Цитаты из книги «Адреса любви: Москва, Петербург, Париж. Дома и домочадцы русской литературы»

«Родись она в Средние века, за нее было бы страшно», – скажут о ней в Париже. Сожгли бы на костре! И назовут – ведьмой. А ведь ведьмой ее можно было бы назвать еще в Москве. Худую, с огромными глазами, вечно смеющуюся, «когда нельзя» (это ведь она написала, что лишь на могиле ее, возможно, напишут – «Уже не смеется!»), и вечно встающую, когда надо бы сидеть, не высовываться и прятаться за чужие спины…

Скажу по правде, что я в каждом кругу – чужая, всю жизнь

он, кого она всего шесть лет назад назвала «молодым Державиным» и «божественным мальчиком», напишет: «Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России – лженародных и лжемосковских – неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды

Да, чудовище и святая! Из шести картофелин три могла отнести другу Бальмонту, но могла и бесстыдно продать чужую мебель, отданную на хранение. Воровала хлеб в гостях (не надо просить), но тут же чужому человеку легко дарила антикварную, небесной красоты чернильницу. Запросто знакомилась с мужчинами, даже нагло навязывалась им («Чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом»), но к приехавшему в Москву Блоку даже подойти не решилась. Да, жизнь обвиняла ее, но жизнь и оправдывала. Невероятно, но вор, ворвавшийся к ней, не ее испугался – пишут! – бедности ее. И, просидев до утра, сам дал ей денег. Пришел взять, но захотел – дать. Ну не святая ли? Что говорить, одного красноармейца, коммуниста с глазами ребенка, который колол ей дрова, носил и кусок мыла, и морковку и кого назовет «самой Россией», она так «распропагандирует», что он навсегда порвет с партией. В порыве чувств назовет ее даже – «квалифицированной женщиной».

вылизывала руки языком (да-да, именно!

но, – говорю спокойно и злобно, – не падала – и упадет…”» Не упадет. Умрет от голода, когда Цветаева, схватив Алю в охапку, увезет ее, больную, домой. Но в тот вечер, едва оторвав Алю от себя, чуть не погибнет сама. Покинув приют, угодит в дикую метель, в снег по колено. Спокойно и, как пишет, безнадежно подумает: «Замерзну…» А когда поймет, что вдобавок заблудилась, услышит вдруг из темноты голос какой-то старухи: «Барышня! Вы куда?..» – «В Кунцево». – «Ох, не дойдете, – ишь дорогу-то как замело…» – «А вы куда, тоже в Кунцево?» – «Нет, я здешняя». «Надежда, – пишет Цветаева, – пропадает…» К счастью, через минуту, издалека уже, услышит тот же бабий голос: «Милая! Подвези-ка их! Им тоже в Кунцево! Ты ведь на станцию?» Цветаева даже не увидит саней, услышит крик: «Что ж, садитесь, пожалуй, коли сядете, только лошадь я остановить не могу, спешно мне!..» «Вскакиваю на ходу, – пишет Цветаева, – в первую секунду не понимаю, в сани или в снег – нет, снег движется – значит в сани. Спасена!..»

Воды нет, нет врача, лекарств, кругом безумная грязь, полы, как сажа, и лютый холод, ибо отопление испорчено. “Ирина всё поет?” – спрашиваю надзирательницу. “Поет. Дефективный ребенок”. Я почти радостно: “Чудовищно неразвита”… Идем по темной лестнице… Несу Але 2 куска сахара. Какая-то девочка: – “Аля! К тебе тетя приехала!..”» «Страшное, нищенское ватное одеяло. Из-под него воспаленные ярко-красные от слез Алины огромные глаза. Бритая голова… “Мамочка! Я была у вас совсем сыта, а здесь – ни капли! Я погибаю. Ирина, я с ней спала, сегодня ночью обделалась три раза…” Тут только замечаю Ирину. Не улыбается. Узнаю ее гнусность… Взглянув на меня, отвертывается… Даю Але сахар. “А что же маленькую-то не угостите?” Делаю вид, что не слышу. Господи! Отнимать у Али!.. Ирина в злобе колотится головой об пол. “Ирина!!!” – окликаю. Послушно встает… Через секунду вижу ее над лестницей. “Ирина, упадешь!” – кричу. “Не падала, не падала – и упадет?” – спрашивает какая-то девочка. “Вот имен

Какой там шоколад и рис – в приюте, как оказалось, давали лист капусты в супе и ложку чечевицы, которую голодные дети, растягивая радость, ели по зернышку.

Цветаева. Из «Записной книжки № 7»: «

На Иру Цветаева внимания не обращала, а Алю вечером наставляла. «Понимаешь, – вбивала ей в голову, – всё это игра. Ты играешь в приютскую девочку. У тебя будет стриженая голова… грязное платье – и на шее номер. Ты должна была бы жить во дворце, а будешь жить в приюте. – Ты понимаешь, как это замечательно?.. Это – авантюра, это идет великая Авантюра твоего детства… Если тебя будут бить – бей. Не стой, опустив руки, а то тебе проломят голову!.. Главное – ешь, не стесняйся, объедай их вовсю!..» Аля в ответ кивала: