Василий. Невозможно, чтобы атеист ничего не ждал. Все мы ждем, когда кончится это проклятое настоящее и начнется новое. Были в школе – ждали, когда кончим. В институте тоже ждали, мечтали, как бы поскорее отучиться. Теперь ждем, когда сын вырастет, а и того пуще – когда на пенсию выйдем. И самые счастливые – все торопят будущее. Не ужасно ли? Скорее, скорее пережить это, а потом другое, а потом – потом ведь смерть, по-вашему? Будто пловец изо всех сил плывет, плывет как можно быстрее, не обращая ни на что внимания, плывет к цели. А плывет он – что сам прекрасно знает – к водовороту. И этому пловцу предлагается быть оптимистом.

Петр. Но спасительное недумание о смерти.

Василий. От чего спасительное? Еще спасительнее тогда сумасшествие. Чего мы опять из пустого в порожнее переливать будем! Слышал я – «жизнь – самоцель», «лучше и умнее жизни ничего не придумаешь»! Чего же вы все ждете?

Петр. Чего это Житого долго нет?

Мотин. Господи! Как мне все надоело!

Пауза. Мотин задремывает.

Петр. Го Си писал: «в те дни, когда мой отец брался за кисть, он непременно садился у светлого окна за чистый стол, зажигал благовония, брал лучшую кисть и превосходную тушь, мыл руки, чистил тушечницу. Словно встречал большого гостя. Дух его был чист, мысли сосредоточены. Потом начинал работать».

Или художник Возрождения – он два дня постился, потом только, после долгой молитвы, прогнав всех из дома, подождав, когда пыль осядет, брался за кисть.

Вот Мотину хочется только так.

Между прочим, про Го Си мне рассказал Максим. Ну, знаешь, в какой обстановочке: в их засранной комнате, в руке никогда не мытый стакан с такой же травилкой, которую мы сейчас пьем. Для чего нужна была эта древняя чистота? Чтобы внешнее не отвлекало. А мы, может, достигли сосредоточенности? Что и внешне важно? У Ахматовой вспомнил что-то такое: «Когда б вы знали, из какой же грязи стихи растут, не ведая стыда…»

Василий, не выдержав, смеется.

Петр. Ты чего?

Василий. Достиг он! (Смеется.)

Петр. А чего?

Василий. Ничего. Ты все верно говоришь, Петр, дай я тебя поцелую. Ты фаустовский человек, Петр. Фаустовский. Что-то про Фауста хотел… Да! Это Максим тебе рассказывал про Го Си?

Петр. Ну?

Василий. А откуда он знает? Откуда ему знать?

Петр. Знает, и все тут.

Пауза.

Самойлов. Петр, я полежу на кровати до Житого?

Петр. Давай.

Василий (неожиданно пьяно). Хочешь, Петр, я тебе скажу, кто Пужатого убил?

Петр. Не ты ли уж?

Василий. Я? Да нет, не я. Максим убил.

Петр (смеясь). А ты, брат Карамазов, научил убить?

Василий. Вот почему Кобота не забрали? Ведь очевидно, что надо забрать. Почему?

Петр. Ну, почему?

Василий. А ты что, не замечал за Максимом ничего странного? Я еще в самом начале заметил, когда Кобот только вселился. Помню, заходит он раз, про уборку что-то говорит, что давайте графики вывешивать, кто когда пол моет, а потом спрашивает Максима: «А вы где работаете?» – Максим, вижу, рассердился, говорит ему: «А ты где работаешь?» – «В Механобре». – «Ну так и сиди в своем Механобре!»

Петр. Ну и правильно ответил.

Василий. Все правильно, дзен дзеном, а я думаю – действительно, где это он так работает, что деньги есть каждый день пить?

Петр. Ой, да сколько можно про это? При чем здесь Кобот?

Василий. Кобот ни при чем, а вот откуда они с Федором могли в Японию поехать? Или вот такую вещь возьми: сколько лет Федору? Лет сорок от силы. Ну, положим, родился он до войны, да хоть в двадцатых годах. Так как же он мог быть связан с подпольщиками еще до революции?!!

Петр. Василий, ты что? Ты все так прямо, оказывается, и понимаешь?

Василий. Ладно, положим – это ладно… но в Японии они точно были. Ну не перебивай меня, мне самому разобраться надо.

Короче, я вскоре… ну не вскоре, а сейчас вот… догадался, что с Максимом в явной форме произошло то, что со многими из нас происходит незаметно. Максим уступил свою душу дьяволу. Не знаю когда и почему, скорее всего, быстро и необдуманно, как все важное в нашей жизни – бац! бац! – посмотрим, что получится. Что получится? Как вчера пил, так и сегодня пьет.

Петр. Да откуда, почему…

Василий. По кочану! Не перебивай, просил. А может, он вообще не понял, что получает, а что отдает? Проснулся наутро, дьявол ждет приказаний: «Что тебе, Максим, угодно?» – «Да вроде ничего не угодно. А нет, закурить хочу». – «На, пожалуйста, закури. Может, пивка?» – «А что, и пивка можешь достать? Ну сбегай». Вот так, может, за папиросу и кружку пива Максим отдал душу. Впрочем, бывает, что и очень умные люди отдают ее: ради красного словца.

Ну конечно, дьявола так не устраивает, получается, что и сделки никакой не было. Ведь зло и потеря души – когда дьявол может действовать через человека. Понятно? Сам факт договора ерунда, главное – дела, свершенные человеком вследствие этого договора, понял? Дьявол готов и без договора помогать, лишь бы помогать – человек и так потерял душу.

Петр. Зло есть наказание самого себя.

Мотин (приподнимая голову со стола). Все в мире грязь, дерьмо и блевотина, только живопись вечна. (Опускает голову на стол.)

Василий. А? Да. Так вот, задача дьявола – дать Максиму понятие о пути зла.

Петр. Это все хорошо, но откуда, почему?

Житой (появляясь в дверях, поет). А потому что водочка. Как трудно пьются первые сто грамм!

Петр и Василий с криками приветствия вскакивают. Самойлов с теплой улыбкой поднимается с кровати.

Самойлов (с чувством). Эх, ребята!

Петр. Ты одну купил?

Житой. Одну и еще одну вермута!

Петр, Василий и Житой берутся за руки и пляшут, возбужденно вскрикивая и мыча. По магнитофону в это время звучит фортепьянная вещь Эллингтона «Через стекло».

Эй, Мотин, хватит кемарить, вставай!

Мотин (не поднимая головы). Я ничего… хорошо, сейчас, только пусть голова полежит…

Житой (хорошим, благословляющим голосом). Ну, ребята, ладно, я разливаю. (Разливает.) Уплочено! Налито!

Все, кроме Мотина, выпивают со словами «хорошо пошла», «нормально», «воды дай».

Самойлов. Петр, а почему у тебя баб нет?

Петр. Где нет?

Самойлов. Ну вот пьем сейчас и раньше, а все баб ни одной нет.

Петр (скорбно). Хватит, потому что…

Житой. Зря. С бабами веселее. А, хрен с ними, нам больше достанется. (Разливает.) Нет, все-таки Эллингтон ничего.

Самойлов. А гитара есть?

Петр. Нет! Нету!

Самойлов. Жаль… А у соседей есть?

Петр. Нет.

Житой. Ну, ребята, нормально выпили сегодня. Еще бы по фуфырю – и не стыдно людям в глаза будет взглянуть.

Самойлов. Сходим за гитарой?

Житой. Куда?

Самойлов. У меня парнишка знакомый рядом, может, у него есть.

Житой. Ты чего? Мы пойдем, а они тут все допьют?

Василий. Зачем тебе гитара?

Самойлов. Лешка, давай сбегаем, тут рядом.

Житой. А! Хрен с тобой! Давай-ка на дорожку! (Пьет.) Смотрите, без нас не очень!

Петр. Хорошо Самойлов ведет себя сегодня, без выпендрона.

Василий. Да, это надо зарубку сделать.

Петр. Слушай, а чего ты там плел насчет Максима? Что он душу дьяволу продал? Притчу какую-нибудь хотел рассказать или так, спьяну?

Василий. Почему спьяну? А, так вот, я остановился, что задача дьявола – дать Максиму понятие о зле. Это и нетрудно – мир во зле лежит, а у Максима еще и дьявол в помощниках.

Петр. Он у всех в помощниках.

Василий. Ну вот дьявол Максима и подначивает – чего не пользуешься? Давай развивайся; хочешь, знание книг всех в тебя вложу, хочешь, поедем путешествовать – по опыту все узнаешь. Ведь бесу для начала нужно, чтобы Максим поумнел, чтобы было чем искушать; а во-вторых, как митрополит Антоний говорит: зверям закона не дано, да Он с них и не спрашивает. А вот со знающих, вот с них по знанию и спросится. Незнание закона освобождает от ответственности.

Петр. Ну не думаю. Колесо санс…

Василий. Прошу, не перебивай. Сыт я твоим колесом сансары. Конечно, не совсем так. Но где ж ты увидишь, чтобы человек за кружку пива от Бога ушел? А Максиму, собственно, ничего не надо – не подкопаться, – ни сокровищ, ни власти, ни суккубов там обольстительных. Чист, как киник, и знает, что ничего не знает, а то, что пьет, – чего там… Что ж, говорит, можно и путешествовать. Отправились Максим с бесом в путешествие. Поехали аж на другой конец света, видели там… видели там индейцев настоящих: круглый год в туристских палатках живут и не работают. Были в Майнце, где Майн впадает в Рейн, видели пожар и как человек из окна на простыню прыгал. Были в Голштинии, были в Паннонии, ничего особенного не видели. Были в Ирландии, видели мужика с бородой и грудями до пупа. В Амстердаме видели магазин, где бутылочного пива одного восемьдесят сортов, не считая баночного. Были в Саваттхи и Джеттаване, видели, как электростанция разрушилась. Были в Марокко, там почти все арапы, а есть и в простыню завернутые. Были на Сандвичевых островах, видели такую рыбу зеленую, что как посмотришь, так и блеванешь. Были в Орехово-Зуеве, там у ларька длинная очередь. Один мужик, чтобы очередь не пропустить, прямо в очереди мочился несколько раз. Из всего путешествия этот мужик Максиму больше всего понравился, решили взять его с собой. Это Федор.

Петр. А! А я думал, ты кончишь тем, что Федор – это Мефистофель и есть.

Василий. Были потом в Приене ионическом, видели памятник Бианту с надписью: «В славных полях Приенской земли рожденный, почиет здесь, под этой плитой, светоч ионян – Биант». Надпись была, правда, на древнегреческом, и Максим не смог ее прочитать. Тут он впервые пожалел, что не умный. Были в Фивах, видели мудрого мужа, который на вопрос, чему научила его философия, отвечал: «Жевать бобы и не знавать забот». Максим не понял, ну и снова захотел стать умным. И говорит дьяволу: «хочу стать умным». А дьяволу того и надо. Раз – и стал Максим умным, как… два Платона. Долго сидел Максим такой умный и ничего не говорил. Открывал было рот, чтобы сказать что-то, но снова его закрывал.

Петр разливает с нетерпением.

Василий. И был его ум так велик, что сам мог понять свою ущербность. Ведь один ум – что с него? Разве философом сделаться, или математиком, или вождем народным. Ну и что?

Петр. Как ну и что?

Василий. Ты же сам говорил – помешались на самоочевидности разума?

Петр (раздраженно). Видел я, куда ты клонишь… Если бы ты, западник, не был пьян, вспомнил бы, что Фауста Мефистофель этим и искушал:

Лишь презирай свой ум да знанья луч,
Все высшее, чем человек могуч…
Тогда ты мой без дальних слов!

Василий. Вот расскажу тебе такой случай. Был я на конференции по Достоевскому – хорошо, здорово, все докладчики – ученики Лотмана да Бахтина. Кончилась конференция, начались обсуждения… Выходит старичок какой-то, аж трясется от волнения. Он вовсе не готовился выступать, он вообще говорить не умеет «как по писаному»; просто очень любит Достоевского. Этот старичок рад и взволнован, что услышал столько мудрых речей, ну и хочет поблагодарить, как умеет, этих мудрецов, да все нескладно говорит, волнуется очень. И вот эти мудрые люди, наизусть Достоевского знающие (ты учти – именно Достоевского!), начинают над ним ржать! Куда, мол, со свиным рылом в калашный ряд! А? Вот тебе их ум. Что бы тут сказал Федор Михайлович?

Петр разливает.

Эти докладчики очень умные, прямо страх какие умные! Да не ущербен ли ум один?

Ну ладно, вот и Максим почувствовал это. Слушай, ты мне вермута в водку налил! А что Максиму делать? Что еще попросить? Пискнул было в отчаянии, что чего там мелочиться, раз путь Бога теперь недоступен – делай меня антихристом. Бес ему: нечего, нечего, много таких желающих, – а сам-то рад, думает – дело в шляпе. Тут Максим очнулся, головой встряхнул, опомнился, да не совсем. Ну тогда, говорит, хочу благодати Божьей. Бес на него только шары выкатил. Опомнился Максим, засовестился, улыбнулся горько. Как ему с бесом бороться? Бог-то простит…

Житой (входя). Да они уже вермут открыли! Самойлов, давай-ка!

Житой разливает. Самойлов с мудрым видом настраивает гитару.

Петр. Ты нам-то налей.

Житой. Да налью, не ссы! (Разливает.) Мотин, ты так до утра и проспишь?

Василий. Пусть спит, у него действительно работа хреновая.

Петр (Василию). И чем дело кончилось?

Василий (после паузы). Да ладно… как-то не знаю уже. Ну победил Максим, остался, правда, без ума, да и из Японии своим ходом добирались.

Житой. Кого победил?

Василий. Да нет, я так…

Петр (строго). При чем здесь Кобот? И работа?

Василий. Ни при чем, успокойся.

Петр. А помнишь, как Максим: и ты доиграться хочешь? И с дьяволом со своим этим вечно… Такую байку меньше всего к Максиму можно отнести. Да ты уж пьян, вижу!

Житой. Нормально выпили!

Самойлов с сосредоточенным видом играет отрывки разных мелодий. Он играет очень быстро и чуть трясется.

Самойлов (хлопнув себя по колену). Эх, Лешка, наливай, поехали!

Житой. А! Чего там! Давай! (Разливает.)

Самойлов. Ну, начинайте что хотите, а я продолжу. Люблю песню.

Небольшая пауза.

Василий.

Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

Самойлов (подхватывает).

А в это время —
На столе стояли три графина.
Один – с карболовой водой.
Другой – с настоем гуталина.
А третий – и вовсе был пустой!
Замешательство, смех.

Житой.