В следующий раз они встретились только через шесть месяцев, в холодном ветреном феврале. Борис приехал в Киев, откликнувшись на ее завуалированное приглашение показать ему как любителю истории свой древний город. Борис поселился на субботу и воскресенье в ведомственной гостинице, в которой Светлане, с трудом и только по хорошему знакомству, удалось забронировать для него место в номере на четырех человек (таков был советский сервис «развитого социализма» для людей среднего достатка). Они встречались в городе, гуляли по заснеженным улицам и говорили без умолку, взахлеб. Вокруг было промозгло и холодно, мерзли руки в перчатках, ноги… Но душа… Душа Светланы не могла насытиться кратким счастьем встречи с любимым. Все внутри у нее пело, лицо светилось счастьем, и только мысль о том, что уже завтра вечером ей придется провожать его на вокзале, омрачала эту радость. И Светлана гнала ее, спеша насладиться радостью сегодня.

Почти полгода осторожной переписки, недомолвок, отвлеченных рассуждений о литературе и жизни, чтобы он, наконец, решился приехать. Ох уж эти мужчины!.. То не дают прохода на улице, нагло пристают в троллейбусе, лезут с навязчивыми предложениями познакомиться… А когда она сама ждет хоть какого-то намека на предложение встретиться с ней… Тогда у этого мужчины находится только неуверенность, нерешительность, сомнения, и кто его знает, что у него в голове и в душе, пока она вся истомилась от бесконечного ожидания. «О, злее зла зло это…»

Почему ей все время надо что-то от них терпеть? В институте она училась на вечернем отделении и потому все дни проводила на заводе, где работал ее отец. Сидя в инструменталке с книжкой в руках, она отбывала восьмичасовой рабочий день в цеху, где работали одни мужчины. Когда симпатичная семнадцатилетняя девушка выходила из своего убежища, ее со вкусом одетая фигура притягивала к себе взоры всех мужиков. Поэтому Светлана всегда выгадывала такое время, когда они разойдутся на обед, чтобы прошмыгнуть по цеху, не чувствуя на себе их голодных, вожделеющих глаз. Ну не ходить же ей на работу в балахоне из-за них… Эта пытка продолжалась два года, пока она не перешла на работу в вычислительный центр. Там стало легче. Народ поинтеллигентнее, да и женщин больше. Неудачные ухажеры утешались с другими, и она могла спокойно работать. Но теперь все изменилось ровно наоборот.

Правда, через полгода переписки Борис стал настолько смелым, что Светлана могла идти с ним рядом, держа его под руку. Без дождя и зонта. Этот прогресс, конечно, вдохновлял. Но сколько еще впереди должно быть таких больших шажков, чтобы ей не надо было скрывать от него свои чувства, свою любовь, свое желание быть всегда с ним, и только с ним, рядом, и никогда-никогда уже не разлучаться?.. Сколько, сколько?!.

На следующий день отогнать мысль о скором расставании для Светланы стало уже невозможным. Она крепилась, старалась улыбаться, но ожидание неминуемой разлуки тенью печали легло на ее лицо. «Сегодня вечером Боря войдет в вагон, а утром проснется в своей Москве. Всего ночь езды, но сколько еще ждать следующей встречи? И будет ли она?..»

На вокзале они простились по-дружески. Борис обещал скоро написать письмо. Они помахали друг другу рукой, и поезд скрылся из глаз, а с ним и ее радость и счастье… Теперь Светлане остались лишь печаль и ожидание. Ей стало даже жаль своей прошлой жизни, когда все было так хорошо и спокойно, когда не надо было никого ждать, когда можно было спокойно пойти в кино с подругой или одной, изредка писать письма родственникам и знакомым… Ни томления, ни слез, ни ожидания. Зачем ей все это? Почему? Но теперь Светлана с удивлением убедилась на собственном опыте, что сердцу действительно не прикажешь…

* * *

Их отношения со Светланой выстраивались долго и сложно. Со временем его «командировки» в Киев стали регулярными. Светлана тоже иногда приезжала к нему в Москву, но чаще он. Однажды, расставаясь с ней в Киеве на вокзале, Борис дотянул прощание до последней минуты, когда проводница встала уже в дверях вагона и подняла подножку, готовясь давать отмашку машинисту. Борис долго молча смотрел Светлане в лицо. Ему показалось, что она что-то от него ждет. Вид ее был одновременно взволнованным и растерянным. Глаза беспокойные. Взгляд их перелетал от Бориса на вагон и обратно. Губы ее нервно подрагивали. Она теребила в руках носовой платок и повторяла: «Боря, что ты стоишь. Поезд сейчас отойдет. Ты опоздаешь…» И Борис, наконец, решился. Он внезапно взял в свои ладони ее лицо, быстро поцеловал в растерянные зовущие губы и прыгнул в свой вагон. Обернулся назад… А Светлана уже шла прочь с перрона…

«Обиделась?» По письмам было ничего не понять. В очередной раз Борис приехал в Киев в конце апреля. Город был весь в свежей зелени. Столько парков, как в Киеве, в душной и пыльной Москве никогда не было и теперь уже не будет. Но они со Светланой уехали гулять за город. Остановились на высоком берегу Днепра. Рядом резвилась сельская детвора. Борис постелил на траву свою куртку. Они сели рядом. Перед ними плюхнулось несколько мелких камешков. Борис встал и шуганул мелюзгу. Борис и Светлана помолчали. Он коснулся ладонью ее руки, плеча. Осторожно обнял, потянул к себе и почувствовал податливое, мягкое девичье тело, ее нежные губы. Нежные и отвечающие на его поцелуй… От этого можно было сойти с ума… Да возможно ли такое?.. Он положил ладонь на ее обнаженное колено. Она не воспротивилась. Это был молчаливый ответ на немой вопрос: да, я твоя…

Свадьба и переезд Светланы в Москву стал после этой встречи уже делом времени…

* * *

…Долгого времени. Впереди было еще два года переписки, редких свиданий на два, иногда три дня, которые вместе с короткой радостью встречи приносили и острую боль расставаний…

В разлуке жизнь воспоминанием, напряженным переживанием одной мысли, одного желания приводили к тому, что для Бориса реальность порою начинала размываться и терять свои четкие контуры. Временами ему казалось, что он все выдумал, что стоящий пред его мысленным взором образ Светланы – плод его мечты о близком родном человеке, который освободит его от лютого одиночества. Что одинокая тоска довела его до самообмана, до сна наяву, и на самом деле он никогда не встретит и не увидит ту, которую в своих мыслях зовет Светланой…

Но странно, когда такие сомнения накатывали на него, именно душевная боль едва обретенного и сразу же утраченного единства протрезвляла его и возвращала ему чувство реальности, в которой было достаточно дойти до железнодорожной кассы, купить билет на поезд и спустя ночь держать в руках свою воплощенную мечту. Реальную, из плоти и крови. Можно было взять ее за руку, обнять ладонями милое лицо и целовать приоткрытые ждущие губы. Подхватить на руки и закружить по комнате…

* * *

Соединив свою жизнь с Борисом, Светлана, сама того не зная, вступила в борьбу, которую он вел вот уже много лет. Свет и мрак боролись в нем. В тонкой чуткой утренней дреме он иногда видел море, сверкающее в лучах невидимого солнца. Мягко горящая светом вода сияла, но не слепила. На берегу, на ее фоне, виднелась небольшая белая церковка, чуть скрытая тенью раннего утра. Неизъяснимая тихая радость согревала душу. Он готов был вечно созерцать эту картину, не уставая и не пресыщаясь… Но такое бывало редко. Тьма не отпускала его от себя и время от времени настигала своими наваждениями.

Долгими мучительными вечерами, страдая от разлуки и одиночества, чтобы не пугать Светлану своими тяжелыми думами в письмах, Борис делал редкие записи в дневник. «Ты отняла у меня мечту о смерти. Ты лишила меня желания умереть, уйти, исчезнуть. Я потерял тягу к печальному одиночеству. Все это ты забрала у меня, заменив собой. Все мое желание жить – в тебе. Вся моя любовь к жизни – в тебе. Все мое приятие мира – в тебе. У меня была цель – смерть. Все пути ведут к ней, и я не особенно выбирал. Теперь старой цели нет. А новая – жизнь – требует выбора пути, и я не знаю и не вижу его. Но у меня есть ты». «Ты самая лучшая, самая хорошая. Но я проклят и обречен. Даже тебе я не верю». «Почему мысль о тебе вместе с радостью доставляет мне и страдание?» «Ты меня никогда до конца не понимала и теперь не понимаешь. Ну кто я для тебя? Беспомощный, неприспособленный к жизни чудак. Иногда милый, иногда невыносимый. Неприкаянный скиталец по жизни. Взрослый ребенок, которого любят, как щенка или котенка, и потеря которого будет, быть может, болезненной, но вполне переносимой. Ты же для меня всё. Больше у меня никого нет: ни друзей, ни родных. Потеряй я тебя, мне останется только одно: просить себе смерти».

Иногда он присылал ей из Москвы письма со странными стихами:

 
…Тяжелой поступью стату́и командора
или нечувственным движением теней
вступала смерть. Неузнаваемо. Нескоро.
Мертвея мертвых всех и всех живых живей…
 
 
Без ужаса, без радости, без страха
я пребывал, мертвее всех живых,
в ее руках невидимого мрака,
в ее глазах – бездоннее твоих…
 
 
Я воскресал. Вернее, возвращался,
сознанием коснувшись до черты,
и узнавал свой путь, он продолжался,
на нем встречались снова я и ты.
 
 
В который раз: миг встречи и разлука.
Взахлеб вдохнуть – и снова в пустоту,
Прыжок глубокий в душащую муку,
Как в призывающую бездной черноту…
 

Муку и пустоту разрывали редкие встречи. Однажды Борис приехал к ней в Киев в неурочное время, без предупреждения. Купил на вокзале с рук у какого-то спортсмена билет на проходящий поезд, который привез его на вокзал в четыре часа утра. Борис полтора часа промаялся в зале ожидания, дожидаясь, пока начнут ходить автобусы, и поехал к Свете. Поднялся на лифте на восьмой этаж, вышел на лестничную площадку… А дальше что? Будить людей в выходной день в шесть утра? «Здрасьте». И услышать или прочесть в глазах недружелюбный ответ или даже вопрос? Он решил еще подождать часок-другой. Переминался с ноги на ногу на лестничной площадке, уныло подпирал стены и тосковал. Несколько раз подходил к двери, собираясь позвонить, но так и не решился. Наконец за заветной дверью послышалось какое-то движение, звякнул замок, дверь открылась и… из нее вышла Светлана. Она была в светлом зеленом платье, удивительно подходящем к ее стройной фигуре, и не сразу его заметила, совсем не ожидая увидеть здесь в это время. У Бориса даже перехватило дыхание при виде ее. Он незаметно подошел ближе. Она наконец увидела его, тихо ойкнула, прильнула к нему, обвив нежными руками шею, и прошептала едва слышно: «Как хорошо, что ты приехал…» А у самой подогнулись ноги… Борис удержал ее, и так они стояли, блаженно обнявшись, забыв о времени…

О, это краткое счастье быть вместе… Это блаженное мгновение соединения двух половинок одного тела, рассеченного когда-то чьей-то жестокой рукой. За что? Зачем? Услышав как-то миф об андрогине, Борис был поражен в самое сердце. Несмотря на весь свой воспитанный советской пропагандой атеизм и вбитый в его студенческую голову диалектический материализм, он сердцем чувствовал какую-то неясную правду в рассказе об этом странном, некогда едином и потому могущественном существе, которое завистливые боги Олимпа, испугавшись, разделили на мужчину и женщину и тем обрекли каждого на мучительные поиски ради восполнения своей утраченной полноты. Как трагична жизнь! Как много в ней страдания, душевной муки, которые подстерегают человека на каждом шагу… Если о них думать. Борис думал и страдал.

* * *

Светлана думала о счастье. Она видела, что Борис – человек со сложным характером, изуверившийся, сомневающийся. Она старалась исподволь убедить его, что любовь существует, что она преображает человека, его жизнь, отношение к миру и людям… Она хотела и боялась ему открыться. Природная сдержанность и скрытность, целомудрие и женское чутье подсказывали, что ей нельзя всего говорить Борису прямо, раскрывать себя всю без остатка, всю свою обреченную любовь к нему. Поэтому она только приводила в пример других женщин, любивших так же обреченно, как и она. Светлана часто вспоминала декабристку Александрину Муравьеву, молодую светскую красавицу, которая в возрасте двадцати двух лет ради любимого мужа отреклась от дворянства и всех прав и уехала за ним в Сибирь, оставив свекрови троих малолетних детей. Там в Сибири она стала ангелом хранителем для всех заключенных, похоронила родившуюся на поселении дочку, и сама умерла на двадцать восьмом году жизни. Ее любовь к мужу была так сильна, что она, будучи глубоко верующей, говорила, что мужа любит больше, чем Бога. Почему-то на последнем утверждении Светлана делала особое ударение, хотя Борис не замечал в ней какой-то религиозности.

Борис дивился слышанному, но в его представлении это было далеко от реальной жизни. Он даже не понимал, что, рассказывая ему эту историю женской любви, Светлана говорит о себе и своих чувствах к нему. В этой истории его больше всего волновало ее завершение. Он страшился того, что его счастье со Светланой, едва начавшись, внезапно оборвется. Страх оказаться опять одному, без Светланы, один на один со своим страданием и тоской по утраченному, едва обретенному единству двух любящих сердец доводил его до изнеможения – худшая участь достается оставшемуся.

Светлана не вполне понимала Бориса и его чувства к ней, хотя почему-то считала, что видит его душу насквозь, как рентген. Она не позволяла себе думать, что Борис любит ее всецело и безраздельно. В каждой перемене его настроения ей виделся конец его любви. В каждой их ссоре – разрыв навсегда. Малейший разлад отношений, его раздражение, недовольство чем-то рушил карточный домик ее счастья, построенный из невидимой материи взаимной любви.