Так называла фото, на котором изображены: слева Владимир Высоцкий, справа Василий Аксенов, а посередине Виктор Тростников – Алла Александровна Андреева; к ней я был вхож с друзьями в уже далекие 80-е гг. прошлого столетия. На фотокарточку я обратил внимание во время визита к ней в Москву ленинградского поэта-диссидента Николая Николаевича Брауна (кажется, это произошло еще в феврале-марте 1989 года): она лежала слева на столе, стоявшем по центру довольно просторной кухни квартиры Андреевой в Брюсовом переулке; мы сидели с другом Александром С. напротив Николая Николаевича, умело управлявшегося с гитарой и исполнявшего бесчисленное количество белогвардейских песен. Поставившая нам чай «Бодрость» с овсяным печеньем, Алла Александровна резким движением ухватила правой рукой скучавшую на левом краю стола фотокарточку и, придвинувшись на стуле ко мне, вручила мне ее и подытожила: «Вот смотрите, Владимир, на этом фото три В. – Владимир, Василий и Виктор. Слева поэт, бард; справа замечательный прозаик; а посередине философ и математик. Наверное, так и должно быть». «У нас так и есть, дорогая Алла Александровна, – отшутился я, возможно, невпопад, – у нас посередине всегда товарищи философы, товарищи марксисты…». Анна Александровна несколько засмущалась и замешкалась, а я тут же машинально извинился. «Да что вы, Володя! – сказала более по-свойски Алла Александровна, – по существу ведь вы правы…». В это мгновение позвонили во входную дверь, и Алла Александровна вышла с кухни, а я положил фотокарточку туда, где она лежала, на левый край стола с нашей стороны. Обратно Алла Александровна вошла уже с нашей общей знакомой – аспиранткой Института мировой литературы Мариной В., а у моего друга Александра С. обнаружились в объемном чиновничьем дипломате две бутылки Советского Шампанского, и вечер окончательно перестал быть томным, а Николай Николаевич Браун получил второе дыхание для своего последующего великолепного исполнения разных, в основном, конечно, антисоветских, песен. Мы разошлись за полночь. Следующий и в последний раз я видел вдову Даниила Андреева Аллу Александровну на знаменитом вечере на Рождество Иоанна Предтечи в квартире Зелинских 7 июля того же года, где и познакомился с Виктором Тростниковым. Вот уж воистину, жизнь сводит, и она же разлучает по каким-то непонятным причинам, либо и вовсе без оных. Какое же удивление, перемешанное, наверное, с ностальгией и мягкой тоской по 80-м, я испытал, когда в начале 2023 года обнаружил в сети подобную же фотокарточку «МетрОпольской тройки» – трое В., но философ, как арбитр, посередине, и он не марксист.
Вообще участие Виктора Тростникова в диссидентском альманахе «МетрОполь» без преувеличения особая, а в чем-то и стержневая глава его жизни. Возник своеобразный творческий треугольник (Высоцкий-Тростников-Аксенов), который уже скоро, в 1980 году, и распался по причине смерти Владимира Высоцкого: полюсом, а и впоследствии Мафусаилом в этой троичной фигуре оказался Виктор Тростников, очень любивший реальную и философическую геометрию, о чем ярко свидетельствуют его «Мысли перед рассветом».
В беседе от 21 декабря 2013 года с, пожалуй, главным «высоцковедом» нашего времени, известным писателем Марком Цыбульским, проживающим в США, Виктор Тростников рассказывает о смертном опыте до смерти великого барда и его не исполнившемся желании заняться писательством, испытав себя в исторической прозе… Последнее, увы, не осуществилось:
«Так вот эпизоды, связанные с Высоцким… Как-то мы, метропольцы, собрались, он спел две песни. Потом мы вдвоем вышли с ним в прихожую, и я спросил его: “Владимир Семенович, а это правда, что песня “Кони привередливые” – это отражение Вашего загробного опыта?” Он ответил: “Да, это правда”, – и сказал мне удивительную вещь. Сказал, что он лежал в морге…
М. Ц. – В морге?!
В. Т. – Так он сам мне сказал. А потом ворвалась в больницу его жена Марина Влади, и только благодаря этому его из морга перевели в реанимацию. Так что эта песня – действительно отражение его опыта, но он при этом добавил: “Вы не подумайте, что я действительно видел там коней. То, что я там видел, человеческими словами описать невозможно, у нас таких слов нет. Поэтому я взял ближайшее, что вызывает сходные ощущения – быстрота, обрыв, пропасть, неуправляемость”.
Это для меня очень важно было. Мне стало понятно, что там другой мир. Если уж Высоцкий не мог найти слов для описания этого мира, то никто таких слов не найдет. Он же был гроссмейстер слова!
О втором случае я никогда не рассказывал. Он тоже был связан с очередной встречей “Метрополя”. Мы разъезжались с этой встречи. За рулем был Андрей Битов, а мы с Владимиром Семеновичем оказались на заднем сиденье. Мы говорили тихо между собой, и он мне сказал: “Вы знаете, я вообще хочу бросить театр, бросить кино, бросить эстраду – и работать за письменным столом”. Я не помню, как он точно выразился, но суть была в том, что он чувствовал, что у него появилась новая задача, которую он считал более важной. А потом добавил, что его интересует сейчас Россия, русский народ, русская история. Вот это было то, чем он хотел бы заниматься, отбросив все остальное…» (цит. по источнику: http://vysotskiy-lit.ru/vysotskiy/vospominaniya/trostnikov-iz-vospominanij-o-vysockom.htm).
О другой точке творческого притяжения этого треугольника – выдающемся русском писателе Василии Павловиче Аксенове (1932–2009) – Виктор Тростников специально для информационного портала Дома Русского зарубежья имени
А. И. Солженицына подготовил лаконичное и очень короткое эссе, приуроченное к 80-летию писателя, состоявшемуся в 2012 году. Здесь мы его приводим целиком:
«Неправда, что большое видится только на расстоянии. Два больших достоинства Василия Аксенова особенно ярко открывали себя окружающим именно при его жизни; сейчас они как раз забываются. Одно из них было внешним, другое внутренним. В юбилейный год хочется о них вспомнить.
Внешнее достоинство я охарактеризовал бы словом «аристократизм», понимаемом в самом высоком смысле. Неизвестно, откуда он взялся у сына далеко не аристократичных родителей, выросшего в блатной среде Колымы, но он присутствовал в нем в такой мере, какая украсила бы потомка Рюриковичей. В нем не было и капли высокомерия, он с каждым говорил, как с равным, но каждый ощущал в нем нечто такое, что совершенно исключало запанибратское с ним общение. Возможно, причиной здесь было то, что он очень мягко вел разговор, сразу поднимая его на философский уровень, находя в любой заурядности что-то интересное, из-за чего собеседник невольно проникался к нему уважением.
Внутренним достоинством Василия Аксенова был, конечно, его писательский талант. Как профессионал, я могу свидетельствовать, что он был прозаиком от Бога, обладающим тем, чему не научат ни в каких литинститутах, – способностью придумать такое сочетание слов, при прочтении которого в душе возникает нечто далеко выходящее за рамки смысла этих слов – что-то родное, когда-то близкое, а теперь ушедшее. Это некая магия, и дар такой магии дается единицам, которые и есть настоящие писатели. На мой взгляд, аксеновский магизм сильнее всего ощущается в небольшой повести «В поисках жанра». Литературоведы как-то не обратили на нее внимания, а это подлинный шедевр.
Не могут литературоведы разгадать и тот парадокс, относящийся к Аксенову, что все свое настоящее он написал в советскую эпоху, когда кругом царила марксистско-ленинская ложь, и ничего настоящего, вроде бы, не могло быть опубликовано. Уехав в Америку и освободившись от партийной цензуры, Аксенов ничего талантливого уже не написал. Что с ним там произошло – это с его аналитическим умом лучше всего объяснил бы он сам, но теперь об этом его уже не спросишь» (цит. по источнику: http://www.bfrz.ru/?mod=static&id=775).
Согласимся, что это свидетельство выдающегося философа Виктора Тростникова о своих коллегах, точках притяжения по «МетрОпольской тройке» – двух русских корифеях, в ком текла и древняя еврейская кровь – стоит сотен страниц их биографий. И еще: Тростников верно отмечает, что литература и искусство развиваются там, где на них оказывается давление государством ли, или внешними обстоятельствами. Русские литература и искусство проросли через железобетон развитого социализма и, к сожалению, стали мельчать и увядать, когда властное давление на них прекратилось. Вся «МетрОпольская тройка», всемерно познавшая «прелесть» гонений заката коммунистического времени, была сплетена из парадоксов – Высоцкий как поэт и бард, Аксенов как прозаик, а Тростников как философ. Как только сила государственного давления на них стала ослабевать, то и Аксенов с Тростниковым утратили парадоксальность своего творчества. Один, Аксенов, оставался классиком из прежнего времени, другой, Тростников, превратился в добротного богослова и преподавателя, не повторив, к сожалению, больше свежесть экзистенциального мировосприятия своих «Мыслей перед рассветом», в которых он описал возникновение Левиафана в ренессансных науке и мировоззрении, породившего формации современных типов государственности, тогда как Высоцкий и Аксенов противостояли этому на эстетическом уровне, зачастую не осознавая, с чем они борются. Ведь даже название «МетрОполь», разве не связано оно с главным градом Левиафана? Отсюда становится ясно, почему философ оказался посередине – между поэтом и прозаиком: оба обращены друг другу в профиль, а он смотрит прямо и обобщенно в положении анфас, скользя взглядом над ними и описав в «Мыслях перед рассветом» этапы формирования современного пострелигиозного сообщества. Теперь все трое встретились там – у Христа Спасителя! Ну а мы переходим к пресловутому Левиафану, который давно перерос значение метафоры в отношении государства английского философа Томаса Гоббса и однажды ожил, шевеля своими мощными членами и используя манипуляционные навыки, приемы, идущие от своего прародителя Никколо Макиавелли и известные нам под нейтральным термином политтехнологий. В одночасье цветущая сложность мира превратилась не в сумму технологии, что предвосхищал Станислав Лем в одноименном трактате, а в сумму политтехнологии, в том числе в сфере общественных и гуманитарных наук, о чем предсказывал в своих антиутопических «Мыслях перед рассветом» Виктор Тростников, в основном рассуждая в естественнонаучной парадигме.
О проекте
О подписке