«Один, один! бессонный и смятенный!..»

 
Один, один! бессонный и смятенный!
Среди бумаг на письменном столе,
Среди чернильных образов вселенной,
За отзвуками света на стекле…
 
 
Мне хорошо, что нет причин смеяться,
Что нет уже ни ветра и ни сна.
Мне хорошо, что я могу остаться
В календаре, где властвует весна.
 
 
И нет уже ни звука, ни ползвука,
Все равномерно, тихо, как в раю.
И вот уже с неслышимого стука
Я невидимки голос узнаю.
 
 
Когда еще, слегка качая шторы,
Он будет дым по комнате пускать,
Вести со мной пустые разговоры
И всуе о хорошем вспоминать.
 
 
Каков тот день, когда неумолимо
Мне судьи будут выносить итог
За то, что пуля уходила мимо,
За то, что я любви не уберег.
 
 
И будет больно, и смешно, и грустно:
Де-мол, теперь смотри, мой брат, смотри,
Как над тобой висит слепая люстра
И глупо бьется бабочка внутри…
 

«Кому оставить горечь рая…»

 
Кому оставить горечь рая,
Кому оставить страх победы?
В руках мусолить чашку с чаем
И петь вчерашние куплеты.
Кому оставить холод мысли,
Бесстрастный взгляд и злые чувства?
 
 
Смотреть, как кружат в небе листья,
Как листья надо мной смеются.
Кому оставить дикость века
В двух зеркалах – зрачках беспечных?
И ждать спасительного снега,
И наслаждаться бессердечьем!..
 

«В той красоте – ни выстрела, ни крови…»

 
В той красоте – ни выстрела, ни крови,
Там – желтый лист и дальняя дорога.
В той красоте – ни зла, ни суесловий,
В той красоте – ни правды, ни подлога.
 
 
Но иногда мне кажется, что дико
В той красоте без боли и без крика…
 

Просчитанный по осени цыпленок

 
Я снова никем не замечен,
не рассекречен.
В моем углу в деревянном трухлявом сарае —
я все знаю:
каждую щепку,
каждую щелку,
я даже знаю, где какой камень лежит.
 
 
Из угла – изумительный вид!
Можно смотреть, как курицам головы
крутят к обеду,
и наслаждаться победой.
 
 
Можно смотреть, как цыплята
сбиваются с ног,
вцепившись в сочный листок.
 
 
В чем прелесть угла? —
там властвует мгла:
сохранит от чужого уха,
сохранит от чужого взгляда —
большего мне и не надо.
Сим незамеченный мир знаменит…
 
 
Из угла – изумительный вид!
 

«Опять часы на книжной полке…»

 
Опять часы на книжной полке
Зловеще замедляют ход.
Опять незримые иголки
В меня впиваются, и вот
 
 
Уж ночь разорвана, шумлива,
Шаги, шаги, и скрип дверей,
Вороны каркают пугливо,
Во мрак густой спешат скорей.
 
 
Вокруг сумятица и споры
Кленовых листьев и грозы,
Вздох половиц, и звон фарфора,
Улыбка и печаль слезы.
 
 
Трещат обои, бьются мошки
И смотрят в сонное окно,
И взбудораженные кошки
Со зла царапают сукно —
 
 
Цвет то ли красный, то ли белый —
Зато трезвучия ясны.
Зима вернуться не успела,
Как стало душно от весны.
 
 
И вот уже смешные нити
Я обрываю, как в кино.
Стучите, ходики, молчите,
Или сбивайтесь – все равно…
 

Мысли в старом саду

 
И сад – уже давно не сад,
А дивный бал чертополоха,
Сухие яблони стоят
И топчут зло стручки гороха.
 
 
Ах, эта старость, этот бред!
У покосившейся ограды
Скользит, скользит холодный свет
По жилкам пасмурного сада.
 
 
Нелепо до одури сарай,
Что словно подпираем вишней.
Как мне приятен дикий рай —
Я в нем чужой, но и не лишний.
 
 
Мне здесь услуги и почет,
Я сыт редисом и укропом.
И ржавый кран течет, течет,
Но не пускает капли скопом.
 
 
Мне здесь приятней скоротать
Все пораженья и победы.
Меня не суждено предать,
Пока я никому не предан…
 

«Из всех писем, отправленных мной…»

 
Из всех писем, отправленных мной
В неизвестно какие пределы,
Это – впрочем, бескровное дело —
Это не застоится за мной.
 
 
Просто звуки заказаны в срок
И не более, чем паутина.
Глупо хлопают дверцы машины
На распутье миров и дорог…
 

Колыбельная

 
Вот опять по ночам,
Доверяясь свечам,
Бродят грустные тихие сказки.
Почему ты не спишь,
Мой хороший малыш,
Закрывай поскорей свои глазки.
 
 
Даже гномы, и те
В колдовской темноте
Все уснули до срока в вповалку.
Только бабочка вдруг,
Сделав призрачный круг,
Вспоминает смешные считалки.
 
 
И печальна луна,
В черном небе одна,
Зацепившись за облако, плачет.
До нее дела нет,
В окнах выключен свет,
Лишь фонарь у подъезда маячит.
 
 
И не слышно шагов,
И не видно врагов, —
Знать, и нечисть устало кемарит —
Не хрустит под окном
И не злит сквозняком,
И ведьмацкое зелье не варит.
 
 
За кварталом квартал
Засопел, задремал,
И во всю уже спит без опаски.
Мой хороший малыш,
Только ты все не спишь —
Закрывай же скорей свои глазки.
 

У подъезда

 
У подъезда
В день отъезда
Только ветер песни пел.
Хоть бесславно,
Но забавно,
Я б так, верно, не сумел.
 
 
И отрадно,
Что парадно
Я обмыт, обут, одет.
Над крылечком —
Дым колечком
Улетает в новый свет.
 
 
Напомажен,
Приукрашен
Черно-красный Кадиллак.
У подъезда
В день отъезда
Все не эдак, все не так.
 
 
Под чечетку
В белом тетка
Приближается ко мне.
Я сыграл бы
И сплясал бы —
Только руки на ремне.
 
 
Воет ветер,
Ноет ветер —
Прощевайте, господин!..
У подъезда
В день отъезда
Я обязан быть один…
 

Тень августа

 
По бездорожью, в осенней хмари,
Какие люди – куда идут?
И на проселках, густых от гари,
Вверяют шагу излом минут.
 
 
Жестокость нищих не знает меры —
Кого возвысить – кого казнить?
И чьи повадки и чьи манеры
Плетут по тюрьмам стальную нить?
 
 
И не до смеха, не до оваций —
Кому насколько? В который раз
Среди иллюзий и коронаций
На чистой ноте собьется час?..
 

Одиночество нового года

 
Как горько от старого года
На полках таить дневники,
И складывать в ящик комода,
Как ложки, чужие стихи.
 
 
Но что остается? Откуда
Сегодня такая тоска?
И среди немытой посуды
Жучком копошится строка.
 
 
Для счастья ей много ли нужно,
Не все ли равно, что за год,
Когда стрелки кружат и кружат,
А в гости никто не идет.
 
 
Когда уж остыла картошка
И чайник натужно свистит,
Когда за холодным окошком
Лишь снег под огнями блестит?
 
 
Но мне ли расплакаться, мне ли,
Что я не ушел от беды,
Когда равнодушно метели
Тасуют чужие следы.
 
 
И мне ль ненавидеть кого-то,
И мне ли вверяться кому?
Как горько из старого года
Куда-то идти одному!..
 

ХРИСТОС, КОТОРОГО МЫ ЗАСЛУЖИВАЕМ

К прочтению романа А. Камю «Посторонний» (1991)

Памяти С. Л. Кошелева.

* * *

…Нет ничего приятнее, чем писать о художественном произведении, которое пока не заклишировано и не сведено в некий догмат; и пока есть возможность свободно мыслить, было бы нелепо пренебрегать этой возможностью, как, впрочем, нелепо упрекать себя в том, что являюсь «проповедником» идей А. Камю, что временной раздел в пятьдесят лет не играет никакой роли – мир продолжает жить тем, чем он жил всегда: «обманом и слепыми надеждами». Однако иллюзия не может существовать вечно, даже хотя бы потому, что на смену ее всегда спешит новая, путь и похожая на правду и истину.

Нужно вовремя определить границы – ловить метаморфозы сознания на излете – и, благодаря этим геркулесовым столпам, корректировать и объяснять свою действительность. И открыт тему можно словами – «пограничность» модернизма есть его философская и эстетическая основа.

Действительно, литература нового времени во многом представляет собой примеры ограничения. Происходит как бы обыгрывание одного из тезисов Ницше: «Вы не должны ничего хотеть свыше своих сил» (сравните у О. Хаксли: «Люби то, что тебе предназначено») … Люди – не птицы, как, впрочем, и рай – не паноптикум отошедших душ. Для каждой вещи в мире отведено свое место, в том числе и для игрушки разумной. Нужно быть выше окружающей действительности настолько, чтобы понять всю абсурдность ссоры с этим миром, а за сим, падая с высоты, признать его таковым, каков он есть на самом деле.

В какой-то мере можно говорить об «апологии пассивности»; стоит сыграть роль агнца, довольствующегося той травой, которая есть на лугу, и не пытаться ее искать в лесу, среди волков, – и это, пожалуй, одно из условий для выживания, вполне претендующее быть достаточным условием для разумной организации бытия. В одной из своих пьес М. Метерлинк писал: «Лучше не трогаться с места!.. За стенами приюта не на что смотреть. Не будем совсем выходить из приюта. Я предпочитаю не выходить совсем…» Можно вспомнить и Г. Миллера, у которого в «Тропике рака» замечено: «Мир сжался до одного квартала, а дальше он пуст…»

Конец ознакомительного фрагмента.