Часть первая
«У него в приказах всё делалось добро…»
Князь Иван Борисович Черкасский

Первый «премьер-министр» XVII века – князь Иван Борисович Черкасский^[24]. Он происходил из рода правителей Кабарды, выехавших в XVI веке на русскую службу. Черкесские (адыгские) князья трансформировались в русском языке в князей «Черкасских», как стали называть новых подданных царя, сразу включенных в элиту Московского царства. Хорошай-мурза, ставший после крещения князем Борисом Канбулатовичем (Камбулатовичем) Черкассским, был двоюродным братом второй жены царя Ивана Грозного, царицы Марии Темрюковны^[25]. Породнился он и с Романовыми, вступив в брак с Марфой Никитичной Романовой, родной сестрой боярина Федора Никитича Романова, отца будущего царя Михаила Федоровича. Князь Иван Борисович Черкасский со временем стал «ближним человеком» царя Михаила Федоровича как по праву происхождения из одного из самых заметных родов в Боярской думе, так и по родству с Романовыми. Двоюродный брат царя – для людей Московского царства такое основание было достаточным даже при выборах на царский трон!

Во времена царя Бориса Годунова князья Черкасские считались такими же опасными для интересов годуновской династии, как и Романовы. Хотя князь Борис Канбулатович Черкасский, как и его сын, стольник князь Иван Борисович Черкасский, поставил свою подпись под «Утвержденной грамотой» об избрании на трон Бориса Годунова в 1598 году^[26]. Знаменитое «дело Романовых», начатое в конце 1600 года, изменило прежние взаимоотношения в среде знати. Для укрепления династических прав своих детей Годунов расправился с семьями всех братьев и сестер из рода Романовых, эти гонения напрямую затронули и князей Черкасских. В ссылку на Белоозеро попала семья княгини Марфы Никитичны Черкасской, родной тетки царя Михаила Федоровича. Ее муж, боярин князь Борис Канбулатович Черкасский, не пережил этой опалы, а сын долгие годы провел в ссылке. На княгиню Марфу Никитичну легла забота не только о своей осиротевшей семье, но и о детях брата, включая будущего царя Михаила Романова. Послаблением ссылки со стороны царя Бориса Годунова стало разрешение женской части семьи Романовых-Черкасских жить в вотчине, селе Клины Юрьев-Польского уезда.

Так сама судьба свела в тяжелые времена близкий родственный круг Романовых и князей Черкасских. Конечно, пережитые вместе годы испытаний не могли забыться, поэтому не приходится удивляться, что князь Иван Борисович Черкасский оказался среди наиболее доверенных лиц с самого начала царствования Михаила Федоровича.

Сразу после избрания на царство Михаила Романова в 1613 году роль князя Ивана Борисовича Черкасского при дворе еще не была столь заметной, хотя он первым получил боярский чин во время царского венчания (вместе с ним был пожалован в бояре князь Дмитрий Михайлович Пожарский). Преимущество при дворе имели родственники матери царя – инокини Марфы (заметим, что монашеское имя жены боярина Федора Никитича Романова повторяло крестильное имя его сестры). Речь идет о братьях боярах Борисе Михайловиче и Михаиле Михайловиче Салтыковых. Они ревниво охраняли свое влияние при дворе молодого царя. Ярко это проявилось во времена неудавшейся царской свадьбы с Марией Хлоповой в 1616 году. Понадобилось несколько лет, прежде чем было проведено тщательное расследование причин этого происшествия в царской семье.

Заметные перемены при дворе произошли после возвращения из польского плена патриарха Филарета в 1619 году, и только с этого времени можно видеть закат влияния братьев Салтыковых (отправленных даже в ссылку) и постепенное возвышение князя Ивана Борисовича.

Двадцать лет боярин князь Черкасский находился во главе Думы. На это время приходятся все самые заметные события царствования Михаила Федоровича, связанные и с мирными 1620-ми годами, и с подготовкой Смоленской войны, и со строительством Засечной черты для обороны от крымцев во второй половине 1630-х годов. Конечно, князь Иван Борисович Черкасский был не один в ближнем кругу царских советников; можно также вспомнить имена бояр Федора Ивановича Шереметева, князя Бориса Михайловича Лыкова, князя Дмитрия Михайловича Пожарского (того самого освободителя страны в 1612 году), а также родственника царя по жене окольничего Василия Ивановича Стрешнева. Но только князь Иван Борисович Черкасский, да еще, недолгое время после его смерти, боярин Федор Иванович Шереметев, женатый вторым браком на сестре князя Черкасского Ирине Борисовне^[27], могли считаться главными людьми в царском окружении.

Восстановление биографии князя Ивана Борисовича Черкасского требует обращения к самым разнообразным обстоятельствам эпохи Смуты и начала правления Романовых. Но такой путь позволяет рассмотреть события через личный опыт представителя заметного боярского рода, знавшего многие взлеты и падения в своей судьбе.

В ссылке с Романовыми

В 1620-е годы страна успокоилась от всех потрясений Смуты, и пришло время подумать о ее истории. Патриарх Филарет признаётся историками главным «вдохновителем» составления «Нового летописца». Работа велась кем-то в его окружении, чтобы рассказать о пережитых годах мятежного, Смутного времени и наступившем царствовании молодого Михаила Романова. Кто был безымянный автор расспросов и записей, составивших летописную книгу, историки так и не узнали. Потом еще в течение полутора веков рукописи этой летописи старательно переписывали, чтобы иметь дома свой список «истории» новейших лет. Историки Смуты ценят эту летопись, хотя и отмечают вторжение в текст исторического памятника небывалых до того личных страстей и пристрастных оценок. Есть в «Новом летописце» короткое упоминание о молодом князе Иване Борисовиче Черкасском, пережившем вместе с главой романовского рода все тяжелые времена:

«Федора ж Никитича з братьею и племянником, со князь Иваном Борисовичем Черкаским приводили их не одиново к пытке»^[28].

Известно, что человеческая память работает избирательно. В работе с источником историку тоже приходится отбирать отдельные детали исторических событий. И хорошо, когда историку удается добросовестно передать содержание обнаруженного им документа, ничего не утаивая, объясняя не слишком «выгодные» для его исследования свидетельства. Бывает и так, что, поддавшись соблазну или просто в увлечении какой-то идеей, авторы исторических трудов забывают классический принцип историографии: писать «без гнева и пристрастия» – и приводят только те известия, которые «работают» на их представления о прошлом, не рассказывая об остальном. Есть и просто умолчания исторических источников, а умение «считывать» такую «непрямую» информацию и составляет один из важных навыков профессии историка.

Конечно, одна фраза из «Нового летописца» мало что говорит о нескольких годах жизни князя Ивана Борисовича Черкасского, проведенных в ссылке вместе с Романовыми. Тем более что речь идет о тексте, записанном примерно тридцать лет спустя после событий. Кто именно запомнил и рассказал автору летописи о пытках боярина Федора Никитича Романова и его молодого племянника стольника князя Ивана Борисовича Черкасского, мы уже никогда не узнаем. Хотя участники событий были еще живы, а патриарх Филарет, как говорилось, вполне вероятно, являлся заказчиком рукописи. Не он ли сам и рассказал автору летописи некоторые детали происшествий далеких времен? Или, по крайней мере, «отредактировал» текст летописца?

«Новый летописец» все-таки не единственный и даже не главный источник о временах ссылки Романовых. Текст летописи можно перепроверить, изучив подлинное дело, раскрывающее рутину работы приставов, связанную с организацией преследования бывших бояр и стольников, их содержанием под стражей. И тогда многие детали событий будут выглядеть по-другому.

Цель опалы на Романовых и их родственников, как говорилось выше, состояла в первую очередь в устранении их возможных претензий на трон и влияния при дворе Годуновых. Поэтому боярин Федор Никитич Романов вынужденно принял постриг и находился «под началом» в Антониевом-Сийском монастыре, его жена и даже теща также были пострижены в монахини и разосланы по отдаленным монастырям. Первые месяцы опалы были самыми тяжелыми. Из жалованной грамоты 1620-х годов, выданной князю Ивану Борисовичу Черкасскому, можно узнать детали того, как все члены семьи князей Черкасских – отец Борис Канбулатович, мать Марфа Никитична и их сын «терпели многие беды и сидели… за розными приставами в чепи и железах болши полугода»^[29]. После этого семья была разделена, родителей отправили в ссылку на Белоозеро, а князь Иван Борисович Черкасский разделил свое заключение с еще одним дядей – Иваном Никитичем Романовым.

«Дело о ссылке Романовых» давно опубликовано^[30]. Как заметил Владимир Николаевич Бенешевич, автор биографической статьи о князе Черкасском в «Русском биографическом словаре», «боярский приговор, состоявшийся в июне 1601 года, определил князю Ивану Черкасскому самую высшую меру наказания, какая только была применена в этом процессе: имение его было отписано на государя, а самого его было решено сослать в Сибирь на житье». Показательно, что подобная мера была применена еще только к двум «выдающимся представителям рода Романовых – Ивану и Василию Никитичу»^[31]. Братьев Романовых действительно привезли в Пелым, в то время как пристав князя Ивана Борисовича Черкасского получил предписание оставаться «до указу» со ссыльным стольником в Малмыже, расположенном между Казанью и Вяткой. Позже, в 1620-х, об этом вспоминали так: «…а он болярин наш князь Иван Борисович сослан был на Низ, в Казанской пригородок в Малмыж, и сидел в тюрме ж, и живот свой мучил, и всякия нужи и тесноты за нас великих государей при царе Борисе терпел лет с пять»^[32].

Василия Никитича Романова, вопреки наказу (или из-за его намеренно расплывчатых и общих формулировок), везли в ссылку «оковав» и привезли едва живого. Из последовавшей переписки выясняется, что от приставов добивались изощренного тюремного баланса: содержавшихся под стражей людей предписывалось не доводить до голода, не применять излишних ограничений, но при этом они не должны были забывать о длящейся опале. «Изменник» Василий Романов, как называли опальных, все-таки умер в ссылке в Пелыме. В разных местах в ссылке погибли и другие братья Романовы – Александр Никитич и Михаила Никитич. Иван Никитич был серьезно болен, мать князя Ивана Борисовича Черкасского болела «камчюгом», или ломотой (от этой болезни страдал и его умерший в ссылке на Белоозере в апреле 1602 года отец князь Борис Канбулатович Черкасский^[33]).

Смерть Василия Никитича Романова напрямую повлияла на положение находившегося с ним в ссылке брата Ивана Никитича и других ссыльных, включая князя Ивана Борисовича Черкасского и его мать – княгиню Марфу Никитичну. Потеряв мужа, разлученная с сыном, она жила на Белоозере вместе с сестрой Анастасией Никитичной, женой Александра Никитича Романова Ульянией Семеновной и детьми брата Федора Никитича Татьяной и Михаилом. Вдова княгиня Марфа Никитична Черкасская приняла на себя, как окажется, историческую роль в сохранении жизни детей брата и наследника рода Романовых.

28 мая 1602 года, после многомесячного пребывания в Малмыже, была выдана указная грамота о переводе князя Ивана Борисовича Черкасского в Нижний Новгород, где он должен был жить вместе с дядей Иваном Никитичем. Согласно полученному 15 июня наказу приставам, ссыльных должны были «беречи, чтоб им ни в чем нужи никоторые не было». Князя Ивана должны были везти «простого, а не сковав» (такой прямой запрет был, как показывает судьба Василия Романова, совсем не лишним). И дальше приставы должны были наблюдать, чтобы оба ссыльных «жили» и «ходили просты», следя за тем, чтобы к ним «никто не подходил, и не розговаривал с ними ни о чем, и писма б никакого не поднес». Перевод «на службу в Нижний Новгород» князя Черкасского назывался в наказе приставу Василию Михайловичу Хлопову «государевым жалованьем».

Дальнейшая хронология событий выясняется из переписки с воеводами. 23 июня ссыльные проехали Казань, а уже 1 июля остановились на подворье Троице-Сергиева монастыря в Нижнем Новгороде (вместе с князем ехал какой-то «детина его Олешка»). 25 июля 1602 года в Нижний Новгород привезли и больного Ивана Никитича Романова. «Корму князю Ивану и Ивану с людьми их» велено было давать достаточно, в «постные дни» – рыбу, в «мясные дни» – «боранину» и говядину, «а хлеб велено давати как им мочно сытым быть без нужи, а пити велено им давать квас житной». К этому разрешалось добавлять кое-что и по запросу, если ссыльные сами «учнут просити», например, «пиво и мед с кабака». Для их обеспечения выдавались кормовые деньги, и еще раз подчеркивалось, чтобы «князю Ивану и Ивану ни в чем нужи никоторые не было».

На сходных условиях содержали и мать князя Ивана Борисовича – вдову княгиню Марфу Никитичну Черкасскую, жившую с женской частью семьи Романовых и детьми на Белоозере. Правда, когда их пристав Давыд Жеребцов попытался дать больной княгине Черкасской «сверх корму, чего попросят, не от велика», его немедленно одернули и наказали за «самодеятельность». Оказывается, формула наказа, «чтоб им всем в естве, и в питье, и в платье никоторыя нужи не было», не предусматривала таких добавок. «Что писал преж сего, что яиц с молоком даешь не от велика; то ты делал своим воровством и хитростью, – грозили приставу, – по нашему указу велено тебе давать им еству и питье во всем доволно, чего не похотят».

Почти два года спустя после начала дела, когда братья Романовы стали умирать в ссылке, исполнители воли царя Бориса Годунова и их главные тюремщики боярин Семен Никитич Годунов и дьяк Елизарий Вылузгин озаботились уже другим. Им стало выгоднее сохранить жизни опальных. 17 сентября 1602 года состоялось распоряжение о переводе Ивана Никитича Романова и князя Ивана Борисовича Черкасского из Нижнего Новгорода в Москву. Особо оговаривалось, чтобы приставы сначала расспросили ссыльных, «а будет они болны, и вы бы с ними ехали, как они выздоровеют». Точно так же поступили с семьями Черкасских-Романовых, отправленными из Белоозера «в Юрьевской уезд, в Федоровскую вотчину Романова» (это путешествие из Белоозера в село Клины Юрьев-Польского уезда совершит и шестилетний сын Федора Никитича Михаил, будущий царь). Княгиня Марфа Никитична, несмотря на болезнь, на радостях согласилась ехать немедленно. Пристав передавал ее слова: «…так жадна де я царской милости, ехати готова хоти ужже, а болезни моей гораздо легчи перед старым, ехати мне мочно».

Князь Иван Черкасский и Иван Романов выехали на нанятых для них подводах из Нижнего Новгорода в Москву 12 октября 1602 года. Дорога лежала через Владимир, где приставы должны были остановиться и известить о своем приезде судей Приказа Казанского дворца дьяков Афанасия Власьева и Нечая Федорова. Такие предосторожности требовались для того, чтобы успеть приготовиться к приезду ссыльных в Москву, выбрать им место пребывания, назначить новых приставов и охрану. До Владимира добирались долго и были там только 29 октября. Новая остановка «за полосмадесят верст» (то есть 75 верст) от Москвы была «в Покровской слободке, за пять верст до Киржацкого яму». Челобитная приставов об указе по поводу их дальнейших действий была доставлена в Москву только 17 ноября. Даже учитывая передвижение ссыльных такими медленными темпами, можно предположить, что возвращение князя Ивана Борисовича Черкасского в столицу состоялось в декабре 1602 года. Правда, он всё равно оставался опальным до самого конца царствования Бориса Годунова: ни чины, ни поместья, ни дворы ему не возвращали и на службу тоже больше не назначали. Скорее всего, в это время он жил вместе с матерью и остальным семейством Романовых в ссылке в селе Клины Юрьев-Польского уезда.

Зная о совместных испытаниях Романовых и князей Черкасских во времена годуновской опалы, можно понять, почему после возвращения патриарха Филарета из польского плена в 1619 году именно князь Иван Борисович Черкасский становится одним из первых «ближних людей» и своеобразным главой московского правительства.