ПЕРВЫЙ ОТРЯД

Многие более поздние события я начисто забыл, этот день четырнадцатого октября свеж в памяти, как вчерашний.

Пробуждение потрясло меня. Я сидел на «полу» – так называют в этих местах дощатый настил меж стенкой и печью, свесив босые ноги и молчал, не в силах произнести ни слова от огорчения, от обиды, оттого, что не знал – что же мне делать?

Мой случайный попутчик, с которым мы вместе ночевали, сбежал ночью, а вместе с ним «сбежали» мои кирзовые сапоги. Ботинки, которые он оставил – заскорузлые и рваные, оказались малы и не лезли даже на босую ногу.

Казалось бы, подумаешь, великое дело – сапоги! Но за окном кружили крупные белые снежинки, устилая раскисшую от долгих дождей землю тонким и непрочным марлевым покрывалом – в тот год снег выпал рано. В трубе пронзительно выл холодный северный ветер, предвещая скорый приход зимы. Нет, для меня сапоги были величайшей ценностью. Я обезножел…

Несколько раз в хату заходили какие-то женщины, сочувствовали, говорили разные успокоительные слова. Одна из них подробно рассказала, что ранним утром видела вора – он пробирался огородами прочь из села и даже подумала: «Що за человек?» Но сочувствия меня не утешали. Один, среди чужих людей, на земле, по которой рыскают враги, и где повсюду подстерегает гибель… Мало ли перевидал я за четыре месяца войны безвестных солдат, чьи тела истлевали в придорожных канавах и под кустами, болтались на виселицах, нашли последний приют в наскоро вырытых могилах, которые никогда не отыщут родные? Что ждет меня? К горлу подкатывал комок. Будущее представлялось чернее ночи. «Хорошо еще, что ватник с пистолетом в кармане я положил под голову и спал, не раздеваясь, в брюках и в гимнастерке, – мысленно успокаивал сам себя. – А то бы, пожалуй, остался совсем нагишом…»

В хату вошла хозяйка Фекла Васильевна Лысуха, – так ее звали, как я узнал позже, – пожилая женщина в темном платке. В руках она держала лапти и два больших куска серого домотканого полотна.

– Вот, принесла, – мягко улыбаясь, сказала она, протягивая мне лапти. – Придется поносить нашу крестьянскую обувку.

И, видя, что я не шевелюсь, прибавила:

– Ничего, сынок! Не одному тебе – всему миру о такую пору горевать приходится. Вот и мой Дорош на фронт ушел. Может, уж голову сложил. А может, бродит, как ты, неприкаянный… Поживешь у нас, смотришь – придумаем что-нибудь…

– Некогда мне оставаться, мать, – с трудом выдавил я. – К своим надо подаваться…

– Есть когда или нет когда – придется обождать, – строго сказала Фекла Васильевна. – А свои… Кто его знает, где они ближе? На фронте, здесь ли?

– Вы про что? – чувствуя какой-то скрытый смысл в ее словах, вскинулся. – О каких это своих речь?

Хозяйка промолчала.

Прошло несколько дней. За это время я кое-как научился обувать лапти. Впрочем, их так и не пришлось долго носить – хозяйка добыла мне откуда-то старые латаные-перелатаные сапоги, выменяв их на пуд жита.

– Сходи-ка ты, парень, в Мостище, – сказала она однажды. – Сестра моя там живет родная. Повидать тебя хочет… Тоже Феклой ее звать. В старое-то время, знаешь как? Имен не придумывали, не то что нынче. Кем поп наречет – тем и будешь. А наш батюшка сильно зашибал. По престольным праздникам так и вовсе не протрезвлялся. Вот и окрестил сестру так же, как и меня…

Фекла Васильевна-младшая, что жила в недалеком маленьком хуторке Мостище, до войны работала в Злынке на фабрике «Ревпуть» укладчицей спичек. На хуторе ее знали мало. И уж вовсе никто не знал, что с приходом немцев она стала связной районного партизанского отряда.

Я пришел к ней поздним вечером, когда солнце село и в окнах загорелись тусклые огоньки. Фекла Васильевна приняла меня как старого знакомого, усадила за стол, налила миску молочного крупяного супа, нарезала хлеба.

Это была еще не старая, красивая женщина – ясные, живые глаза, продолговатое румяное лицо со слегка вздернутым носом, полные губы и светлые волосы, стянутые в тугой пучок на затылке.

– Летчик? – спросила она, покосившись на мои замызганные голубые петлицы, которые я упорно не хотел спарывать.

– Десантник. Парашютист…

– Парашютист? – с неподдельным интересом переспросила Фекла Васильевна. – Расскажи, как же ты забрел в наши края? Все расскажи. Может, помогу тебе…

Я сразу же безоговорочно поверил этой женщине. Отчасти, конечно, потому, что в моем положении попросту не было иного выхода. Но, скорей всего, потому, что вся ее открытая внешность, голос, слова располагали к доверию. Что бы там ни было, я поведал ей всю свою историю. О том, что родом из Москвы, о том, как воевал в бригаде и как переправлялся через Днепр. И даже пистолет ей показал.

Фекла Васильевна-младшая выслушала меня внимательно, не перебивая.

– Так ты, значит, думаешь через фронт? – спросила она, когда я кончил.

– Через фронт ли, в партизаны – мне все равно…

– Добре, – сказала она, вставая и принимаясь стелить постель. – Ложись-ка спать.

– Но вы обещали… – начал было я.

– Ложись, ложись! Утро вечера мудренее!..

Ночью меня разбудил какой-то неясный шум. Открыл глаза – за столом, освещенные тусклым светом самодельного каганца, сидели трое вооруженных людей в штатском. Откуда мне было знать, что в тот раз на чердаке хаты Феклы Васильевны-младшей дневали партизанские разведчики? И что весь наш разговор они слышали от слова до слова.

– Крепко же ты спишь! – улыбаясь, сказал один из разведчиков, могучий дядя, заросший жесткой щетиной. – Мы уж будить собирались… Одевайся, брат, присаживайся. Дело есть! Давай знакомиться – Николай.

Командиром и одним из организаторов Злынковского районного партизанского отряда, в который я попал, был директор Софиевского спиртзавода Петр Андреевич Марков.

Вот как сложилась его партизанская судьба.

…Марков вышел на улицу и остановился, прижмурив глаза от яркого августовского солнца. Кто-то окликнул:

– Петр Андреич!

Обернулся. Среди людей, толпившихся у входа в райком партии, увидел знакомое лицо Кузьмы Зайцева, кивнул.

Зайцев подошел поближе, спросил вполголоса;

– Ну что там? Зачем вызывали? Марков пожал плечами.

– Тебя тоже?

– Ага ж!

– Ну так там и узнаешь… Время военное.

Внутри старенького деревянного с резными наличниками домика райкома хлопнула дверь. Чей-то усталый, с хрипотцой голос крикнул:

– Зайцев!

Кузьма торопливо одернул поношенный пиджачок.

– Ты меня обожди, Андреич. Я мигом!

Марков присел на ступеньку крыльца, закурил. Мимо по улице пылили толпы беженцев. Уныло скрипели повозки. Шагали обочинами люди, сгибаясь под тяжестью заплечных мешков. Ржали кони. Мычал скот. Плакали дети.

Уже не первый день видел Петр Андреевич этот нескончаемый поток. Но сегодня его вид показался особенно тягостным. Задумался Марков: «И моим завтра придется вот так же двигать на Восток»… И сейчас же мысли перескочили на другое: «Вот, значит, почему не отпускали на фронт!» Сколько раз он приходил в военкомат: «В чем причина? Как-никак имею звание старшего политрука…» – «Не положено вплоть до расформирования истребительного батальона», – отвечали ему. «А почему других из нашего батальона призываете?» – «Ты комиссар». – «Комиссары тоже на фронте нужны!» – «Все равно не положено»…

Не положено… Что ж, может, оно к лучшему. Забот у комиссара истребительного батальона много. Да еще Марков по-прежнему оставался директором завода. Узнай он раньше, что придется организовывать партизанский отряд – прибавилось бы хлопот. Теперь же, когда до прихода немцев оставались считанные дни, а может, и часы, можно отрешиться от всего, что не связано с главным.

Марков вздохнул. Легко сказать – организовать партизанский отряд! Секретарь райкома посоветовал прежде всего запасти продовольствие, запрятать его в укромном месте, добыть оружие. А еще что? Ни у Маркова, ни у секретаря партизанского опыта не было.

– Как насчет людей? – спросил Марков.

– У тебя в батальоне подходящие люди найдутся?

– Обязательно.

– Ну и лады. Мы тоже кое-кого подобрали. Получи список. Да, вот еще – явки. В Злынке остается подполье. Лозбеня знаешь?

– Начальника райзо?

– Ну да… Ты не записывай, подпольщиков запомнить нужно. Свяжешься с Лозбенем. Еще с Савелием Ковтуном – он тоже остается. В Вышкове – с Прохором Кожурой. В Карпиловке – с Василием Жуковым и с Гавриилом Острым. Все эти люди – твоя опора. Понял?

– Понял.

– В остальном – действуй по партийной совести, – заключил секретарь райкома.

– А оружие?

– С оружием, брат, туго. Возьмешь то, что удастся, в твоем батальоне. Еще в районном Осоавиахиме с десяток английских винтовок. Больше нет. Остальное придется добывать в бою.

Дожидаясь возвращения Зайцева, Марков снова и снова перебирал разговор с секретарем. О том, что Кузьма поступает под его начало, будущий командир знал из списка…

В потоке беженцев произошла заминка. Одна из подвод, на которой ехала немолодая женщина с детьми, вдруг накренилась. Лошадь стала. Тяжело плюхнулось в песок соскочившее колесо. Женщина засуетилась, причитая, попыталась пристроить его на место.

– Обожди, дай я! – Марков осторожно отстранил женщину, плечом приподнял телегу. – Теперь надевай на ось! Да не так!..

В этот момент на крыльце райкома появился Зайцев и направился к Маркову.

– Помогай, Кузьма!

Вместе с Зайцевым Марков надел колесо, отыскал в телеге топор и несколькими сильными ударами загнал чеку.

По привычке стряхнул пыль с аккуратно отглаженных галифе. Усмехнулся.

– А, не беда. В лесу о траву отчистятся… Ну, как? Видел секретаря?

– Видел.

– Знаешь теперь, зачем вызывал?

– Так точно, знаю, товарищ командир!

– То-то… Пошли!

Сразу за околицей местечка Марков и Зайцев свернули с торной дороги и двинулись к синеющей вдалеке зубчатке леса.

Через несколько дней в Злынку вступили гитлеровские войска. Но еще до этого Марков отправил семью на восток и, объяснив на всякий случай соседям, что и он тоже уходит с армией, окончательно переселился в лес.

Первые дни Злынковский районный партизанский отряд не предпринимал крупных боевых операций. Для этого просто не хватало сил. Надежды на то, что часть бойцов и командиров истребительного батальона останутся партизанить, не оправдались. Большинство из них ушло в армию. Вражеский тыл отпугивал людей, партизанская война многим казалась безнадежным делом.

В отряде Маркова, после того как фронт откатился на восток, оставалось всего десятеро. Правда, Петр Андреевич знал, что в Злынке и в окрестных селах есть надежные люди, которых хоть сейчас принимай в партизаны. Во многих местах группами и в одиночку скрывались до поры красноармейцы и командиры, по тем или иным причинам оказавшиеся в тылу врага. Их Марков с уверенностью причислял к своему первоочередному резерву.

С чего начать? Прежде всего, рассудил Марков, надо по возможности обезопасить отряд. А для этого – наладить связь с подпольем в Злынке и с другими отрядами, действовавшими поблизости. Надо немедленно подобрать в окрестных селах надежных людей, чтобы помогали партизанам продовольствием и одеждой, предупреждали бы о появлении карателей, подбирали бы пополнение для партизан. В том, что отряд в самом ближайшем будущем начнет расти – Марков не сомневался.

Еще одно важное дело – оружие. В первые дни вооружение отряда составляли только винтовки да два нагана – у самого Маркова, положенный ему по штату как комиссару истребительного батальона, и у бывшего милиционера Петра Романова – милицейский. Правда, Марков добыл еще и станковый пулемет «максим». Пулемет этот отслужил свое еще в гражданскую. И еще задолго до войны был перекрашен в черный цвет и передан в качестве учебного пособия в осоавиахимовский кружок при Софиевском спиртзаводе. Однако еще вполне годился к бою. Но… к «максиму» не было лент. Словом, отряд остро нуждался в оружии. Одно из первых заданий, которое Марков дал подпольщикам, – сбор оружия на местах, где шли фронтовые бои. Кое-чем Марков рассчитывал поживиться за счет предателей: гитлеровцы, как я уже говорил, начали сколачивать полицию.

Холодно, сыро, неприютно было в первой партизанской землянке, которую злынковцы вырыли в глухом урочище неподалеку от лесной речки Велемки. Одолевали тяжелые думы. Ворочался Марков на жестких, кое-как сколоченных из жердей нарах и думал, думал. О фронте – где он теперь? Ползли слухи – будто Москва взята, бои идут чуть ли не на Урале. Но Марков этим слухам веры не давал. С тех пор как отошли наши из этих мест, в землянку не доходило почти никаких достоверных вестей. Последние сведения о том, что советские войска оставили Брянск, привезла жена Петра Андреевича: она так и не успела уйти далеко – обогнали наступающие гитлеровские войска. Вместе с детьми ей пришлось возвратиться в родные края. И теперь семья командира жила в землянке вместе с ним. Конечно, нелегко. Но дома, в Софиевке, нельзя – верная гибель!

Более всего Марков думал о том, как подступиться к настоящему партизанскому делу. Первую, крупную по масштабам своего отряда, операцию Марков предпринял еще в октябре.

Из Дубровки в лес прибежал мальчишка – сын старого приятеля Маркова, одного из немногих, кто знал, где стоят партизаны. Мальчишка прибежал не к самой землянке – ее точное местонахождение Петр Андреевич держал на всякий случай в тайне, а на полянку, что раскинулась неподалеку, к росшему с края старому дубу, который служил местом встреч со связными.

Мальчишка трижды ухнул филином и стал ждать.

Вскоре шевельнулись кусты, и на полянке появились Марков и Романов.

– Батька велел передать – каратели у нас, – зачастил мальчишка. – На ночлег встали. Двух дедов за то, что шапки не скинули, шомполами отделали. Лесника повесили. И сейчас висит…

– Сколько их? – спросил Марков, стискивая зубы.

– Девять подвод. С ними бургомистр из Злынки. Злющий!

– Пулеметы есть?

– Две штуки, батька сказывал.

– А куда путь держат? Не проведал батька?

– Как же мой батька, да не проведал! Вот, слухайте, дядечки: завтра – на Софиевку. Оттуда – на Большие Щербиничи, на Рогов, на Карпиловку, Спиридоновку и Денисковичи. А оттуда назад, в Злынку.

– Ладно, хлопец, спасибо, – сказал Марков. – Беги до дому. Смотри, осторожней, чтоб часовые не заметили!

– Да они все пьяные! Где им меня углядеть… Да я такой дорогой…

– Ладно, ладно, вижу, что герой! – перебил Марков. – Сыпь обратно. Не забудь бате привет передать. Спасибо ему скажи!..

Вернувшись в землянку, Марков призадумался. Конечно, нападать наличными силами на карателей, когда они стоят в Дубровке, – дело, обреченное на неудачу. Но почему не попробовать устроить засаду? Тем более шлях Дубровка – Софиевка, проходящий в лесной глухомани, словно бы по заказу создан для такого дела!.. Да и обидно отсиживаться в землянке, когда совсем рядом проходят каратели. Сколько они безвинных людей перестреляют да перевешают!

– Ну, как, товарищи? – спросил Марков, обращаясь к сгрудившимся вокруг партизанам. – Нападем?

– Эх, побольше бы лент к пулемету! – вздохнул Зайцев. – Вот тогда бы мы дали прикурить!

– Скажи спасибо, хоть одну достали! – усмехнулся командир.

Накануне Марков действительно раздобыл пулеметную ленту. Он увидел ее в Софиевке у какого-то мальчугана: лента служила ему помочами, поддерживала штаны. Марков тут же снял ремень с брюк, предложил обмен. И сделка состоялась. В землянке ленту набили патронами, выправили на ней латунный наконечник. И старый осоавиахимовский станкач-пенсионер превратился в грозное оружие.

Тут же разработали план операции. Выбрали место для засады – у моста через Велемку. Место это Марков присмотрел давно – шлях здесь шел под уклон и хорошо просматривался с крутого откоса, на котором росли высокие сосны. По другую сторону шляха тянулось болото, поросшее кустарником.

Незадолго до рассвета отряд занял боевую позицию у моста. Пулеметчики – Николай Осиновый и Петр Романов тщательно замаскировали пулемет, натыкав вокруг него веток. Остальных Марков расположил за деревьями, так, что и мост и часть шляха оказывались под перекрестным огнем.

Ждать пришлось долго. Денек выдался солнечный, но прохладный. Партизаны зябли. До смерти хотелось курить, но Марков запретил даже думать о куреве… Наконец со стороны Дубровки донесся характерный стук колес. Враг двигался без всякой опаски, без охранения, не подозревая, что в лесу притаились партизаны. Солдаты и полицаи беспечно переговаривались, шли по обочинам, положив оружие на повозки. Начальство важно восседало на рессорной бричке, устланной ковром, концы которого свешивались по краям.