Новогоднее спаслание

Реки иссякнут и горы рассыплются прахом

Свечи мерцают налей мне вина дорогая

В черном зрачке отражается зеркало ночи

Помнишь ли поступь героев имперского Рима

Клекот орлов и брянцание бронзы о камень

О, улыбнись, поцелуй меня в губы, родная

Запах волос твоих полон речною прохладой

Камень истерся и бронза земле возвратилась

Реки иссякли и горы рассыпались прахом

Сгинули цезари зевсы и прочие вещи

встретились мы и зажгли новогодние свечи

Ближе придвинься, мне что-то сказать тебе надо.

Санкюлот

 
Суров сидит наш литератор.
О жизни думает, наверно.
И вдруг завыл свежо и тонко,
Ага! Картошки захотел.
И входит пламенная дева,
Чадит и брызгается салом,
И зубом цыкает проворным,
И усмехаясь говорит:
– Дурак. А если непонятно,
Думкопф, а если непонятно,
Мужик, сходил бы ты на рынок!
Самсунг ты, или не Самсунг?
И тут как вскрикнет литератор,
Как топнет ножкой загорелой!
Возьмет Муму, да и утопит.
И спит потом до часу дня.
 

Это вам, романтики, Это вам, родимые

 
Бросая пить вино и пиво,
Напрасно думать, что тебя
Возьмут за талию красиво
и поведут, лаская и любя.
 
 
Когда сухим и трезвым взором
Окинешь мир себя вокруг,
Цветами скорби и позора
Земля и небо вспыхивают вдруг.
 
 
Нелепый час сердечной муки
Не превращай в тоски года,
Давай пожмем друг другу руки
И разойдемся раз и навсегда.
 
 
Прощальных слов, мой друг, не надо,
Отныне пой за нас двоих.
И пусть забвенье и отрада
Хранят тебя от глупостей иных.
 

Крещенские морозы

 
– Что происходит со мною?
– Зима происходит.
– Мне одиноко.
– Я занят, родная, я занят.
– Кто-то царапает стекла, все ходит и ходит…
– Ветка царапает, мечется снежная замять.
– Ты разлюбил меня?
– Что ты, родная, однако…
– Ты не целуешь меня, почему?
– Ты же видишь, я занят…
– Страшно мне, милый, все воет и воет собака.
– Ветер, родная.
– Одна я.
– Я знаю, я знаю.
 

Бесконечная история

 
Город, распахнутый, словно рана,
Открытый ветрам, приносящим прохладу,
Тебя населяют ящеры и дети, чей смех —
Откровенье.
 
 
Дети вырастают и превращаются в ящеров,
Обертывают себя шелками
И берут девиз: Ярость.
 
 
Но некоторые остаются людьми
И говорят детям: Радуйтесь!
Это Учителя.
 

Номенклатурное сафари

 
Едва я появился в этом мире,
Мне сунули в руки лопату
И заорали: Копай быстрее,
Рой в направлении к центру!
 
 
Я ничего не понял, но рыл, как безумный.
Наконец, я остановился и закричал:
– Эй, там, наверху! Что это будет?
Зачем нам эта яма?
 
 
И сверху ответили:
– Это ловушка для дикого вепря Ы.
Его уже гонят сюда.
Рой быстрее.
 

Плюс на минус

 
Ему говорят:
– Человечество плюс ты – получится хорошо.
А он отвечает:
– Ответ неверный. Я сам по себе.
Они говорят:
– Тогда мы тебя вычтем.
А он отвечает: "Пожалуйста»
И уходит домой.
 
 
Жена говорит :
– Ты голодный?
А он отвечает: «Ты знаешь?
Они меня вычли. Из человечества».
– Бедненький, – говорит жена, —
Ну, садись, я налью тебе чаю.
 

Маленький, но гордый

 
Гидроцефал печально смотрит вдаль.
Светлее дня печаль гидроцефала.
Так много дел, а времени так мало,
И денег нет, и прожитого жаль…
 
 
Вдали мерцает воздуха вуаль
На горизонт накручиваясь вяло,
Земля кругла, но матушка сказала:
– Отсель уйдя, воротишься едва ль.
 
 
Осенний свет, створоженный в туман,
Течет с полей и копится в оврагах.
Судьба шуршит серебряной бумагой,
А развернешь – насмешка и обман.
 
 
Так мир велик, и так безмерно мал
В своей любви к нему гидроцефал.
 

Беспечный едок

 
Поднимались до края отвесной скалы,
Хлопья пены роняя, крутые валы,
И пытались, от ярости злы и белы,
Сбить оковы скалы, ненавистной скалы.
 
 
Разбивались они и позорно брели,
Собирались от скал в безопасной дали,
И зверея, с собой кашалотов вели
И толкали на твердь, и кричали: Вали!
Обрывая попутно рули кораблям.
 
 
А потом я услышал негромкое – Блям!
И стакан, где плескался отчаянно чай,
Раскололся. Его я толкнул невзначай…
 

Искушение святого А

 
Вся жизнь – борьба с самим собою
На территории врага.
Глаза открыл – готовься к бою,
Уже нацелены рога.
Уже гремят его копыта,
Уже ощерены клыки.
Не мир, а камера для пыток,
Сплошные колья да крюки.
Сплошные надолбы да цепи.
Кругом то яма, то ухаб.
То зубом он тебя зацепит.
А то штаны когтями – хап!
Вот так весь день и бьешься насмерть
За право быть самим собой,
Пока, вспотев, не схватишь насморк,
И не скомандуешь: Отбой!
Отбой. И тает вражья стая.
И ты идешь и варишь чай.
И мирно шепчешь, засыпая:
До завтра, дьявол. Не скучай.
 

Аргонавты, отплытие

 
Алый вечер, алый вечер, черный бриг.
Крики чаек, ветер с юга, теплый бриз.
Небо мокнет в море краем облаков.
Путь неблизок, мы плывем без дураков.
Брызги пены, скрипы талей на ветру.
Чем-то встретит нас стихия по утру?
Чем-то встретит, не горюй, моя душа,
Ты дыши, пока погода хороша.
Наберись, душа, терпенья, все равно
Никуда от нас не денется Руно,
Если свыше нам даровано оно,
То и ветру быть попутным суждено.
Море дремлет, мысли шествуют тихи,
Так и просится стихия на стихи,
Так и лепится конфетой на язык:
Крики чаек, алый вечер, черный бриг…
 

Узник замка Фи

 
Чугунное ядро здравого смысла,
Короткая молитва тюремного капеллана,
И вот, зашитый в кожаный мешок тела,
Лечу со стен вечности в океан жизни.
 
 
Бездна желаний во тьме невежества,
лезвием мысли вспарываю оболочку времени,
И, на последнем дыхании, выскальзываю
Из душных объятий стихии.
 
 
Между небом и землей, отдыхающей чайкой,
Праздную свободу и не могу надышаться.
Эй, на фелуге, захватите несчастного!
 
 
С замка палят из пушек, побег обнаружен.
Поздно, меня ждут сокровища. Кто я?
Друг мой, я и сам бы хотел это знать.
 

Аскет

 
Проходя мимо него,
Мы особенно бодро поем свои гимны
И гудим в свои трубы.
Мы не настолько глупы, чтобы пытаться обмануть его
Своим беспечным видом.
Просто нам надо заглушить в себе желание
Кинуться на него,
И топтать… топтать… топтать…
Пока он не обретет того,
К чему так стремится —
Свободу.
 

Ой, ой горячий суп…

 
Я гляжу, а за окном осень,
На деревьях ни листка нету.
Я печальный и больной очень
И, наверное, умру к лету.
 
 
И по-прежнему зима будет,
Жизнь по-прежнему пойдет тупо,
Не жалейте вы меня, люди,
Я вас тоже не жалел, глупых.
 
 
И чего нам всем делить вроде,
Но срываются на крик дяди,
Отчего это у них в роде
Вдруг паршивая овца в стаде?
 
 
И печально оттого очень,
Что покину этот мир в ссоре.
Я смотрю, а за окном осень.
Very well, друзья, но I am sorry.
 

Предчувствие гражданской возни

 
Жизнь с тех пор, как ты из жизни этой
В мир иной сошел, не изменилась,
Нынче снег, а скоро будет лето,
После засух – снова грязь да сырость.
 
 
Ты ушел, а мы толпой зависли
На идеях, круче, чем на проме.
Тате грустно, всяческие мысли
Посещают Тату, нужных кроме.
 
 
В остальном, по-прежнему. В морали
Все блюдем, совсем изблюдовались.
Так-то славно, кто кого марали,
Те же в том и сами замарались.
 
 
Так что есть «прекрасные моменты»,
И, порой, взаимопониманье.
В перспективе – павшим монументы,
Небольшие, правда, но – вниманье.
 
 
Впрочем, вру я. Сумерки все гуще,
В темноте, ты знаешь, не до смеха.
Лягу спать. Тепло ли в райских кущах?
Дал бы знать, так я бы и приехал.
 

«Не стоит злиться на него…»

 
Не стоит злиться на него,
Не надо зеркала бояться,
Не оскорбит оно того,
Кто не намерен отражаться.
 
 
Отдайте зеркало врагам,
И пусть они ему пеняют,
Швыряют, подлое к ногам,
Кричат и яростно пинают.
 
 
А мы повесим лик вождя,
Героя времени, мессии,
И будем смело утверждать,
Что мы в душе еще красивей.
 
 
Напрасно глупые враги
Нам корчат пакостные морды.
Им не унизить нас, нагих,
Дрожащих, маленьких, но гордых.
 

Гноев ковчег

 
Наложим дружно большую кучу.
Не надо думать про скверный запах.
Взамен широкий обзор получим,
И плюс возможность глядеть на запад.
Там тоже куча! И тьма народа
Идущих в гору, горланя в рупор.
Они в скафандрах, такая мода,
А мы без оных, и это глупо.
Почти безумно. И все же странно
Платить за воздух, которым дышат.
У нас бесплатно, поднялся рано,
Одел спецовку и в скверик вышел.
Сидишь, балдеешь, ворон до черта,
Считай, товарищ, не бойся смога.
По курсу вечность, и день четвертый,
И можно смело мечтать о многом.
На кой нам леший смотреть на запад?
У них там, правда, повыше куча.
Но мы моложе, и крепче запах.
У вас, мол, вязко. Они нас учат!
 

На завалинке

 
– Ты для всех континуальный,
А со мной такой дискретный,
Говорила баба деду, слепо щурясь на звезду,
– Почему?
Скажи на милость?
Чем я, старый, провинилась?
И ответил мудрый даос:
– А иди-ка ты домой.
 

Улитка на склоне Фудзи

 
И мы отцов ругали скверно,
Забыв, что те не имут сраму,
А время медленно и верно
Текло по склону Фудзи в Яму.
 
 
С безумной скоростью улитки
Оно вертело задом липким
И обирало нас до нитки,
И обдирало, словно липки.
Хотя кормило до отвала
И устилало путь вещами,
Оно совсем не то давало,
Что нам вначале обещало.
В пятнадцать все мы гениальны,
А в сорок – редко и поштучно.
Живем негромко и банально
И мыслим строго и научно.
А после в бронзе или в камне
С высот заоблачных взираем
Как новый бродит в мире Гамлет
Страстями древними терзаем.
 

Кровь, морковь и любовь

 
Я грешил без оглядки и совести
И наказан любовью за то,
Что в печально возвышенной повести
Я нуждался, как заяц в пальто.
И хотя я любил до безумия
Божий мир, ни на грош не ценя
Жизнь свою, но сегодня я думаю,
Что она обожала меня.
Отвлекалась на вечные хлопоты
О моей непутевой душе,
И однажды сказала мне: «Жопа ты.
Все. Затрахал. Довольно. Туше.
Улыбнулась, оправила платьице
И взмахнула волшебным платком.
И отныне за мной она катится
Паровым неподкупным катком.
 

Птичка

 
Не напрягай меня без нужды,
Я все равно не напрягусь.
Я остаюсь сомнений чуждый,
Свинья, быть может, но не гусь.
 
 
Иерихонскою трубою
Весь мир назавтра прогреми,
Мне в этот вечер быть собою
Приятно, хули, mon ami
 
 
И если жизнь моя – засада,
Ищи себе других забот,
Но напрягать меня не надо,
Меня все это не a bird.