– Есть одно странное, очень странное, известие. После неудачного покушения я в Москве скрывался у одной дамы, на даче видного чекиста. Прежде этот особо уполномоченный мерзавец работал в Петрограде, но сейчас его перевели в Центральный аппарат. Так вот, моя знакомая рассказала, будто ее муж сейчас усиленно занимается розысками,– подполковник сделал паузу, – великого князя Михаила Александровича – младшего брата убиенного государя императора.
– Что еще за блажь? – Згурский нахмурился. – Великий князь Михаил Александрович убит большевиками в восемнадцатом году в Перми.
Шведов утвердительно кивнул:
– Газеты тогда сообщали, что он и его секретарь Джонсон бежали. Но потом выяснилось, что его императорское высочество был похищен из квартиры членами пермского ревкома и расстрелян где-то за городом. Но останков тогда найти не удалось. А сейчас ОГПУ сбилось с ног, разыскивая великого князя, казненного шесть лет назад.
До отправления московского поезда оставалось четыре с половиной часа. Нильс Кристенсен постоял у билетной кассы, с грустью поглядел на дверь с надписью «Управление ГПУ по железной дороге». Судя по росписям в стиле модерн и серебристым чашкам, изображенным на стекле, прежде здесь находился вокзальный буфет.
«Уйма времени», – подумал сотрудник Красного Креста и вышел на Невский проспект. Впрочем, теперь прорубленная самолично императором Петром Невская першпектива носила звучное, но диковатое для ушей иностранца название «Имени Двадцать пятого октября».
– Подвезти, гражданин-товарищ-барин? – тут же сунулся к потенциальному клиенту бойкий извозчик. – Дешево. По городу не больше трех целковых!
Кристенсен отрицательно покачал головой. Ехать было некуда. Он неспеша двинулся по знаменитому проспекту в сторону Зимнего дворца.
«Интересно, следят или нет? – крутилось в голове институтского оперативника. – Вероятно, следят».
Он остановился возле сверкающей витрины шляпного магазина. Огромное количество головных уборов красовалось за стеклом. Но сейчас виконта интересовали не «последние фасоны всего мира» и даже не самая популярная модель сезона – алая фуражка с маленькой звездочкой, именуемая «красногусарская». Отраженные в витрине прохожие шли мимо. Некоторые, особенно совбарышни, в простеньких, но уже подогнанных и не лишенных элегантности платьях, на миг останавливались, с печалью глядели на шляпки «из Парижа» и торопились дальше.
«Кажется, никого, – с удивлением отметил Нильс. – Но, может быть, ловко маскируются». Он отошел к афишной тумбе.
«Кинотеатр „Паризиана”, – гласила самая большая афиша. – Проспект 25 октября, Одновременно 1 и 2 серии – 13 частей, исключительного, захватывающе-интересного фантастического кино-романа „Невеста Солнца” в 4-х сериях, 25 частях с участием королевы американського экрана, бесстрашной Руфь Ролан”».
«„Совзапкино” – „Микроб коммунизма”», – обещала другая.
«Фильм Григория Козинцева и Леонида Трауберга „Похождения Октябрины”», – заманивала третья.
Виконт прислушался к своим ощущениям: филеров заметно не было, и все же чувство, будто кто-то его внимательно разглядывает, Нильса не оставляло.
«Ладно, пусть наблюдают, черт бы их побрал! – про себя выругался виконт. – Мне пока скрывать нечего».
Он отправился дальше, ища глазами вывеску ближайшего кафе или ресторана.
– Гражданин, гражданин! Помогите! – в рукав его костюма вцепилась абордажными крючьями тонкая девичья ручка. – Там хулиганы! Моя сестра… Пожалуйста, пожалуйста скорее! Помогите!
Девочка-подросток лет пятнадцати, размазывая по щекам слезы, с неожиданной силой буксиром поволокла Нильса в ближайшую подворотню.
Он попытался освободить руку, но девица вновь схватила его и умоляюще взвыла:
– Давайте же, давайте! Скорее!
Когда за спиной громыхнула, закрываясь, калитка массивных кованых ворот, виконт резко повернулся, спеша оценить ситуацию. Детина совершенно не аристократической наружности стоял, привалившись к калитке, поигрывая цепью с пристегнутым к ней амбарным замком.
– Ну что, господин хороший? Приплыл?
Из-за дровяного сарая на заморского гостя вразвалочку надвигались еще два социально близких пролетариату элемента. – Скидавай шкары, фря залетная!
В руке налетчика блеснул нож.
– А то ведь, гляди, сегодня уже с прадедом своим почеломкаешься! – говоривший сплюнул окурок и сопроводил недоброе пророчество выразительным жестом, проводя острием ножа поперек шеи.
Не вступая в дискуссии, Нильс Кристенсен шагнул вперед, перехватил запястье вооруженной руки и крутанул его, точно собираясь запустить пропеллер аэроплана. Бандит не аэроплан, но и его развернуло. В тот же миг вторая рука «врача-травмопевта» обрушилась на затылок преступника, направляя любителя чужого добра лбом в каменную стену.
– Ах ты… – соратник пострадавшего кинулся было на помощь, но тут же рухнул с вбитым в горло кадыком.
Предусмотрительно отскочившая к сараю девчонка завизжала так, что в окнах нижних этажей вздрогнули герани, а дылда, подпиравший калитку, отбросил цепь и собрался выскочить на улицу. Но не успел.
– Всем стоять!
Подворотня заполнилась людьми в милицейской форме и с наганами в руках.
Виконт поднял руки:
– Не стреляйте! Я датчанин, врач, сотрудник Красного креста!
Князь Пожарский любил Рождество. В прежние годы его всегда радовали шумные пиры, катания на тройках и колокольный благовест, разносящийся над отчим поместьем Медведково. В Москве, где взгляд, куда ни кинь, упирался в колокольню, малиновый звон был особенно густ и сладостен. И сюда он долетал во всей красе и благолепии. Царившее вокруг радостное возбуждение напоминало князю о годах юности, о молодых забавах еще до того, как его – храброго воеводу со всеми чадами и домочадцами – обездолили и сослали к волжским берегам. Безо всякой вины. Так лишь, для покоя государя Иоанна Грозного.
Многое тогда передумалось князю. Много обид сжалось в кулаке, да растоптано было сапогом. В укор немалому числу князей и бояр, не пошел он с поклоном ни к первому Лжедмитрию, ни к Тушинскому вору, да и теперь службу Отечеству ставил превыше службы государю. А дел было и по Разбойному приказу, и по долгу воеводскому – лопатой не разгрести. Куда уж тут мчать с хохотом на горячих скакунах, пролагая след по свежевыпавшему снегу, торя санный путь по московским улицам…
Князь Пожарский стоял на резном крыльце своего терема над Яузой-рекой и слушал, как доносится из-за ворот громкий девичий смех и раскаты величальной песни.
– Батюшка Дмитрий Михалыч! – княжий тиун, управляющий сим немалым хозяйством с давних давен, поспешил к господину, кланяясь ему в пояс. – Лях с девкой приехали!
– Какой еще лях!
– Ну, тот, которого у Сретенских ворот вешать хотели, да молния дерево пожгла.
– Федор, что ли? Ай да молодец! Ай да хват! Так что ты стоишь? Зови в светлицу, да распорядись об угощениях для дорогих гостей!
Згурский переступил порог горницы и поклонился хозяину. Молодая женщина, шедшая рядом с ним, по заграничному чуть присела, приветствуя князя.
– Успел, стало быть, ловкач? – Пожарский ухарски разгладил усы.
– Позвольте вам представить, мой князь, Тереза Елень, вдова графа Збигнева Еленя.
– Так, выходит, не успел, – Дмитрий Михалыч нахмурился.
– Успел, – не меняясь в лице, произнес Францишек. – Я прибыл на родину и узнал, что Терезу, ровно как и всю семью ее, графские слуги увезли в маеток Еленей близ Киева. Я примчался туда, пришел к графу, умоляя отпустить со мной Терезу и обещая выходом[12] за нее все наследные земли, принадлежащие мне по праву. Граф велел своим гайдукам избить меня палками. Я не стал дожидаться и, свернув пару челюстей, покинул имение. Збигнев Елень решил, что избавился от меня, и приказал готовиться к свадьбе. Тереза не соглашалась, но граф пригрозил лишить жизни ее мать и младшую сестру…
– Понятно, – князь Пожарский сгреб бороду в кулак.
– В день свадьбы у входа в храм я ждал процессию. Верхом на коне. Видит бог, я не хотел обагрять кровью ступени церкви, но граф и его люди обнажили сабли именно там.
– Погубил, выходит, души христианские?
– Я не дьявол, души губить не могу. А тела посек.
– Великий грех, – укоризненно покачал головой Пожарский.
– За грехи пред Богом ответ дам. Все же прочие… – Францишек поглядел на девушку. Из-под ее меховой шапки выбивались рыжие локоны, огромные зеленые глаза глядели влюбленно и счастливо. – Мнение всех прочих мне не важно.
– Крутехонек ты, Федор. Так и самому на белом свете не зажиться. Ладно, чего уж, Люблю храбреца, хоть ты в делах меры не ведаешь! – махнул рукой князь. – Выделю именьице вам. Вон, хотя бы у тех же Сретенских ворот, – и усмехнулся. – Отстроишь себе терем, да и будешь заветный дуб, молнией расколотый, всякое утро из окна видеть, дабы мысль о смирении божьем в голове твоей шальной пребывала, да память о дне знакомства нашего не угасла.
– Благодарствую, княже, – Згурский поклонился. – И у меня для тебя подарок имеется… – он чуть помедлил. – За добро добром плачу.
Благодарный шляхтич расстегнул кунтуш, достал толстый, опечатанный красным воском пакет.
– Что здесь? – взвешивая на ладони презент, спросил Пожарский.
– Это точные списки с посланий Тушинского патриарха Филарета, отца нынешнего царя Михаила, в Москву – князьям Черкасским, Сицским и прочим братичам и родичам. С указкой, что и как делать, что говорить, да предпринимать, дабы юного Михайлу царем сделать. Письма эти еще в Кракове перехватили, да снявши копии, в Москву отправили. Списками же теми, хранением их, королевский секретарь заведует – мой дядя. Он-то мне весь пакет и передал. Когда захочешь, князь, здесь полное доказательство того, что избрание Михаила на царствие – подлог, и силы не имеет.
Пожарский грустно поглядел на боевого товарища:
– Эх, Францишек, Францишек! Мне ли о том не знать… Мне ли не ведать, что грамота Земского собора об избрании Михаила Романова государем Всея Руси дьяками, как с прописи, переложена с Годуновской грамоты. До смешного порой доходило. Повествование об избрании Бориса на Новодевичьем поле борзописцы филаретовы перенесли под стены Ипатьевского монастыря, во всем же ином ни слова не изменив. Получше всякого мне ведомо, что брак, которым Иоанн Грозный с Романовой сочетался, матерью нашей, церковью признан не был и быть не мог. Да только, – Пожарский махнул рукой, – пустое это.
– Отчего же? – непонимающе глядел на него Згурский.
– Сам подумай, Францишек. После долгих лет смуты, наконец, на российском престоле покойно сидит царь. Летами молодой и нравом не буйный. Много еще чего для Руси полезного сделать сможет. Царя того освятил какой ни есть, а патриарх святейшей нашей церкви православной. Ни для кого не тайна, что Романовы не Рюрикова рода, как, скажем, я, да и многие другие князья. Но ведь, ежели начнем мы меж собой бородами меряться, кто славнее, чинней и богаче, вновь по Руси распря начнется, вновь кровь русская реки заполнит. Вот ты предлагаешь мне пакет сей открыть да с ним Михайла с престола и скинуть. Не велика натуга. Да ведь без него лучше не станет. Что есть царь? Закон Божий, в особе царской воплощенный. А ежели каждый себя законом возомнит, то и будет прав тот, у кого сабля острей. Кумекаешь, о чем говорю?
– Да, мой князь.
– То-то же.
Пожарский провел указательным пальцем по гладкому пергаменту, в который были для сохранности завернуты письма.
– По сути, Федор, обретя нынче от тебя грамотки сии, я бы должен был тебя, лиходея, в острог посадить. Сам размысли. Кому теперь выгодно на Руси новую смуту устраивать? Не королю ли Владиславу, который и без того войной на Москву идти желает?
– Верно, – пристыжено опустил глаза Згурский. – Не подумал о том.
– А след было подумать. Ну, да все одно, – князь Пожарский неторопливо подошел к печи и приоткрыл заслонку. – Хорошо, что послания эти нынче здесь обретаются. Иных списков, поди, нет?
– Нет. Другие снимать без надобности было.
– Вот и славно, – улыбнулся Дмитрий Михайлович. – А этим змеям ядовитым, – он подкинул в руке пакет, – в геенне огненной самое место.
Бросил опасный подарок в огонь и поворошил кочергой, разгребая жар:
– Там им и быть.
О проекте
О подписке