– А зачем? Каждый человек что-то скрывает. У каждого в шкафу свой скелет. У одних это скелет канарейки, у других это скелет слона. Во многом это зависит и от объема шкафа, который вы себе можете позволить. Ты думаешь, он шпион? – продолжал наставительно мой дядя. – Я весьма сомневаюсь в этом. Но предположим, что ты прав. И что же? Он видел, что ты его разоблачил. Ему остается либо бежать, но сие затруднительно – дом хорошо охраняется; либо убить вас, меня, остальную прислугу, посла, его секретаря, стражу… Сие тоже не назовешь поступком большого ума. Но если он честный человек, силой обстоятельств вынужденный скрывать свое истинное лицо, – можете мне поверить, мой дорогой Вальдар, он сам придет сюда, чтобы все рассказать, ибо больше идти ему некуда. А как я понял из ваших слов, опасность, представшая пред ним, выше его сил. Хотите лучше узнать человека, испытайте его доверием. Если желаете, можем держать пари, что я прав.

В дверь негромко постучали.

– Вы позволите, ваша милость? – На пороге возник Редферн, несколько бледный, но по-прежнему старательно играющий роль вышколенного слуги. – Милорды, ваши постели согреты. Я пришел узнать, не будет ли каких указаний.

– Нет, Питер, ты свободен, – скучающим тоном ответил лорд Баренс.

Редферн стоял, переминаясь с ноги на ногу, все более и более бледнея.

– Что-то случилось, друг мой?

Камердинер набрал в грудь воздуха, немного задержал, выдохнул резко, словно выдавливая из себя последние сомнения, и заговорил отрывисто, будто выбрасывая лопатой из погреба души фразу за фразой:

– Покаяться хочу… О жизни своей поведать… Чтоб по правде… И делайте со мной, что хотите.

– Не бойся, Питер, – успокоил его мой дядя. – Здесь никто не желает тебе зла. Говори.

– Имя мое, данное при крещении, Петр Ребров. Отец мой, Ермолай Ребров, казаковал, да был убит где-то в Туретчине. Я сызмальства был в услужении у господ Разумовских, казачком. А как сестра Кириллы Григорьевича замуж вышла за Ефима Федоровича Дарагана, так я ему достался. У него уже в гайдуки выбился, очень он меня отмечал. Да вот беда, положила на меня глаз хозяйка и начала обхаживать и так и этак. Ефиму Федоровичу, понятное дело, о том донесли. Он осерчал люто, да и велел записать в рекруты. Выпала мне доля служить в этих местах на бриге «Ганимед». Сначала был матросом, потом командир корабля капитан-лейтенант фон Ротт узнал, что я справный слуга, и записал к себе вестовым. Полгода жил я, горя не знал, но вот однажды зашли мы в город Гамбург, чтобы снасти поправить – нас перед тем как раз изрядно штормом потрепало. Сошел я на берег, побродил, посмотрел. Решил выпить. Нашел около порта какой-то кабак и только собрался пропустить кружку-другую пива, глядь, а в уголке наш капитан с каким-то незнакомым господином шепчется. Я прислушался: говорили они по-французски, а я-то французский язык с малолетства знаю… Так вот, этот господин все расспрашивал нашего командира про какие-то новые морские орудия да рассматривал бумаги, которые перед ним капитан положил. Потом он дал ему кошелек с золотыми монетами. Фон Ротт открыл было его, начал считать, да тут меня заприметил. Ка-ак подскочит, словно ужаленный! Я через столы, через лавки – к двери, фон Ротт за мной. И дружок его вместе с ним. Тот господин-то попроворней был, совсем почти догнал, зажал у какого-то забора в тупике. Хотел в меня из пистоля пальнуть, да, видать, кремень у него сбился, отвел Господь беду… Я тут камень с земли подхватил, по темечку господину хорошему приложил – и ну через забор, только меня и видели. На корабль, понятное дело, сунуться поопасался. На следующий день по всему Гамбургу объявления. Мол, я вор-душегуб, похитил корабельную казну, к тому же убил немецкого дворянина, коей вместе с капитаном тщился меня поймать. Насилу утек из Гамбурга на французском корабле. Поступил денщиком на службу к французскому офицеру, капитану де Шатобюссону. С ним и до Канады добрался. Прожили мы там с ним три года, да вот послали нас как-то держать форт на реке Святого Лаврентия. А форт, тьфу, так, одно название: пять хижин да частокол. Нас полсотни человек, а припасов, считай, нет. Что могли, мы добывали: охотились, рыбу ловили, а как зима настала, совсем нам каюк пришел. Решили возвращаться в Монреаль, да только никто не дошел. И тут вновь меня бог спас. Вы нашли, обогрели, вылечили. Я вам по гроб жизни обязан. – В глазах у Редферна, преданно смотревшего на лорда Баренса, стояли слезы…

– Тот адмирал сегодня в Царском Селе и был фон Ротт? – спросил я, пытаясь избавить Петра Реброва от тяжких объяснений.

– Он самый, – кивнул головой тот.

– Ну, вот и славно, – как ни в чем не бывало улыбнулся Баренс. – Теперь все стало ясно, а это уже хорошо. Ты среди друзей и можешь не волноваться, мы вовсе не намерены тебя выдавать. Если даже вдруг фон Ротт узнает тебя, это ерунда. Ты представитель пятого поколения Редфернов, состоящих на службе у лордов Баренсов. Ну а насчет самого твоего адмирала мы постараемся придумать что-нибудь полезное и для нас, и для Российской империи. Пока же пойди проверь, не остыли ли постели, и пора спать, друзья мои. Как говорят здесь, в России: утро вечера мудренее.

Когда утро начинается с доброго отеческого пинка, день обещает быть особенно мудреным.

– Вставайте, Вальдар, каникулы закончились. Работы непочатый край.

Я продрал глаза и, не поймав взглядом домашнего электронного циферблата, утвердился в мысли, что трудовые будни продолжаются.

– Вставай, вставай! – поторопил меня лорд Баренс. – Нечего здесь вылеживаться. Ночью спать надо.

Я был полностью согласен с дядей, с одной лишь поправкой: утро – время после сна, вечер – время перед сном. А те часы, которые лорд Джордж именовал «ночью», у меня отчего-то мало ассоциировались со сном, особенно в условиях белых ночей.

– Кофе… – жалобно простонал я.

– Еще не намололи, – ободрил меня мой нежный родственничек. – Ничего, в городе попьешь. Так, сейчас ты берешь свой лейтенантский патент и движешься в адмиралтейство. Напиши прошение на высочайшее имя о включении тебя в списки офицеров флота ее величества. Да, и вот еще что, запомни, тебе ровно ни о чем не говорит имя Филиппа Стефенса.

– Оно мне действительно ни о чем не говорит, – признался я.

– А зря. Это секретарь первого лорда адмиралтейства, в полку которого ты имеешь честь состоять, и руководитель военно-морской разведки Англии. Можешь не сомневаться, если Екатерина поручила Безбородко узнать о тебе побольше, то вопрос о причастности твоей к людям Стефенса непременно встанет.

– Понятно. Стефенс – секретарь первого лорда адмиралтейства, но я, увы, не могу вспомнить его даже в лицо. А уж то, что он шеф морской разведки, для меня и подавно новость, – согласно пробурчал я.

– Вот так-то лучше. Дальше, когда ты освободишься в адмиралтействе, ты спустишься по Невской першпективе до Садовой улицы. Увидишь, там строится здание Гостиного Двора, повернешь направо, дойдешь до дома статского советника Стесселя. У него снимает этаж отставной драгунский полковник Нетишицкий. Зайдешь к нему, передашь пакет. Это письмо великого магистра масонских лож Англии герцога Бьюкема, упрекающего наших масонов за чересчур самостоятельную линию и отказ от повиновения первоначальным конструкторам ложи. Быть может, это хоть косвенно поможет им уйти из-под удара. На словах передай все то, что ты слышал вчера о масонах в кабинете Екатерины.

– Из кабинета, – поправил я.

– Какая разница, – досадливо поморщился лорд Баренс. – Главное, чтобы никто из ложи, которую представляет Нетишицкий, не участвовал в учредительном собрании, что созывают фон Рейхель, Елагин и, возможно, Калиостро.

– Понял.

– И еще одно, постарайся не забыть. Как я уже говорил, за тобой, вероятно, будут следить. Когда ты выйдешь из адмиралтейства, обязательно купи «Санкт-Петербургские ведомости». Они продаются как на русском, так и на французском. Там есть объявление, что отставной полковник Нетишицкий, квартирующий в доме статского советника Стесселя, предлагает господам офицерам прекрасных верховых и вьючных коней различных пород. Он известный конезаводчик, так что официальная версия твоего посещения: покупка пары лошадей. Когда все это исполнишь, возвращайся сюда, все уже будет готово к переезду. Надеюсь, ты помнишь, что на ближайшее время твой основной пост у ног прекрасной дамы?

– Дядя! – Я скривился и стал выглядеть еще более кисло, чем выглядел до того.

– Ладно, я умолкаю, но ты поспеши. Да приведи себя в порядок, вид у тебя преужасный.

Я поспешил. Я привел себя в порядок и побывал в адмиралтействе: написав, сдав, выслушав и вновь что-то написав. И все это время в моем мозгу крутилось: «На тридцатом году жизни, после тяжелого непродолжительного сна, не приходя в сознание, приступил к работе…»

– Покупайте газету «Санкт-Петербургские ведомости»! Выстрел в Царском Селе! Английский офицер спасает императрицу! – услышал я буквально у своего уха вопли бойкого мальчишки, размахивающего свежей газетой. «Господи, воистину газета – это черновой набросок истории. Интересно, что же я там такого совершил?» Обменяв грязно-зеленый медяк на лоскут не менее грязной бумаги, я с немалой радостью для себя узнал, что некий англичанин Вальтер Камодин, прибывший в свите английского посла, своей грудью защитил матушку императрицу от выстрела злоумышленника, родом турчанина. Оный сейчас изловлен и в Петропавловской крепости допрашивается. «Турок-то откуда взялся?» – вздохнул я, переворачивая «Нувель де Санкт-Петербург» в поисках нужного объявления. Оно было на месте, как и обещал мой дядюшка.

Общение с полковником Нетишицким не было ни бурным, ни долгим. Приняв пакет и выслушав в полном молчании ценные инструкции, он проводил меня до двери и заявил громко, вероятно, чтобы было слышно на лестнице:

– Лошади ваши, сударь, завтра к полудню готовы будут. Жду вас в Манеже, сами оцените.

После этого полковник сложил вместе три пальца правой руки и резко кинул их от левого плеча вниз. Я недоуменно посмотрел на этот жест и поднял руку, сжатую в кулак «Рот Фронт». Быть может, движение мое его удовлетворило, быть может, он счел меня посвященным другой системы, но, во всяком случае, без дальнейших пятикратных подпрыгиваний и похлопываний себя ладонями по ушам он выпустил меня из дому и запер дверь.

Признаться честно, на этом мой завод кончился. Я понял, что если в ближайшие десять минут не выпью чашечку кофе, никакая пинковая тяга не сдвинет меня с места. А потому, решив, что ближайшие десять минут вряд ли способны что-то изменить в ходе истории, я отправился вверх по Невскому, туда, где красовалась недвусмысленная вывеска: «Кофейный дом „Четыре фрегата“.

Держа в руках дымящуюся чашечку ароматного кофе, ощущая ее тепло, я чувствовал, как жизнь вновь возвращается ко мне. Зажмурив глаза от удовольствия, я медленно, глоток за глотком, впускал в себя живительную силу арабского кофе, сдобренного кардамоном. И весь мир со всеми его дворцовыми дрязгами и масонскими заговорами отступил куда-то в непроглядную даль, почти что сгинул.

Внезапный шум прервал мою медитацию. Шум полуразбойный, полусветский, будто банда французских головорезов захватила это уютное местечко.

– Отчего же это соискатель младшего офицерского чина не приветствует генерал-фельдцехмейстера российской армии?

Давешний шеф корпуса кавалергардов высился надо мной, гордо уперев руки в боки и полупрезрительно мерил меня взглядом.

– Расскажите-ка нам, господин Камодин, от каких таких турок вы спасали нашу императрицу?

– Турки? – переспросил я. – Полная ерунда. Что же касаемо приветствия, я все еще не состою в российской службе, а потому оставляю за собой право здороваться с людьми, мне лично известными. А впрочем, здравствуйте, если хотите.

– Что, вы меня не знаете?! – прогремел генерал, явно пропуская мимо ушей мои последние слова. – Я граф Орлов.

– Должно быть, очень лестный титул, – пожал плечами я. – Но я не отношусь ни к орлам, ни к страусам, ни к перепелкам, ни к какой другой пернатой живности. А потому прошу простить, мне недосуг с вами разговаривать.

– Что?! Вы меня вызываете?! – Кулаки фаворита грохнули об стол, заставляя блюдечко взмыть вверх.

– Отнюдь. – Я отхлебнул из недопитой чашки. – Вы же видите, мне не до того.

– Тогда я вас вызываю! – взревел Орлов.

– А это уж как вам будет угодно. Желаете прямо здесь и сейчас или же я могу допить свой кофе?

Думаю, мое хамское спокойствие вконец обескуражило любимца Екатерины.

– Вам выбирать, – рыкнул он, но уже на два тона ниже.

– Думаю, это дело секундантов. Впрочем, вот с секундантом у меня как раз… – Я не успел договорить.

– Если вам, сударь, будет угодно, я бы почел за честь для себя выступить вашим секундантом.

Человек, произнесший эти слова, был одет в гусарский мундир, и усы стрелками на тонком лице придавали ему вид дерзкой удали, особенно среди прочих присутствующих лиц, выбритых до синевы.

– Принимаю ваше предложение с благодарностью. – Я встал, склоняя голову. – Лейтенант Вальдар Камдил, лорд Камварон.

– Лейб-гвардии гусарского государыни императрицы эскадрона поручик Никита Ислентьев.

– Ну что ж, граф, вопрос с секундантом разрешился сам собой. Для вас же, я думаю, это будут сущие пустяки. Осталось решить вопрос с оружием. Признаться, я не особо люблю нынешние шпаги. Это какие-то недопалаши, фехтование на них не доставляет никакого удовольствия. Кроме того, даже если я изукрашу шрамами ваше лицо, ваше сиятельство, вы все равно не станете похожи на Григория Потемкина. – Орлов вскинулся было, видимо, готовый идти в рукопашную, но остановился, лишь заскрежетав зубами. – Надеюсь, итальянские рапиры вас устроят?

– Вполне, – не разжимая зубов, процедил он.

– Что ж, тогда ваши люди легко могут найти меня в доме герцогини Кингстон у Измайловского моста.