со мной? Я правильно понял?

– Правильно, – сказал Седлецкий. – И в гости пригласили… правильно. А нам есть о чем поговорить, уважаемый Наби.

– Поговорить можно, – прищурился бородатый. – Правда, хотелось бы сначала знать, кого вы представляете.

– Здоровые силы в российском правительстве, которым надоела неопределенная ситуация в Шаоне. Нас не устраивает лавирующий премьер. Не устраивает и председатель парламента, готовый отдаться любому, только не России.

– Нас они тоже не устраивают, – кивнул Наби.

– Мы могли бы договориться с коалиционным правительством Шаоны, ориентированным на суверенный и мирный путь развития республики. Мы смогли бы помочь вам, Наби, и вашим друзьям изменить военную ситуацию.

– Звучит заманчиво… А потом? Как в добрые старые времена – рука об руку к новой светлой жизни?

– Не язвите, – поморщился Седлецкий. – Россия всегда помогала и готова помогать Шаоне. Мирной, подчеркиваю, Шаоне. Нам не нужен костер у стены дома.

– Значит, вы хотите переговоры с партизанскими командирами?

– Да, переговоры.

– К сожалению, – со вздохом сказал Наби, – я не готов дать немедленный ответ. Мне нужно посоветоваться с командирами других формирований. Хотелось бы также получить доказательства ваших полномочий. Или, по крайности, доброй воли.

– Пожалуйста. Вместе с нашей делегацией прибыла партия реактивных снарядов с химическими боеголовками. Она уже поступила на склады дивизии полковника Лопатина.

– Я знаю об этом, – сказал Наби.

А куда ж ты денешься, подумал Седлецкий. Вон как задергал кадыком… Но вслух продолжал:

– Как жест доброй воли… Готов упросить полковника, который разделяет мои взгляды, отдать вашему отряду эту партию.

– Отдать? – подался вперед Наби. – По акту?

– Нет, конечно… Вы должны имитировать нападение на дивизию. По вашим людям стрелять не будут. Только в воздух.

Бородатый долго молчал, прихлебывая остывший чай.

– Налить? – кивнул он на термос.

– Спасибо… Если позволите, у меня тоже есть вопросы. По прибытии в Москву я должен информировать людей, пославших меня сюда. Первый вопрос: какими людскими ресурсами располагает движение? Мы готовы помогать перспективному партнеру.

– Понимаю. Деньги надо вкладывать в надежное дело.

– Вот именно. Так какие у вас ресурсы?

– Вопрос, согласитесь, странный в нынешней ситуации, – бородатый командир обвел взглядом пещеру. – И все же я отвечу… В горах действует около двадцати тысяч человек. Задачи и методы, конечно, разные. Но объединиться, по моим подсчетам, могли бы до десяти-двенадцати тысяч стволов. Это развернутая дивизия.

– Неплохо, – сказал Седлецкий. – Второй вопрос: что вам нужно в первую очередь? Оружие, медикаменты, продовольствие?

– Оружие, – сказал Наби. – Продовольствие мы добываем сами. А лечиться будем, когда все закончится.

– Ну, что ж, – хлопнул себя по коленям Седлецкий. – Чувствую, мы договоримся. Остается лишь уточнить способы связи.

– Об этом позже, – встал бородач. – Мы пока уйдем. А с вами останется наш человек. Не обижайтесь, придется связать. Для вашего же душевного спокойствия. Саид!

– Мне это не нравится, – помрачнел Седлецкий. – Вы злоупотребили моим доверием!

– Готов принести нижайшие извинения, – наклонил голову Наби. – Но сначала постараюсь убедиться, что моим доверием не злоупотребили вы.

Не так прост мальчик, подумал Седлецкий. Тем хуже для него. Умные нам не нужны. Сами умные…

9

В медленном, горячем и вонючем поезде Акопов осознал, как легко работается дома. Не надо было напрягаться, вспоминая слова совсем чужого языка. Не надо было постоянно помнить о чужих обычаях. В Бахрейне, например, он однажды из-за этих обычаев чуть не сгорел. Обратился на улице к женщине с каким-то нормальным вопросом. Нормальным для московской улицы. Женщина-то была одета совсем по-европейски. Но на Акопове был клетчатый палестинский бурнус. А борода подстрижена в кружок, как у шейха из пустыни. И его приставания к незнакомой женщине, пусть и не с праздным вопросом, оценивались однозначно.

Здесь в поезде не надо напрягаться. Ехали они с Юсупом и Назаром в разных концах плацкартного вагона, не поддерживая, так сказать, даже визуальной связи.

Рядом с Акоповым расположился небольшой табор среднеазиатских цыган-люли. Глава семейства, пожилой добродушный пузанок с усами раджи, едва поезд тронулся, пристал к Акопову с предложением скрасить дорогу бутылочкой сладкого вина. Покочевряжившись из вежливости, Акопов принял предложение. Хоть и удивился: цыгане с чужими не пьют. Значит, меняются обычаи… Хозяйка проворно достала по первому знаку мужа лепешки, зелень, холодное мясо, конфеты. Цыганята завертелись и зажужжали вокруг конфет. Мать цыкнула – ребятня исчезла.

Разговаривали Акопов с хлебосольным цыганом на том узбекско-таджикском смешанном наречии, который обжил хребты Зеравшана и Байсунтау и который понимают все от Нукуса до Хорога. Цыган плакался, что старший брат зажал жигуль. Покупали его вскладчину, теперь он брату не нужен, поскольку тот недавно приобрел волгу.

– Совсем бандит! – стучал цыган по столу черным пухлым кулаком. – А у меня семья, сам видишь. Старший уже большой – на чем мальчику ездить?

И Акопов тоже плакался – на нехорошего начальника, настоящего бая, который не дает продохнуть, загонял по командировкам. Никак не хватает времени закончить строительство дома. И денег не хватает. Хоть и хороший навар получается у экспедитора, но что с того навара остается… Сам знаешь – тому дай, этому сунь. С удовольствием импровизировал Акопов, с деталями. Так они плакались друг другу, пока не опустела бутылочка, пока не закружили вокруг поезда вечереющие предгорья с размазанными пятнами солнечных ожогов по склонам.

Наконец, сморило цыгана. Акопов пошел умываться в залитый водой туалет с незакрывающейся дверью. Умылся и увидел у двери Юсупа. Тот лениво обмахивался журналом «Муштум», сложенным вдвое. Сигнал тревоги. Акопов сразу подобрался. Вышел в тамбур и обнаружил Назара.

– Двадцать шестое место, – сказал Назар.

Из расписания поезд давно выбился, и теперь Акопов даже приблизительно не мог представить, где они находятся. Вокруг поезда медленно вращалась выжженная солнцем полупустыня с редкими желто-зелеными зарослями верблюжьей колючки. Ее сладковатый запах, долетающий в раскрытые окна, не мог перешибить едкий дух старого, полного людей, вагона. От горизонта накатывала волна тьмы – ночь наступала быстро.

– Когда ближайшая станция? – спросил Акопов у проводника, пожилого таджика в мятой черной форме.

– Минут через двадцать, – сказал проводник, почесывая живот и зевая. – А может, через сорок. Если тебе, друг, бутылка нужна, то и станция ни к чему. Обратись к дядюшке Расулу. У него все есть.

– А кто такой Расул?

– Я, кто же еще…

Так… Засветился Акопов с цыганом, на весь вагон засветился. Вот уже и бутылку предлагают. Нормально. Повесив на шею скрученное полотенце, Акопов, не торопясь, пошел по вагону. От полноты чувств принялся напевать старинный танцевальный мотив «Тановар». Его режиссер Гайдай в свое время для комедии приспособил. «Если б я был султан, я бы имел трех жен!». Напевал Акопов и весьма благожелательно разглядывал пассажиров. Земляков искал, надо понимать, этот невысокий симпатичный шерабадец. Когда подвыпьешь, охота с земляками покалякать. Нашел Акопов земляка.

На двадцать шестом месте сидел молодой узбек. Светлый и легкий, как у Акопова, облегал его костюм – мечта провинциала. Образ дополняли желтые сандалии на босу ногу и небрежно брошенный в сетку над головой портфель из тисненой кожи. Бухгалтер, наверное. Или учитель. Плечи, однако, были широковаты для труженика умственного труда. А может, труженик в свободное от труда время занимался курашом – любимой борьбой узбекской молодежи…

Юноша в светлом костюме равнодушно посмотрел на Акопова и отвернулся. Чуть-чуть торопливее, чем нужно, отвернулся. И веки у него дрогнули. И в лице что-то изменилось. Такое происходит, когда человек, ведущий наружное наблюдение, не научился до конца контролировать свои эмоции, сталкиваясь с «объектом» лоб в лоб.

По этим мелким деталям, совершенно недоступным вниманию нормального человека, Акопов понял: не зря засекли ребята этого бухгалтера. Или учителя. Неважно. А важно, что он из госбезопасности. Из конкурирующей, стало быть, фирмы, как бы она теперь ни называлась в «независимых» государствах. Гебешников в Управлении не любили. За непрофессионализм, за мелкие цели и задачи, за кумовство в руководстве.

Однако гебешники в наружку поодиночке не ходят. Парами любят гулять. И второго Акопов вычислил. Выглядел тот обычной русской швалью. Этакий люмпен, присохший к Средней Азии: пропотевшая распашонка, расстегнутая до пупа, сиротские серенькие штанцы и босоножки-вьетнамки. Такие болтаются по всем рынкам и чайханам, шакалят возле рыночных воротил, пьют зеленый чай с тем же удовольствием, что и водку, спят с любой более-менее раскрепощенной женщиной Востока. Курят анашу и носят при себе узбекский широкий нож-пичак. Привычка к азиатскому быту не мешает им презирать местный язык и традиции.

Такой, значит, по-научному говоря, имидж… Акопов сфотографировал русского взглядом и залег на верхнюю полку. До места назначения оставалось часов шесть, и за это время надо придумать, как избавиться от гебешников.

Если они сами вышли на Акопова, то их пора уважать. А если группу подставили? Вполне могло случиться, что задание Акопова являлось маскировкой другой, более масштабной, акции. Пока ГБ будет пасти Акопова, кто-то без помех отработает свое.

С другой стороны, думал Акопов, крайне нерационально использовать его группу в качестве подсадной утки. Специалистов, подобных Акопову, в Управлении лелеют и холят. Да и любого просто так не сдают. Значит, протечка наверху? Такого Акопов не помнил… Но если учесть невероятный бардак, творящийся вокруг, бардак, который не обошел и Управление… Все может быть. Но Акопов привык выполнять задания, сроду хлеб не ел даром. Значит, задание – вот что основное. Как там советовал Рахмат: души сомнения? Задушим, будьте благонадежны. А потом разберемся, откуда протекло.

Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.

Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.

Когда он вернулся, пьяная дурацкая улыбка застыла на его лице. Хватаясь за чьи-то ноги, опираясь на полки, он поковылял вперед, пока не добрался до двадцать шестого места. Икнул и наступил на ногу молодому человеку в светлом костюме.

– Извините, пожалуйста, – пробормотал.

У молодого человека в глазах мелькнуло изумление.

– Ничего, – поморщился он. – Бывает…

– Нечаянно! – с пьяным упорством сказал Акопов. – Просто качает.

Завертевшись, он рухнул на колени молодому человеку.

– Нечаянно, – повторил Акопов и убрался в проход.

Пистолет гебешника уже лежал в его кармане. Все так же улыбаясь и мурлыча под нос «Тановар», он дошел, до русского, коротавшего время над газетой с грудой костей и корок. Акопов снова не вписался в проход. Объедки посыпались на пол.

– Ты что делаешь? – зашипел русский.

– Да я тебя… – с пьяной обидой сказал Акопов и на плохом русском кратко изложил перспективу дальнейших отношений.