Цветок Искусственный поспорил
Раз с Настоящим: «Кто из нас,
Вон будет выброшен и вскоре
Из рук людских да и из ваз?»
 
 
– Смотри, вовеки я не вяну,
Являю яркую красу,
Я не подвержен ввек изъяну,
Я восхищенье всем несу!
 
 
Мой каждый‐каждый лепесточек
Не опадает, будто лист…
Не блёкну я средь тёмных ночек,
Средь них я красками лучист!
 
 
Берут все в дальнюю дорогу,
Чтоб скрасить долгую в ней жизнь,
На демонстрациях все в ногу
Со мной идут, поднявши ввысь!
 
 
С меня сметают все пылинки —
Забота эта не на грош,
И по моей всё гладят спинке…
Вот потому всегда хорош.
 
 
– А я рождён красой‐Весною,
Когда жизнь в радостном цвету!
И люб я Пчёлок дружных рою:
Ко мне спешат на всём лету!
 
 
Нектар приносит им отраду,
Несут в свой храм они пыльцу,
Творят в нём мёд – души усладу…
Я люб ввек каждому лицу,
Ведь я естествен, ароматен —
Благоуханье всех пленит…
Колор мой чист, я этим знатен,
Хотя не вечен в срезе вид.
 
 
Как Человек, живой я точно.
А ведь к живому льнёт живой,
Душе и люб с того я прочно.
Да что мне спорить‐то с тобой?!
 
 
Давай‐ка встанем рядом вместе.
Вон видишь, Юноша идёт…
Тому пусть будет больше чести,
Кого возьмёт, – тому почёт!
 
 
Вот тот и впал вон в соблазненье,
Вперёд повыпятивши грудь!
Его возьмёт, мол, без сомненья,
Не сомневался в том ничуть.
 
 
Глаза закрыл уж от блаженства,
Что будет, будет вот в руке…
Но… нет к нему её и жеста,
Невидим будто, вдалеке…
 
 
Взяла рука с благоговеньем
Лишь Настоящий мил‐цветок,
Взор озарялся с восхищеньем!
Как будто жизни был исток.
 
 
И протянул он Деве милой,
Прекрасной Девице‐красе —
Любил так Юноша с всей силой
Её мгновенья жизни все!
 
 
И приняла та со смущеньем…
(Но лучезарен был ведь взгляд!).
К груди прижав с благоговеньем:
– Ах, как чудесен аромат!..
 
 
И закружилась в лёгком вальсе,
И дивный слышался напев —
Была так в счастья милом трансе!..
В душе любви был разогрев!
 
 
Стоял вручивший, всласть влюблённый,
Не мог отвесть от Девы глаз,
Как волшебством заворожённый:
Любовь второй рождает раз.
 
 
Скрепились сладостно ладони,
В свой рай пошла вдаль пара, вдаль…
А вот Искусственный был в коме,
Обиды был удар! Печаль…
 
 
Упал вон с горя… Одинокий,
Повыцвел, хлёстан был дождём…
Тут Дворник шёл с метлою бойкий,
Помёл его вон кувырком
 
 
И заточил тут в пасть вон урны,
И всё ворчал себе под нос:
– Какие люди некультурны,
Тьма неопрятных развелось,
 
 
Бросают всё, что вдруг приспичит,
Себе, другим всегда во вред…
Ох, безалаберны все нынче,
Творцы себе, другим всем бед.
 
 
Цветок поддерживал то с горя,
В нутре сей урны вдрызг ворча:
– От них, от них всем горе вскоре,
Уж тлеет жизнь моя – свеча…
 
 
«Так их! – Искусственный взвыл в урне,
Теряя жизни капли сил… —
Когда бы каждый был культурней,
То на руках меня б носил!»
 

Июнь, 2020 г.

 
– Эй, звери! Спешите! Спешите быстрей
В театр, чьих зрелищ не будет милей!
Артистов в нём славная диво‐когорта,
Для вас выступать им любезно охота! —
 
 
Звучал зазывающий бодрый призыв.
И зрителей полный был мигом наплыв.
Садились аж по двое сразу на кресло,
Всем было, конечно, с того, ох, не тесно…
 
 
И так увлекательный пьесы был ход,
Что зритель в эмоциях не был, как Крот.
Артистов великое было старанье,
У них вдохновенья взметнулось пыланье!
 
 
Что зритель участником пьесы вмиг стал —
Искусства взметнулся отраднейше вал,
Что в кроне сидевшая вдруг Обезьяна
В экстаз припустилась, запрыгала рьяно!
 
 
– Артисткой, как все тут, я тоже хочу!
Искусством владеть чепуха, по плечу,
Лишь стоит освоить на сцене движенья —
Всего‐то и только лишь в этом уменье.
 
 
И спрыгнула с дерева в тот же момент,
Впитала сценический вмиг элемент —
Точь‐в‐точь повторяла движенья артистов.
Ах, труд до чего же был в этом неистов!
 
 
То лапою дрыгнет, притопнет ногой —
Её жест синхроннейше с ними такой,
То спереди встанет артистов, то сзади,
А всё подражания только лишь ради,
Примкнётся то слева, то правый где бок,
Всё с тех повторивши, свершит кувырок!
И зрители диву дивятся, смеются:
– Ах, что вытворяет! И всё‐то не куце.
 
 
И хлопают в лапы и дико свистят!
И каждый до слёз был от этого рад.
На сцену инжир всё летит и бананы —
Признанье заслуги то есть Обезьяны.
 
 
Она и зазналась, задравши вон нос:
– Какой на меня изумительный спрос!
Знать, стану я главной теперь и ведущей.
И всем подражает артистам всё пуще…
 
 
Всё видевши это, жюри из Ослов,
Подбросить чтоб зрителям сценок‐обнов,
Ей начало втискивать главные роли.
И вкруг хохотали все аж ли до боли!
 
 
И был от сих пьесок огромнейший сбор.
И слава её воссияла с тех пор,
Скакнула до дальних до всех закоулков!
И годы звучала в прекраснейших муках…
* * *
В жюри восседали почтенно Пеньки,
На них же Ослы, что умом далеки…
Они Обезьяне приботали званье
«Отменное диво», ну, знать, за старанье.
 
 
И нос Обезьяны стал выше ушей,
Рекламы фанфарят лишь только о ней,
Журналы ей глянец наносят на фото,
Всем около встать с ней приятно охота…
 
 
Медаль ей повесили Славы на хвост,
Горланили оптом хвалебнейший тост!
Артисткой легонько заслуженной стала,
Поклонников шлейфом ходило немало,
 
 
Вселили в отменное чудо‐дупло,
Уютно, прохладно, а в холод тепло.
Искусства как мэтру, его ремесла,
Ей транспорт вручили – лихого Осла,
 
 
Ни‐ни чтоб пешочком, а ездила б вскачь!
В езде вот и стала безумный лихач!
Ей уши Ослиные были рулями,
Копыта летели безумнейше сами!
 
 
Порядок не нужен ей был и закон,
Пускалась на транспорте резво в обгон,
Для храбрости выпив бутыль самогона,
Добавив наркотиков граммочков оно.
 
 
– Дозволено всё мне и чужд мне запрет!
Впадала в психический буйнейший бред…
Презрела поклонников, это, мол, быдло,
Картошку не ела, лизала повидло.
 
 
Турне совершала всегда на Осле,
Концертила в буйном своём ремесле.
Однажды, успех свой, всегда как, «обмывши»,
Нет ехать культурно, нет ехать потише,
 
 
Осла погнала в залихватский галоп,
Столкнулась с Букашечкой милой лоб в лоб!
И разом Осла и её повредила,
Им было от боли совсем уж немило…
 
 
Букашка скончалась… Осёл повреждён,
Влачил обездвиженно ноженьки он…
Такое прискорбное выпало дельце…
А что с Обезьяной? Целёхонько ль тельце,
 
 
Пройдёт ли вон мимо суров‐нагоняй,
По новой, наездница, лихо гоняй?
– Я публику быстро найду за болотом,
Там буду трудиться в охотку и с потом,
 
 
Где благ тьма, свободы, желаний посев,
И каждый в богатстве, и каждый там Лев,
На прежнее место оскалясь клыками:
«Да чтоб очутиться вам, твари, всем в яме!»
 
 
Всё пыжился Суд за погибель привлечь,
Снести ей, разбойнице, голову с плеч,
И воля была в том орав Насекомых
Желали ей мер от души лишь суровых!
 
 
– Не трогать! – Лягушки пустились все в крик, —
Вклад в диво искусства вложила велик,
Ей всё позволительно, всё‐то ей можно,
Ужимки глядятся вовек не сапожно.
 
 
Вот жить на свободе лишь только вольна,
Да сгинет над нею всей кары война!
Ей пальчик болящий быстрей забинтуйте,
На трон вознесите из критики мути,
 
 
Не будет в искусстве изгоем она:
Вся публика дико в неё влюблена! —
Её приглашают далёкие кроны,
Готовя на маковку прелесть короны.
* * *
Туда Обезьяна шмыгнула вприскок!
Там славу ли встретит, погубит ли Рок?
Одно достоверно, одно лишь известно,
О кронах своих там визжала не лестно.
 

Июнь, 2020 г.

 
Однажды из дебрей болотных Бобёр
Повылез на Речки Великой простор,
Свои чтоб справлять интересы.
Толкнули на это, знать Бесы,
 
 
А то захолустье и тина вокруг…
У Речки же не было этих всех мук,
Леса всё толпятся вдоль Речки…
– Ах, выгода! Нет в том осечки.
 
 
Деревья – отрада вовек для зубов,
Из них я плотины ввек строить готов,
Известно, отменно что строю,
Чтоб жить залихватски с семьёю
 
 
В надёжнейшей хатке, что я возведу,
Вход скрыт под водою, а верх на виду,
Тьма комнат, с запасом – кладовок,
Ведь в этом я мастер и ловок.
 
 
Вода же на Речке приятно чиста,
От ила отмоюсь в ней вплоть до хвоста,
Чесать буду радостно брюхо,
Ведь в хатке комфортно и сухо.
 
 
Осяду я в устье, протоков тьма где,
Где слава раздолью, обилью еде!
Займусь же я этим сим летом,
В блаженстве и буду моментом:
 
 
Всю Речку до устья себе подомну,
За свой интерес с ней вступлю вмиг в войну,
Ввек буду до самых окраин
Законный, всесильный хозяин.
 
 
Ой, что это быстренько строится… ГЭС?
Народ в труд с азартом великим вон влез…
Взметнулась, гляди‐ко, махина!
Она мне не радость‐картина,
 
 
Она перекроет мне доступ воды,
И в прах полетят все заботы‐труды…
И в ил превратится всё русло,
Мне жить будет, ох, заскорузло.
 
 
Плотину мне надо, конечно, снести.
Да буду я в этом в великой чести!
Зубов ведь моё остропилье —
В момент вон применят усилье,
 
 
Разрушить плотину чтоб махом и враз,
Ведь грызть я отменнейший мастер и ас!
Зубов тьма лишь вдрызг обломалась…
Плотине ущерб, хоть б на малость!
 
 
– Раз снизу теченья снести не могу,
Бед сверху теченья ввалю, знать, врагу,
Напором воды ГЭС я смою,
И в этом готов, ясно, к бою!
 
 
Плотину поспешно Бобёр обошёл
И начал запруду творить, будто Вол,
Деревьев ведь уйма – в том благо,
Была ведь в задумке отвага!
 
 
И, точно, воды к ГЭС поток перекрыт.
С того горделивый Бобровый стал вид:
Его веселил вид картины,
Затихли ведь разом турбины…
 
 
И нет электричества, нет в проводах…
Вот сила какая в Бобровых делах!
Добился над мощью победы,
Такие нанёс ей вот беды…
 
 
А вод пред запрудой рос, рос всё объём…
В запруду он бился напористо лбом!
Дрожала, трещала запруда…
– Ну вот, ГЭС, тебе будет худо!
 
 
Он валит деревья, в запруду кладёт,
На ГЭС чтоб мощнее был вод всех налёт!
И воды вот рушат преграду…
Смывают моментом всю кряду!
 
 
Несутся к ГЭС, будто девятый сам вал!
И шанс устоять ей ничтожнейше мал…
Но воды Бобра подхватили,
Стоять им, ох, не был он в силе,
 
 
О тело плотины был мощный удар —
Поток так нахрапист был, грозен и яр!
Бобёр потерял что сознанье…
Но это не всё наказанье.
 
 
Он втянут в момент был в открывшийся шлюз,
Надёжный, достойный их, славный союз,
Плотина напор и сдержала,
Его ей не ведомо жало.
 
 
Бобёр же из шлюза был выплюнут вон:
Поток изливался могуче, силён!
Кружил, углублял всё злодея,
Понёс, утопив, вдаль сильнее,
 
 
Что тот за минуту всего лишь одну
Пошёл, обездвижен, безвольно ко дну…
Проститься не смог что со светом.
И где‐то вдали, по приметам,
 
 
Разбрюзгшийся труп опознали его,
Брезгливо поморщась от вида сего…
На ГЭС бушевали турбины,
Воды ведь им любы стремнины!
 
 
И мчал электрический к людям вновь ток!
И радостен был их настрой и высок!
Всё трудится ГЭС и поныне,
Её нет мощнее твердыни.
* * *
Наука то будет болотным Бобрам,
Идти против ГЭС ввек им будет лишь срам.
Плотинам стоять величаво.
Хвала ввек их стойкости, слава!
 

Июнь, 2020 г.

 
Ведь, как известно, у Природы
Нет вовсе белых Муравьёв,
Её не дали миру роды
И не являла в том трудов.
 
 
Но ошарашен взор был мира,
Когда увидел таковых
Среди безудержного пира,
И получив от них под дых.
 
 
В них было алчное нахальство,
Оно давало блага, власть
И положение начальства,
Опору, чтобы не упасть:
 
 
Солдат, суды, конечно, тюрьмы,
Само‐собою, палачи,
Чтоб возмущённых бросить в урны,
Не лезь, мол, против. Ввек молчи!
 
 
Откуда ж белыми вдруг стали,
Ведь был, как всех, их чёрный цвет?
В разбое жвалы крепче стали,
Чем добивались вмиг Побед,
 
 
Других себе и подчинили,
Их под себя добро сгребя,
Кто против был, был вмиг в могиле,
Ведь защитить не мог себя.
 
 
Но надо большим отличиться,
Их вид толкал чтоб прочих в дрожь,
В почтенья высь, а не в крупицу,
Чтоб величавы были, вошь —
Все подневольные другие,
А потому Приказ – лизать
(И были в этом чтоб лихие!)
Тела сей банды, что есть знать.
 
 
И так лизали те усердно,
Что краска чёрная сползла
С тел, белый цвет пришёл победно,
А с ним тех пыжилась казна,
 
 
А значит, блага, положенье
И вседозволенность их жвал,
Всех больше, больше униженье,
Что срок их жизни стал вон мал…
 
 
По сути, стали так рабами
И у Судьбы аж ли на дне.
А ведь таких явили сами,
Вдруг оказавшись в западне
 
 
Сей касты Белой притесненья
И жизнь уж горькую влача,
Без благ и прав, к себе почтенья,
Под пяткой клана‐палача,
 
 
Чей Муравейник был огромным,
Где чернь строителем была,
Что по халупкам страшно скромным
Ютилась, влезши вся в дела
 
 
И блага Белых умножая,
Не евши много к ряду дней,
Истощена была, больная,
Глумились Белые над ней,
 
 
Жилось которым ввек не пресно,
Объёмны, в холе животы,
Владели всем и вся поместно,
Благ Короли. А все скоты,
 
 
Они и жить, мол, не достойны,
Но Белым пусть дают доход.
Готовят Белые всё войны,
Всё алчность их зовёт в поход!
 
 
С того вокруг все обнищали,
Уж ничего с них не сдерёшь.
А потому прельщали дали,
Где куш сграбастаешь хорош!
 
 
Для Белых здесь уж нет пространства,
Ведь разорили всё вокруг,
Поистощились чудо‐яства,
Добыть их было много мук,
 
 
Хоромам тоже стало тесно,
Невольно вдаль нацелен взгляд
Увидеть то, где всё чудесно,
Туда пуститься Белый рад!
 
 
И вот приятностей сих ради,
Они азартно разбрелись,
С всех ног спешили к сей отраде,
Покинуть вон свою чтоб близь,
 
 
Освоить райские все дали,
Где много пряностей, еды,
Блаженство чтобы пожинали
Средь изумительной среды.
 
 
Инстинкт взыграл вот в них зовущий,
Остервенело чтоб идти:
– Туда! Туда! Там чудо‐кущи!
Азартно были уж в пути…
 
 
Конечно, в разных направленьях
Да при оружье мощных жвал,
Чтоб побеждать врагов в сраженьях,
На них обрушив мощи вал!
 
 
Себя грозой всех возомнили,
Ведь агрессивны до усов,
Противник был чтоб вон в могиле,
Попал чтоб в плена на засов.
 
 
Кичились панцирем ведь белым,
Что не замаран был в труде,
Негоже быть им закоптелым,
Сидеть без пищи, на воде.
 
 
У них огромнейшие жвалы,
Клешни повыросли всех ног,
Жевать, жевать всегда удалы,
Богатства хапая всех впрок.
 
 
Они пред всеми Великаны,
Громада – тело, грузный вес,
Маячат, будто истуканы,
А в души их вселился бес.
 
 
Всё тело было лишь из ртища,
Что беспрестанно всё жевал,
Вторая часть – то животище.
Ввек аппетит в них не был мал.
 
 
Глава над ними – то Царица,
Чьё имя было Промфинанс,
Приказ к соскам своим кормиться
Давала в день по сотне раз.
 
 
Один сосок вливал жестокость,
Другой агрессией поил,
Вселял последующий строгость
Ко всем, кто ей ввек не был мил.
 
 
Взывал немедля всех к захватам
Сосок‐нахал очередной,
Давал приказ вмиг стать солдатом
И озверевши мчаться в бой!
 
 
Приём – обязанность – сей пищи,
К соскам вот строем шли всегда,
И поглощали сок их ртищи —
Такая лишь была еда.
 
 
Вот потому от них вкруг ужас,
Разор, ад бед, тьма слёз и кровь…
Они ж мертвили всё, натужась,
И так из года в год, всё вновь.
 
 
Вот потому и всех подмяли,
Вон превративши их в рабов.
Пустились алчнейше вон в дали,
Там уложить всех в тьму гробов.
 
 
Им вседозволенность присуща,
За зло ответственности нет
Всегда, с того ярясь всё пуще,
Лишь добиваться чтоб побед.
 
 
К одним из них дошёл слушочек:
За ширью озера есть Рай,
От всех не скрыт он на замочек,
Иди, свободно забирай!
 
 
Но переплыть неодолимо,
К тому ж, никто и не пловец.
Ужель тот Рай пройдёт вон мимо
Их алчных душ? О боль сердец!
 
 
Нашёлся всё‐таки смышлёный,
Ума в том выказал он прыть:
– Не быть печали в этом оной,
Я знаю, ширь как ту проплыть!
 
 
С деревьев надо лишь листочки
Всего‐то только и отгрызть,
На них ту ширь без проволочки
Осилим, радостно корысть
 
 
И утолим свою по полной,
На берег ступим мы другой,
Все земли вотчиной законной
Своей и сделаем, ногой,
 
 
Уж захватив, придавим нашей,
Подмяв её на все века,
Кто встанет против, – будет павший,
Ведь наша сила велика.
* * *
На листьях вот и переплыли,
Пустили жвалы сразу в ход,
Клешни все, был чтоб вон в могиле
Аборигенный всякий сброд
 
 
Что представляли все собою
В развитье низший, блёклый род,
Все цветом были с краснотою.
На них и двинулись в поход,
 
 
Их Муравейники сносили,
Уничтожали вон самих,
Ведь не могли стоять те силе,
Хоть каждый дрался за двоих!
 
 
У Белых жвалы были больше,
Клешни всех резали, как ткань.
Судьбы печальней нет тех горше,
Тянули с них безбожно дань.
 
 
С земель родных их оттесняли,
Запасов, ценностей грабёж,
Как скот, их гнали нагло в дали,
И Красных был велик падёж…
 
 
Свои хоромы возводили,
У Красных не было сих прав,
А если были, то в могиле.
Ох, было много в них орав…
 
 
Но не был тружеником Белый,
Знал есть да только убивать,
А за него труд Красный делай,
Рабом он стал. В том благодать
 
 
Была всем Белым: труд бесплатный,
На них кричи, жаль, погоняй!
Рабов чем больше, – больше знатный,
Вот Белым жизнь – отменный рай.
 
 
Уничтоженье поголовно,
Чтоб не мешали Белым жить.
Вот Красных жизнь уж вся бескровна,
Сопротивленья хоть и прыть.
 
 
Была устроена охота
За каждой красной головой,
Не ограничена в том квота,
Вот был и Красных вкруг убой…
 
 
Но безнаказанность и алчность
Рождали больший аппетит,
Иметь чтоб в жизни экстра‐смачность.
С того у Белых жуткий вид:
 
 
– А где б рабов добыть побольше,
Чтоб гнули спины днём и в ночь
И приносили уймой гроши,
А огрызаться бы не в мочь?
 
 
Не как здесь Красный, честью гордый,
А был б послушен и смирён!
И не взрывался буйной шкодой
До бесконечности времён?
 
 
И крутят, вертят головами,
Антенны выпятив усов…
Ведь только выживут с рабами
За счёт их тягостных трудов,
 
 
Ведь Белых царственная каста,
Знать, каждый должен им служить,
Пред ними кланяяся часто,
В трудах являючи сверхпрыть!
 
 
Ну и на дерево залезли,
Чтоб сверху видеть всё вокруг,
В том действий не было полезней,
Взбирались хоть со тьмою мук…
 
 
Пространство водное узрели,
Что разлилось и вширь и вдаль…
Восторгов вырвались вмиг трели,
Исчезла напрочь вон печаль:
 
 
Там, за водой, на горизонте
Маячил дивный Материк!
К нему пробраться все в охоте,
«Завоевать!» – раздался крик…