Синие ворота покосились. Одна из створок почти отвалилась, опёрлась на другую, от этого и держалась на весу. Калитка рядом сгнила и валялась на земле. Двор порос ещё не слишком высокой травой, но густой. Земли не видно. Доски на крыльце предательски прогибались, готовые провалиться под ногами. Трогая ногой перед собой каждую доску и только потом осторожно опуская ногу, Славка подошёл к порогу дома. Дверь была приоткрыта. Мальчик вошел в комнату и стал её осматривать.

Его охватило чувство азарта. Как при поиске. Он знал, как это происходит. Родители часто прятали от него конфеты. Он любил их и мог съесть, наверное, сразу килограмм! Но, говорят, сладкого много нельзя, это вредно. Не всегда, но бывало, когда Славка дома был один, а конфет очень хотелось, останавливался на пороге комнаты и смотрел. По кругу, от угла к углу. И неведомая сила показывала ему, где спрятан тайник с конфетами.

Он безошибочно определял его. Брал горсть конфет… Мама всякий раз удивлялась Славкиному чутью и меняла тайник, перепрятывала сладости. Но всё было бесполезно. Он снова находил его. Пусть это было в посуде, в постельном белье, за книгами, в диване, в кармане отцовской шинели. Конфеты находились, и часть их немедленно съедалась.

Вот такое же чувство азарта, смешанного со страхом перед старым домом, сейчас бурлило в груди у Славки.

Оглядевшись, мальчик увидел большую русскую печь. Справа неё – обеденный стол, на нем – лампа-керосинка с мутным, пыльным стеклом. Большая стопка старых газет. Рядом – два табурета и стул. Все предметы были массивными, сделанными, наверное, местным столяром. Таких в городе не увидишь. Даже по прошествии лет они выглядели добротно.

На стене висели часы-ходики, а на полу лежали ветхие половики. Их вязали из лоскутов ткани.

Шкаф с посудой. За пыльным стеклом были видны тарелки.

Славка подошёл к часам-ходикам. Потянул цепочку, вытянул гирьку, качнул маятник. Часы пошли! Тик-так! Тик-так! Но меньше чем через минуту маятник стал уменьшать амплитуду и постепенно остановился.

Жалко.

Осторожно прощупывая пол, чтобы не провалиться, Славка шёл вперёд. Рядом с печкой была ещё одна комната. А там – широкая металлическая кровать с шарами на спинках. Некоторые ещё поблёскивали. На стене с кроватью какой-то ковёр с нарисованными на фоне леса оленями. Комод. Диван. Стул, как на кухне. Всё выглядело старым, ветхим.

Стёкол в окнах не было. Славка внимательно осматривался, но не видел ничего, что указывало бы на лётчика, который здесь жил три дня и умер.

Он уже пошёл к выходу, но споткнулся о железное кольцо в полу и чуть не упал.

«Подпол! Как я же о нём забыл?!» – Славка несильно хлопнул себя по лбу.

Он начал дёргать крышку люка, но та не поддавалась. Мальчик пыхтел, дёргал. Но она чуть приподнималась, и всё. Славка сел на стул, вытер пот со лба. Надо что-то придумать, чтобы выдернуть крышку. Снова обошёл комнаты в надежде найти какой-нибудь предмет. Например, лом, топор или цепь, чтобы продёрнуть их через кольцо и использовать как рычаг. Но ничего подходящего не попадалось.

Мальчик вышел во двор. В этой траве ничего тоже не найдёшь! Его почти охватило отчаяние. Но он подумал, что надо идти в соседние избы в поисках рычага.

Он уже направился было к двери, но увидел, что под крыльцом что-то лежит. Это был лом с приваренным топором. Таким сбивают дворники в городе лёд на тротуаре. Громоздкая штуковина! Не сразу удалось поднять лом. Очень тяжёлый и страшно грязный. Ржавый весь, в грязи. Фу!

Славка, держа его за один конец, втащил в дом. Попытался выковырять люк из лаза. Но лом большой, длинный, тяжёлый. Неудобный.

Положил табурет набок и через него, как через точку опоры, с третьей попытки выдрал неподатливую крышку люка.

Из подполья пахнуло чем-то сырым, резко неприятным.

И темно. Там вообще ничего не видно. Просто чёрный квадрат в полу.

Надо посветить! А как?

Хорошо, что Славка вспомнил, как выжигал на тетрадке различные фигурки. Очки его для дальнозоркости, которая у него была от рождения. Стёкла слегка увеличивали. Это, конечно, не те увеличительные стёкла, что продаются в магазинах, но всё равно фокусировали солнечные лучи, и если держать долго на ладони, очень сильно жгло. На бумаге оставляли черно-коричневый след, и пахло жжёной бумагой. В стопке старых газет Славка нашёл те, что посуше, и вышел во двор. Солнце припекало.

Примостившись на крыльце, Славка начал терпеливо фокусировать солнечные лучи через линзу очков на газету.

От тонкого луча поднялся сначала лёгкий дымок, а потом и маленькое пламя занялось. Оно росло, и… газета загорелась.

Нацепив очки, Славка побежал в дом. Наклонился над входом в подпол. Лестницы не было. Что делать? До земли метра два. Упадёшь – костей не соберёшь. А обратно-то как выбираться?

Славка поставил стул, влез на него и попрыгал на нём. Крепкий. Слез с него и, держа в одной руке горящую газету, другой медленно опустил стул вниз. Главное, чтобы тот не завалился набок. Сунув горящий факел в подпол, он чуть не обжёг себе лицо пламенем, но наметил, куда нужно ронять стул. Разжал пальцы. Стул мягко упал на землю. Потом взял табурет за прорезь в середине сиденья… Газета уже почти догорела. Зажёг другую. Снова сунул ее в подпол. Но уже более аккуратно, чтобы себя не обжечь. Запомнил, как стоит стул. Стал прицеливаться по памяти, чтобы опустить табурет на сиденье стула. Табурет полетел вниз, ударился о спинку стула и упал рядом набок.

Славка разозлился. На табурет. На стул. На свою криворукость. Остался ещё один табурет. Зажёг новую газету. Внимательно посмотрел вниз, долго целился, останавливал раскачивание руки с тяжёлым табуретом. Медленно, плавно, без рывков разжал пальцы. Табурет полетел вниз, в темноту. Славка тут же опустил газету. Табурет упал на стул и стоял, покачиваясь на сиденье. Мальчик расстегнул несколько пуговиц на рубахе, засунул туда несколько газет и стал спускаться. Опустившись на вытянутые руки, он даже носками ног не доставал до табурета. Страшно. Руки уже стали предательски подрагивать под весом тела.

Разжал пальцы. От страха зажмурил глаза. И полетел вниз.

Приземлился на край табурета. Тут же развёл руки в стороны, чтобы не упасть, сохранить равновесие. Ножки стула ушли в землю и скомпенсировали удар.

Славка медленно слез с табурета на стул, потом на землю. Почва была влажной.

Увидел полки на стенах под банки. Там стояло несколько пустых банок, пылился короб для картошки. Он заглянул в короб, подсвечивая себе чадящей газетой. Наклонился и чуть не свалился внутрь: в углу лежала высохшая крыса.

Славка отпрянул, ударился спиной о стену.

Он начал говорить сам с собой вслух:

– Так. Я – раненый лётчик. Должен что-то спрятать. Сил у меня мало. Куда бы я спрятал? Можно в комнате, но сразу найдут. А зачем прятать? Просто сказать, где самолёт, чтобы передали. А если самолёт с золотом, так никто никому говорить не будет, сами поедут и разграбят. Значит, надо прятать карту. Куда? На чердак? Дело зимой было. Я – раненый. Сил немного. Со стороны можно увидеть, что полез. Следы на снегу. Тоже заметно. Да и зачем раненому выходить на улицу и лезть на чердак? Думай, Слава, думай! Значит, в комнате. За столько лет после лётчика ремонтов было много. Значит, нашли бы точно. И тогда бы в деревне знали, где самолёт, и обнаружили бы. Сами нашли или поисковые отряды. Так. Куда? В подпол. Можно незаметно спуститься и подняться, когда хозяев нет в избе. Вот здесь была лестница.

Славка запалил новую газету. От дыма уже слезились глаза.

«Вот здесь стояла лестница. Вон, она сгнила и валяется. Я спускаюсь. По лестнице. Сил мало. Времени мало. Куда дальше?»

Он взобрался на свою шаткую конструкцию из стула и табурета. Стал освещать стену. До крышки было ещё высоко. Слез, с трудом водрузил второй табурет. Рискуя сорваться и сломать себе шею, поднялся почти вровень с полом. Стал светить. Под пол были запиханы какие-то тряпки, видимо, чтобы сыростью и холодом не тянуло в кухню.

Славка начал выдёргивать полусгнившее тряпьё. Светил, как мог, засовывал руку. С левой стороны нащупал что-то металлическое. Прямоугольное. Прямоугольная, продолговатая металлическая коробочка.

Сердце забилось! Казалось, выскочит из груди. Во рту пересохло.

«Есть. Есть!!! Нашёл!»

Резко выдернул коробочку. Конструкция из мебели под Славкой зашаталась, накренилась и обрушилась. Каким-то чудом ему удалось взять коробку в зубы, бросить газету вниз. Она почти закончила своё горение. И уже падая, Славка схватился за край лаза.

С грохотом табуреты упали на землю.

Тело Славки раскачивалось над ними. Он скосил глаза вниз. Там, на сырой земле догорала газета, освещая тусклым светом поверженную мебель.

«Мне здесь ещё пожара не хватало, – подумал Славка. – Отец три шкуры за это спустит!»

Но газета потухла. Надо выбираться.

Доски пола толстые, ухватиться толком не за что, пальцы были грязными от земли, ладони вспотели.

«Лететь далеко, да ещё в темноте. Костей не соберу. Только вверх!» – мысли роем носились в голове.

Он подтянулся, пальцы почти соскользнули. Подбородком зацепился за пол, одну руку перехватил, вторую выбросил вверх и максимально назад, цепляясь за крышку люка.

Выворачивая руки, ломая ногти, Славка кое-как выбрался из тёмного плена подпола.

Лежал на спине, раскинув руки, коробку вынул изо рта. Она была в пыли, земле. Сплёвывал эту гадость и глубоко дышал. Пот катился по лицу. Было страшно от мысли, что мог сорваться вниз на эти табуреты.

Встал, закрыл подпол. Крышка люка не входила, он попрыгал на ней, чтобы загнать в лаз. Понимал, что много следов оставлять после себя нельзя. Будет понятно, что он лазил вниз и что-то там искал.

Газеты из-за пазухи бросил в кучу туда, где они до этого и лежали.

Стал рассматривать коробку. Она была сделана из тонкого металла типа алюминия. Надписи почти стёрты. Неразборчивы. Читалась только верхняя. Чёрными жирными буквами было написано: «U.S. ARMY FIEL RATION».

Сердце в груди забилось ещё сильнее. Откуда в глухой сибирской деревушке упаковка от американского военного пайка? Только лётчик! Он получил на Аляске продукт, засунул себе в комбинезон.

С торца была крышка по форме этой коробочки.

«Так, Слава, спокойно. Бумага могла высохнуть со временем и стать ломкой. Спокойно! Очень спокойно!»

Руки предательски дрожали от напряжения, когда он подтягивался, и от волнения. Сердце бешено колотилось в груди.

Он снял крышку и заглянул внутрь. Там была вложена бумага. Дрожащими от волнения руками он начал миллиметр за миллиметром вынимать её оттуда.

Она не крошилась, не ломалась. Вынул. Это был двойной листок в клеточку, как от обычной школьной тетрадки.

И там…

Там от руки карандашом нарисована примерная карта местности. Вот река. Вот конусом выходит Славкина падь. Вот и деревня. И на широкой части конуса… нарисованы два самолёта. Один под вопросом. И зачёркнут. Потом чёрточка заштрихована. Как будто лётчик сомневался. Второй – дальше от деревни, и на карте стоит восклицательный знак. Деревья нарисованы. Какая-то винтовка в прямоугольнике недалеко от самолёта схематично указана под ёлкой. Какая-то скала, как мост, только с проломом посередине.

«Долго рассматривать не буду, – решил Слава, – дома разберусь». Убрал карту в коробочку и засунул в карман штанов.

Уже пошёл на выход, но оглянулся. Увидел лом с приваренным топором, которым он открывал крышку люка, взял за конец и поволок на улицу. Не нужно привлекать к себе внимания. Ни к чему всё это.

Он запихнул лом под крыльцо, где и нашёл его. Пока он ковырялся, его кто-то окликнул грубым голосом:

– Эй, малец, что ты там делаешь?

Славка выпрямился и обомлел от страха. Такого страшного мужика он ни разу не видел.

Выше отца и дяди Паши, широкий в плечах, с огромной, по грудь чёрной бородой. Такие же чёрные брови, из-под которых совсем не видно глаз.

На голове мужика – ветхая шляпа. Наверное, она когда-то тоже была чёрная, а сейчас где-то серая, где-то рыжая. Но с большими полями. Вся старая и бесформенная. Одет был этот страшный великан в старый брезентовый дождевик. На ногах стоптанные кирзовые сапоги. Брюки с заплатами, прихваченными широкими стежками, заправлены в сапоги.

В огромных руках у него, как посох, – большая толстая палка – мужику почти по плечо. Палка была намного выше Славки.

Глаза у этого чудовища, когда развернул голову в сторону мальчишки, тоже были чёрные, а руки – огромные. С широкими кистями.

– Что молчишь? Обомлел?

Славка молча смотрел на незнакомца, готовый в любой момент дать стрекача и удрать от него к родителям.

– Что делаешь в мёртвом доме? Что искал?

Мужчина грозно смотрел на подростка.

От страха Славка начал волноваться. Сквозь спазм выдавил:

– Н-н-ничего. П-п-п-просто смотрел.

– Ты что, заикаешься?

– Д-д-да!

– Испугали?

«Ещё чего! – подумал Славка. – Я – сын офицера! И ничего не боюсь. “Ха!” Три раза “ха”!»

– Н-н-нет! Я п-п-просто з-з-заикаюсь! Никто меня не п-п-пугал!

– Ты с Дадоновыми приехал?

Славка кивнул головой. Появление этого страшного человека сковало его ужасом. Скорей бы к родителям уже.

– Пошли! Не чего по заброшенным домам лазить. Не ровен час что-нибудь обвалится! Пошли!

Славка стоял.

– Боишься?

Славка молчал.

– Ладно. Я вперёд, а ты следом! Ты ничего не взял в доме?

Славка отрицательно помотал головой.

– А хотел что-нибудь взять?

– Д-д-да! Т-т-там часы на стенке. Ходики. Я их завёл. Но они не ходят. Сломаны.

– Да. Часы. Такие часы уже не делают. Они когда тикают, так и на душе спокойно. Как будто в доме ещё одна живая душа. И говорят тебе, что всё в порядке. Ты не один. Понимаю, малец. Понимаю. Но ты их не взял?

– Н-н-нет. Они сломаны.

– Ну и ладно. Пусть висят. Сломанные часы в мёртвом доме. Им там как раз и место. – Он покрутил головой, как будто ещё высматривая кого-то. – Пошли.

Он махнул палкой, показывая направление к дому дяди Паши. Славка шёл следом, держась от него на почтительном расстоянии, готовый в любой момент драпануть от этого страшного дядьки.

Рука в кармане, крепко держит алюминиевую коробочку.

Вот и дом дяди Паши.

Подошли к калитке. Отец с дядей Пашей на крыше прибивают доски. Видно, что часть толя на крыше они уже заменили. Новая тёмным пятном чётко выделяется на фоне старой, серой, выгоревшей.

– Бог в помощь! – зычно сказал незнакомец.

Взрослые перестали колотить. Обернулись. Дядя Паша козырьком поднял ладонь над бровями: солнце светило ему в глаза.

– А! Дед Епифан! Сейчас спущусь.

Славкин папа тоже стал спускаться.

Дядя Паша подошёл к калитке, отец следом.

– Здравствуйте, дед Епифан!

Дядя Паша был почтителен. На фоне этого здоровяка он выглядел очень скромно.

– Здравствуй, Павел. Крышу делаешь?

– Делаю. Родовое гнездо. Нельзя бросать.

– И это правильно. – Дед Епифан кивнул своей большой головой.

– Кто знает, может, на пенсию пойду да сюда и переберусь. Красота здесь. В городе такого не увидишь. Да и чисто. Чистый воздух. Чистая вода. Да и вам будет веселее.

– Перебирайся. А то охотников до чужого добра тут много. И летом приезжают, и зимой, чтобы поживиться чужим добром в домах. Чуть ушёл в тайгу – глядь, а птицы над деревней уже встревоженные кружат. Вот и возвращаешься, чтобы шугануть нечисть приезжую. Худой люд пошёл ноне. Вороватый. Работать не хотят, только чего утащить бы, что плохо лежит. Тут были умники, пытались дома разобрать да увезти. Еле отбил.

– Тяжело было?

– Да нет! – Дед Епифан пожал плечами. – Их четверо всего было. Я жердиной от них отбился, потом в машину загнал, чтобы убрались. А зимой этой завал из лесин соорудил. На снегоходах не пройдут, на машине не проедут. По бокам брёвна на противовесах поставил. Мимо на лыжах или в снегоступах не пройдёшь, тронешь ветку, а бревно сбоку прилетит. Не зашибёт насмерть – я осинку поставил, она лёгкая, но зубы и рёбра помнёт. Вот ежели берёзку приспособить да заострить, то звериному обитателю пир будет. Но грех на душу брать не буду. – Он широко перекрестился.

– Рыба-то на пруду есть, дед?

– Рыба есть. Много не бери.

– Да нет. Не больше ведра. Карасей.

– Бери. – Дед великодушно махнул рукой. – А на речке чего не хотите? Там и хариус есть.

– Снасти взяли на медленную воду. Спокойно посидеть да пацана к рыбалке приучить. – Дядя Паша кивнул на меня.

– Так это, значит, ваш мальчишка?

– Наш. Наш. Помогал ворота чинить, потом отправился осматривать окрестности. На крышу его брать побоялись.

– А я иду, смотрю, кто там под крыльцом Авдотьи шерудит. Вот и подошёл, поинтересовался. Понятно. А дочь твоя где?

– В лагере летнем отдыхает.

– Понятно. Я ей прополиса заготовил. Настойку сделал. Ты же говорил, что у неё горло слабое. Прополисом смазывайте – верное дело. И перги дам тоже. Для здоровья – пользительное средство будет. Ну и просьба, Павел, к тебе.

– Говорите, дед Епифан.

– Воска я приготовил. Там немного. Около пуда будет. Не больше. Отвезёшь в город, в церковь.

– Конечно, отвезу. Ну, а я вам соли привёз, крупы.

– Вот за заботу такую – поклон тебе. Никто уже из земляков не приезжает. Плохо. Ладно, пойду я. Завтра принесу, что обещал. Ну и мёда прошлогоднего. И брусники с мёдом.

– А за последнее – отдельное спасибо, дед Епифан! – Дядя Паша встрепенулся.

– Да. Мальчугану накажите, чтобы по мёртвым домам не лазил. Не ровен час придавит его. Дело такое… брошенное. Дома будут мстить людям за то, что их бросили. И не дело это… – Он махнул рукой, в которой был зажат посох. И пошёл обратно.

– Славка, ты чего такой грязный? – Отец подошёл к сыну.

– Да ладно, папа, сейчас умоюсь.

Славка быстро потёр щёки ладонями, как будто от этого лицо стало чище.

– Я тебе дам сейчас «ладно»!

– Дядя Паша, а кто это? – Славка показал рукой в сторону удалявшегося великана.

– Вячеслав это, его мы Ведьмаком называем! – Дядя Паша покачал головой. – Сколько я его помню, а всё такой же. Здоровый. Ни одного седого волоса. Только стал сутулиться.

– Он? Сутулится?

– Раньше он выше был. Откуда пришёл – никто не знает. Пришёл и стал строить себе дом. На окраине. Почти в лесу. Обычно соседей просят о помощи. А этот сам. Сам валил лес для дома. Тщательно выбирал деревья. Сам добывал, сам шкурил – кору снимал, сам на себе лесины вытаскивал из тайги. Сушил. Сам чашки рубил, сам сруб ставил. Никого ни о чем не просил. Людей сторонился. К себе никого не подпускал. А пока дом строил, то у бабки Авдотьи на постое был. Помогал по дому. Ремонтировал дом. По хозяйству помогал. Все шушукались, что роман у них. Ничего не было. Болтовня одна. А когда дом построил, то вообще отдалился от всех. Пасека у него была и сейчас есть. Травы он собирал, сушил. Если у кого какая хвороба случалась, так все к нему обращались. Но все шли к нему, когда всё уже. Нет мочи терпеть. Он и отвары готовил, и припарки всякие. Многим помогал. Его благодарили. Он сам начал сруб делать под часовню. Председатель приходил, стыдил, мол, советская власть на дворе, а ты часовню ставишь. Он молчал. Только тюк да тюк топором. Не любил говорить. Вот сейчас он разговорился. А так – всё молча. Даже когда я первый раз после смерти родителей приехал, так он и не заходил ко мне. Издалека посмотрел, что я делаю, и ушёл. Я вечером к нему заявился. Сахара, крупы, муки принёс. Только тогда он поблагодарил. Наутро принёс мёда и брусники на меду.

– А что это такое?

– Это он бруснику собирает. В бочки, закопанные в землю, засыпает, а сверху мёда много льёт. И всё это у него стоит. Год, два, три. Получается для иммунной системы очень хороший стимулятор, ну, и хмель присутствует. Съедаешь миску такого вот желе, и ноги как ватные, но наутро сил столько, что можешь марафон бежать, и организм очищается от всякой дряни. Однажды он пришёл ко мне, я с дочкой был, говорит: хотите посмотреть на медвежонка? Пошли мы. А там у него сарай, и эти бочки закопаны. Годовалый медвежонок, медведь-пестун, забрался, землю раскопал и сколько смог съел этой брусники с мёдом. И свалился рядом.

– Умер? – Славке стало жалко медвежонка.

– Нет, Вячеслав. Не умер. Он стал пьяным. Уснул. Мы с ним фотографировались. Светка поначалу боялась, за меня пряталась, а потом даже за лапу его держала.

– А после что с медведем сделали? Убили?