В итоге получается 257 миллионов. Но откидывая для осторожности (дабы не впасть в «бюрократические утопии») 10 процентов, получаем 231 миллион пудов. Делим на 12, выходит всего по 19 миллионов пудов хлеба в месяц^[52].

А голод охватывал все новые и новые районы. «Повсюду на пристанях, – рассказывает Елизавета Драбкина, – прямо на голой земле, в грязи, в пыли, среди остатков погасших костров целыми деревнями валялись беженцы – взрослые и дети, живые и мертвые, люди и животные. Лишь немногие еще рвались в богатую хлебом обетованную землю. Остальные уже ничего не ждали, ни на что не надеялись. Они все потеряли. У них не осталось ничего, кроме отчаяния…»^[53]

В прежние времена, в 1891–1892 годах, во время голода в Поволжье и Черноземном центре, охватившем районы с населением около 35 миллионов человек, значительную роль в ликвидации его последствий сыграли общественные организации^[54].

Эту традицию решено было возродить. Но если прежде подобные инициативы появлялись в противовес государственным акциям, то теперь усилия органов власти и общественности решено было объединить. С этой целью для переговоров с «общественными деятелями» направили А. М. Горького. «Он убеждал Прокоповича и Кускову, он втравил и других в это дело сотрудничества с властью в грозную для народа минуту».

И уже 29 июня, как сообщал Горький В. В. Воровскому в Италию, – «в Оргбюро рассматривалось мое предложение: организовать Комитет общественных деятелей для борьбы с голодом и эпидемиями, а также для поездки в Америку на предмет агитации в пользу долгосрочного займа хлебом. Владимир Ильич относится к идее сочувственно. Думаем занять 100 миллионов пудов»^[55]. А 21 июля 1921 года ВЦИК утвердил создание общественного Всероссийского комитета помощи голодающим. Его почетным председателем избрали В. Г. Короленко, а председателем Л. Б. Каменева.

Только для того, чтобы продемонстрировать необходимость критического отношения к более поздним воспоминаниям, отметим, что 33 года спустя Е. Д. Кускова написала, что совсем не Горький «был инициатором этой организации, а пристал к ней по нашему настоянию» для того, чтобы проинформировать и «двинуть близкий ему Кремль» на организацию борьбы с голодом. При этом сама же Екатерина Дмитриевна отмечает, что о масштабах бедствия она и Прокопович узнали лишь 22 июня 1921 года, то есть спустя четыре месяца после образования Комиссии ВЦИК, когда работа государственных органов по оказанию помощи голодающим приняла планомерный характер, а Горький уже вел переговоры с общественными организациями Франции, Финляндии, Голландии и Норвегии^[56].

В состав комитета вошли известные деятели культуры К. С. Станиславский, А. И. Южин-Сумбатов, А. Л. Толстая, президент Академии наук А. П. Карпинский, академики С. Ф. Ольденбург, А. В. Ферсман, В. А. Стукалов, П. П. Лазарев, В. Н. Ипатьев, Н. Я. Марр, ученые-аграрники Н. Д. Кондратьев, А. В. Чаянов, А. Г. Доренко, толстовцы П. И. Бирюков и В. Ф. Булгаков, бывшие члены ЦК партии кадетов Н. М. Кишкин, С. Н. Прокопович, Ф. А. Головин, М. В. Сабашников и множество других представителей интеллигенции. Входили в Помгол и коммунисты – Л. Б. Каменев, А. В. Луначарский, М. М. Литвинов, Н. А. Семашко, П. Г. Смидович – всего 12 человек из более чем ста членов комитета^[57].

При обсуждении этого вопроса на заседании Политбюро ЦК 12 июля Семашко высказал опасение, что при таком составе Помгола антисоветские элементы могут использовать его в своих целях. Но Ленин ответил ему: «Милая моя Семашко! Не капризничай, душечка!.. Вы в “ячейке” коммунистов и не зевайте, блюдите сие строго»^[58].

Однако опасения Семашко оправдались. Первое заседание Помгола состоялось 21 июля в Белом зале Моссовета. Открыл его Каменев. Комитету ассигновали более полумиллиарда рублей, предоставили особняк в центре Москвы в районе Арбата (Собачья площадка), право выпуска собственного печатного органа. Но поскольку основная масса членов комитета была более чем загружена по основным местам работы, то (как это часто случается в общественных организациях) фактическое руководство сразу же попыталось взять на себя группа «более свободных» общественных деятелей.

Председателя Каменева стал подменять один из основателей кадетской партии, председатель II Государственной думы Федор Александрович Головин, а также «троица» – Прокопович, Кускова, Кишкин и еще несколько человек^[59], что сразу же дало повод острословам назвать комитет – «Прокукиш» или еще проще – «Кукиш».

Декларация, зачитанная Кишкиным, а позднее доклад профессора МВТУ В. И. Ясинского прежде всего ставили вопрос о «положении комитета среди ряда правительственных организаций». Эта группа полагала, что ни масштабы бедствия, ни размеры государственных запасов еще не выяснены, а посему представителей Помгола необходимо делегировать во все советские центральные учреждения, заслушать их отчеты и вынести все выявленные проблемы «на главное обсуждение общественных кругов»^[60].

Предполагалось также повсеместное создание отделений комитета с самыми широкими контрольными функциями, что, по мнению А. Ф. Головина, должно было доказать, что «В.К.П.Г. есть общественная организация, сплотившая лучшие силы государства и имеющая как в центре, так и на местах мощные аппараты»^[61].

Вся эта подготовительная работа, считал Ясинский, потребует «значительного труда и времени от активных членов Комитета»^[62], а пока одной из неотложных задач является создание «Заграничной делегации Помгола», которая, действуя совершенно независимо и самостоятельно, обладала бы правом «непосредственных сношений с правительствами иностранных держав, с различными учреждениями и частными лицами», то есть фактически выступала «от имени России»^[63].

Лидер либеральной эмиграции П. Н. Милюков заметил в этой связи, что в случае успеха Головин, Кишкин и их коллеги «могут действительно сыграть ту роль, которую выдвигает исторический процесс», то есть стать своего рода предтечей нового правительства, способного – при неуемной фантазии эмигрантов – заменить Совнарком^[64].

Впрочем и московский обыватель в своих фантазиях не уступал эмигрантам. Писатель Борис Константинович Зайцев – член ВКПГ – вспоминал: «…Весь город знал о Комитете. Тогда еще считали, что “они” [т. е. большевики] вот-вот падут. Поэтому Комитет мгновенно разрисовали. Было целое течение, считавшее, что это – в замаскированном виде – будущее правительство».

С выходом комитетской газеты «Помощь», набранной хорошо знакомым обывателю шрифтом, слухи усилились. «Её внешний вид, – пишет Зайцев, – вполне повторял “Русские ведомости”. Как только появился первый номер по Москве прошел вздох – “Теперь уж падут!” “Русские ведомости” вышли, стало быть уж капут!”»^[65]

Николай Михайлович Кишкин был убежден, что вслед «за экономическим нэпом должен следовать нэп политический», и он на полном серьезе приступил к разработке схемы – чертежа «российской конституции», выражающей, по его мнению, интересы всех классов, социальных и национальных групп – «ствол дерева с многочисленными ответвлениями».

Справедливости ради следует заметить, что позднее на вопрос следователя: «Какая сила введет эту конституцию?» – Николай Михайлович, со свойственным ему добродушием, ответил, что он «пришел к твердому выводу: измучившись в анархии, подобную конституцию введут сами Советы. <…> Ничего внешнего теперь уже не может быть…»

Еще чуть позже он сформулировал итоговую мысль: «Россия – страна самого отвратительного долготерпения и иссушающей глупости. Народ – талантливый, но не в политическом творчестве. В политике даже мы, интеллигенты, плели лапти»^[66]

Необходимо отметить, что в разработку подобного рода планов была посвящена лишь небольшая – прокадетская часть членов Помгола. Они-то и инициировали обращение во ВЦИК с просьбой о выезде группы членов комитета за границу. Они изначально были убеждены, что Советской России никто помогать не станет: «Кормить им голодных надо, а без мирового хлеба кормить нечем. Америка и Европа им хлеба не дадут. Мы необходимы…»

Однако незадолго до этого Горький написал Ленину письмо, в котором доказывал, что посылка делегации с участием членов Помгола за границу не имеет смысла, «ибо я уже послал воззвания от своего имени С. А. Штатам, Канаде, республикам Южной Америки, Франции, французским рабочим, Англии, Германии – о медикаментах – и т. д.

Масарик уже сообщил мне, что правительство Чехии дало миллион чешских марок, т. е 800 тысяч германских, Нансен действует великолепно, испанцы – Ибаньес и Романес – тоже, и вообще люди работают неплохо. Так что торопиться с поездкой – не вижу причин…»^[67] Возможно, это письмо сыграло свою роль, ибо ВЦИК отверг просьбу Помгола, высказав пожелание о необходимости поездки его членов прежде всего в голодающие районы.

Несмотря на это, на заседании 23 августа собравшиеся члены комитета вновь проголосовали за немедленную отправку делегации за рубеж. А когда Смидович стал пенять на то, что Помгол вместо практической работы по оказанию помощи голодающим начинает вторгаться в политику, на него, поддержанный большинством собравшихся, обрушился Прокопович, заявивший, что именно отказ в выезде как раз и вносит в работу «политический момент»^[68].

Утром 26 августа к Ленину пришли Дзержинский и Уншлихт. Проинформировав его о происходящем в Помголе, они предложили арестовать ряд его членов. Но Ленин отклонил подобную меру, посчитав, что оснований для этого недостаточно. Тогда ВЧК препровождает ему все агентурные материалы, собранные по Помголу. И в тот же день, 26 августа, Ленин обращается к членам Политбюро ЦК: поведение этих «Кукишей» яснее ясного показывает, что «мы ошиблись. Или если не ошиблись раньше, то теперь жестоко ошибаемся, если прозеваем.

Вы знаете, что Рыков незадолго до своего отъезда пришел ко мне и сказал, что некий Рунов [Т.А. Рунов агроном-мелиоратор. – В.Л.], свой человек, рассказал ему о собрании, на котором Прокопович держал противоправительственные речи. Собрание это устроил Прокопович, прикрывался он Комитетом помощи голодающим…

Предлагаю: сегодня же, в пятницу 26/8, постановлением ВЦИКа распустить “Кукиш” – мотив: их отказ от работы, их резолюция… Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (на собрании, где был Рунов) и продержать месяца три… Остальных членов “Кукиша” тотчас же, сегодня же, выслать из Москвы… Игре (с огнем) будет положен конец»^[69].

27 августа ВЦИК принял решение о роспуске В.К.П.Г., и в тот же день в помещении Помгола были арестованы С. Н. Прокопович, Е. Д. Кускова, Н. М. Кишкин, его секретарь Е. М. Кафьева, кооператор И. А. Черкасов, писатель М. А. Осоргин и сотрудник НКЗема Д. С. Коробов^[70]. Функции В. К. П. В.К.П.Г. передавались Центральной комиссии помощи голодающим при ВЦИК под председательством М. И. Калинина.

Выступая на сессии ВЦИК, Калинин сказал: «Советское правительство предполагало, что тяжелое положение в связи в открывшимся перед нами бедствием является слишком важной причиной и сможет заставить фрондирующую интеллигенцию принять участие в борьбе, отдать свои силы на ликвидацию голода…

Но политическая тенденция взяла перевес. Вместо того чтобы без всяких условий положить все силы на помощь голодающим… сидящие в общественном комитете предполагали, что на почве голода они смогут заставить Советскую власть дать те или иные политические поблажки, смогут организовать против Советской власти известные слои недовольных…»^[71]

В августе Калинин объехал голодающие районы Поволжья, затем поехал на Украину. И во всех телеграммах в Москву он пишет, что положение гораздо «тяжелее, чем можно себе представить».

Ленин обращается во ВЦИК: «Калинин сообщил мне о возникшей идее собирать особо по фунту с пуда собранного хлеба на помощь голодающим в Поволжье… По-моему, надо бы: 1) провести это немедленно, 2) в порядке самой большой спешности потребовать, чтобы каждый уезд послал по нескольку вагонов хлеба в Поволжье с обязательным сопровождением этого хлеба двумя-тремя местными крестьянами, которые должны убедиться в размерах бедствия и рассказать о нем местным крестьянам…»^[72]

Николаю Брюханову, в Наркомпрод, Владимир Ильич пишет: «…Делегировать экстренную экспедицию (вместе с Центросоюзом) в Подольскую губернию, где, говорят, хлеба тьма и стоит он 6000 рублей пуд советскими деньгами. / (Вообще мое впечатление, что с закупкой и товарообменом НКпрод зевает и отстает безобразно. Нет инициативы. Нет смелой работы)»^[73].

Ленин обращается к крестьянам Украины: «Правобережная Украина, – пишет он, – в этом году собрала превосходный урожай. Рабочие и крестьяне голодного Поволжья, которые переживают теперь бедствие… ждут помощи от украинских земледельцев. Помощь нужна быстрая. Помощь нужна обильная. Пусть не останется ни одного земледельца, который бы не поделился своим избытком с поволжскими голодающими крестьянами… Пусть из каждого уезда, обеспеченного хлебом, пошлют хотя бы двух-трех выборных от крестьян в Поволжье, чтобы отвезти туда хлеб, чтобы своими глазами увидеть размеры бедствия, нужды, голода…»^[74]

Когда к осени выясняется, что засуха распространяется и на районы юга Украины, Политбюро ЦК РКП(б), дабы не допустить перегибов, по докладу Х. Г. Раковского, В. Я. Чубаря и Г. И. Петровского, 10 октября принимает решение, определяющее принципы проведения продовольственной политики на Украине – «в смысле самого осторожного и внимательного отношения к нуждам крестьян и привлечения их к содействию государству»^[75].

А 7 октября 1921 года Ленин подписывает обращение к крестьянам и рабочим тех регионов страны, которые не пострадали от засухи: «Дорогие товарищи! До всех вас, конечно, дошла уже весть об огромной беде – о небывалом голоде, постигшем все Поволжье и часть Приуралья.

…Русских и мусульман, оседлых и кочевых – всех одинаково ждет лютая смерть, если не придут на помощь свои товарищи – рабочие, трудовые крестьяне, пастухи и рыбаки из более благополучных местностей.

Конечно, Советская власть со своей стороны спешит на помощь голодающим, она послала уже им в срочном порядке более 12 миллионов пудов хлеба на озимое обсеменение, посылает сейчас продовольствие, организует столовые и прочее. Но всего этого мало… Государственными средствами можно кое-как пропитать до будущего урожая едва ¼ часть нуждающихся…

…Уделите же часть… для пухнущих с голоду стариков и старух, для 8 миллионов обессиленных тружеников, которым ведь надо с голодным животом целый почти год совершать всю тяжелую работу по обработке земли, наконец, – для 7000000 детей, которые прежде всех могут погибнуть.

Жертвуйте, дорогие товарищи… Вы сделаете не только дело человеческой совести, но вы укрепите дело… Советского государства, построенного на широчайшей помощи друг другу пролетариев самых отдаленных друг от друга мест»^[76].

О семенах для сева Ленин упомянул не случайно. К концу осени 21-го стало очевидным, что на части выжженных засухой полей речь может идти уже не об озимых посевах, а только о весенних яровых 1922 года. Иного выхода не было, ибо только сев давал крестьянам работу, какое-то пропитание, а главное – надежду на будущее.

7 ноября, выступая перед рабочими Хамовнического района Москвы, Владимир Ильич сказал: «На днях нам пришлось обсуждать вопрос о том, чтобы помочь крестьянам голодных местностей обсеменить яровые поля, и мы увидели, что количество семян, которыми обладает государство, далеко не достаточно…