Владимирский оглядел пустую, просторную комнату. Комод красного дерева, на окнах драповые гардины плотно задвинуты, из-за чего в спальне был полумрак. На стене большой персидский ковёр, к нему прижимается кровать красного дерева, с такой же тумбочкой, на которой стоит резная шкатулка и подсвечник. Старинный платяной шкаф и на стене портрет написанный маслом, с парой фотографий. Вдруг, в комнате стала слышна тишина и в этой необычайной тишине, послышался шлепок, это капля крови разбилась о пол, за ней другая, третья. Наш жандарм посмотрел на ключницу, которая остолбенела, судорожно сжимая в своей руке бронзовый нож, для резки бумаги, вовсе не замечающей, что порезалась. На фотографиях, вставленных в рамку, красовалась наша ключница, практически в обнажённом виде:

– Осторожно. – Произнёс наш герой, доставая носовой платок из кармана: – Пальчики порежешь. – И он протянул платок Татьяне. И намекая на фото добавил: – Смелости как я вижу, вам не занимать.

– Хотите сказать вам не нравиться!? – Как-то уж неестественно, вызывающе произнесла фотомодель, деревенского подиума.

– Ни скажу – Владимирский приблизился к фотографиям и стал как бы в слух рассуждать: – Одна из них запечатлела Татьяну абсолютно нагую, со стороны спины, сидящую лицом к спинке стула. Другая на этом же стуле лицом в кадр, с широко расставленными коленями, где все бесстыдство прикрывает передник, теперь надетый по верх платья, на нашей ключнице. – И уже мысленно, – пожалуй фотографиям позавидовал бы плейбой, работа художника. А что, пожалуй портрет маслом и снимки делал один и тот же ценитель, женской красоты. – Наш герой внимательно рассматривающий творчество Эроса, наконец произнёс в слух: – Чувствуется рука мастера эротического стиля. Это у нас кто ж такой будет?

– Знакомец барышни Зинаиды Ивановны, мисьё Стас, настоящий художник.

– Знакомец Барышни?

– Истинно так.

– Так значит в этой комнате теперь вы живете? – Спросил наш жандарм, делая вид что утратил интерес к искусству эроса.

– В комнате? – Ключница выронила бронзовый нож и тут же его подняла, вновь порезавшись сунула палец в рот.

– Ну и когда здесь был в последний раз, ваш дружок месье Стас?

– Давно, прошлой весной. – Ключница смутилась и сунув нож себе в кармашек передника, вновь за теребила его кончик, вроде как сообразив что проговорилась, добавила: – Никакой он мне не дружок, по што меня оговариваете!

– Татьяна, ты же не глупая девушка, говоришь дружок барышни, а рисует и фотографирует тебя. Если бы он был дружок Зинаиды Ивановны, то и малевал бы её. Вот и выходит, что это твой дружок.

– Много вы знаете. Да он барыньку наснимал столько, только в ней нету этого, как его…

– Вдохновения? Шарма? – Подсказал Владимирский.

– Во, во, ентого тоже нету.

– Ну, это все голословные заявления. – Наш жандарм всем своим видом изобразил не доверие.

– Каки таки заявления? – Спросила Татьяна, руки которой, невидимыми спицами вязали паутину, которою для неё же развешивал наш жандарм.

– Бездоказательные.

– А это что ж! – И ключница подойдя к комоду, открыла дверку и извлекла на Божий свет дюжину фотографий, некоторые из которых были в рамках. Зинаида Ивановна не была по жизни красавицей, но под фотообъективом художника, в ряде случаев была представлена очень даже привлекательно.

– Это что же, у нас теперь такая мода, обнажёнными фотографироваться? – Разглядывая фотографии, удивлялся наш герой.

– Много вы понимаете, в красоте женского тела? – Как по бумажке произнесла ключница.

– Вот вам и мотив. – Забирая себе фото произнёс Владимирский: – Выходит, значит фотографа не поделили. Так когда говорите, последний раз видели его?

– Кого его?

– Дружка вашего фотографа Стаса. Кстати Стас это Станислав.

– Станислас. – Голос ключницы сбился: – Я не знаю!

– Продолжайте. – Владимирский подошёл к ней вплотную и поймал своим цепким взглядом, блуждающие зрачки Татьяны. Она зачарованно глядела в холодные глаза нашего героя и в сером мраке её глаз фатального** разврата, струился липкий страх. Она пролепетала еле внятно:

– Его привёз в усадьбу пан Бжезинский, ещё весной, пожалуй год назад а сам уехал. Они, как с Зинаиды Ивановны брать стало нечего, в усадьбу нехотя приезжали. Разве что по делам.

– Ну и сколько здесь прожил пан Станислас? – Безразличный образ, спал с нашего героя.

– Пан Станислас, нисколько. Он рисовал немного, делал снимки, весной и уехал.

– Весной?

– Ну да, в начале мая.

– Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром. – Татьяна не понимающе смотрела на Владимирского, тогда тот вытащил одну из фотографий и показал ключнице: – Это где?

– В саду. – На снимке практически обнажённая Зинаида Ивановна пряталась за полу-раскрытый зонтик и глаза её были полны любви.

– Что-то я не замечал, что бы у нас в начале мая вишня поспела.

– Ну и что, вишня! Зинаида Ивановна приедут, уедут, мне её дела неизвестны! На мне одной весь дом почитай! Неколи мне за вашей Зинаидой приглядывать! Надо же быть такой дурой, всю усадьбу просрала! – Татьяна распалилась и последнюю фразу произнесла со злостью.

– Так когда ты сказала в эту комнату переселилась? – Безразличным тоном спросил Владимирский, абсолютно сбив с толку ключницу.

– Осенью. – Татьяна вновь поняла что проговорилась и стала зло оправдываться: – Это сключительно для присмотра за барыней. Они часто ночью просыпаются, им всякие прихоти исполняй.

– Вот как, значит беспокойная барыня. Что же настало время её проведать. Не изволите доложить?

– Я уж говорила, барыня в сей час отдыхают и принимать не велено.

– Да ты с кем разговариваешь, глупая. Быстро доложи. – Впервые тон нашего героя стал жёстким и ключница нехотя пошла, постучалась в дверь барыни. Она заглянула и сразу вышла вон:

– Наталья Фоминична не здоровы, изволят почивать.

– Владимирский жёстко обнял и прижал к себе ключницу преградившую ему дорогу и та с трудом вырвавшись, сама отстранилась, уступив ему проход. И тогда наш герой вошёл в спальню, старой Федякиной:

– Наталия Фоминична, это я! – На громкое восклицание жандарма, та ответила невнятным пьяным бормотанием: – Ого, восьми летний виски, – Произнёс Владимирский разглядывая на половину пустую бутылку, стоящею между двумя подушками. На этикетке сообщалось, что сей продукт произведён в Глазго в 1806 году. Владимирский вначале понюхал и затем отхлебнул маленький глоточек с горлышка: – Чтоб я так жил, приживалкой и пил семидесяти восьми летний виски, какой не пьёт хозяин Букингемского дворца. – В комнате плохо пахло. На полу, возле ночной вазы валялась пустая бутылка бургонского вина: – У нас что, имеется винный погреб?

– А как же! – буквально ворвалась в комнату наша ключница, до этого стоящая возле двери: – Это надо в истопническую спустится. – И что было совсем удивительно, в первые наша Татьяна, мило улыбнулась Владимирскому.

– Не желаете проводить. – Поинтересовался наш жандарм.

– Нет уж вы сами, а то я одна тут. Барыня встанут, нужно обед готовить.

– Пожалуйте ключики. – Наш герой протянул руку.

Владимирский спустился в подвал, где стояли две печи, при помощи которых обогревался зал. Вдоль стен ровными рядами были уложены дрова, к которым по полу бежали солнечные дорожки, из двух маленьких окон под потолком. Из котельной одна дверь выводила наружу, другая была закрыта на внутренний замок. Наш исследователь подойдя к двери ведущей внутрь, подобрал нужный ключ и отворил её. Затем зажёг керосиновою лампу и войдя в помещение, по запаху понял что здесь хранятся продукты. Сквозь ряды полок и бочек, он двинулся к следующей двери, открыв которую увидел сводчатый коридор выложенный из кирпича. По краям коридора стояли пустые бочки. Спереди была мощная дубовая дверь, с металлической петлёй через всю поверхность двери, которую амбарный подвесной замок соединял с другой петлёй. Открыв замок, наш герой в целях предосторожности сунул его в карман, сразу же ощутив дискомфорт от его тяжести. Зайдя в сводчатую галерею, Владимирский поднял лампу над головой, свет которой выхватывал из мрака стеллажи с бочками и бутылками вина. Там где были бутылки, большая часть полок была уже пустой. Владимир приблизился к бочкам, прочитав на них надпись, вино греческое фряжское, на другой бочке, фарерское, далее мальвазия. Пустые бочки были с открытыми краниками, но все же большинство бочек были с вином, причём возраст самого молодого был тридцати пяти летней выдержки. – Значит правда говориться в легенде, что дед Зинаиды, и отец Наталии Фоминичны, будучи знатоком и ценителем хороших вин, потратил все своё состояние на приобретения этой коллекции. Правда он и кончил закономерно, циррозом печени. Мать Зинаиды вышла замуж за простого служащего, дворянина во втором поколении, тоже прошедшего свой жизненный цикл до цирроза печени, буквально за десять лет. – Так рассуждал наш герой двигаясь под сводчатыми арками, разглядывая значительные остатки крымских вин. Вдруг он остановился, прислушался и засунул лампу себе под бушлат. Через некоторое время он стал различать какое-то движение в соседней галерее. В кромешной темноте, он все же различил крадущуюся фигуру, и даже топор в её руке. Владимирский резко распахнул бушлат и лампа снизу осветила лицо нашего героя, с его жутким шрамом через весь лоб и щеку. Стоящая перед ним ключница, от неожиданности закричала во весь голос:

– Аааааа! – И стало слышно, как звякнуло лезвие топора об каменный пол.

– Что, котлет решила нарубить топориком к обеду? – Прошелестел Владимирский, жутким голосом.

– Я, нет! – Глаза ключницы наполнились ужасом.

– Да милая, это только первый раз страшно убивать. Покайся как на духу? – Каким-то утробным голосом вещал жандарм.

– Клянусь Богом я её не убивала! Я… – Татьяна испуганно зажала себе рот рукой.

– А откуда тебе известно что она убита!? Я тебе об этом не говорил. Поздно, рот разевать словно рыба, ты уже на крючке и если хочешь горячей сковородки избежать, колись как было дело? Что молчишь словно рыба об лёд? Не поделили любовника? В глаза смотреть!

– Татьяна, бухнувшаяся на коленки, все так же зажимая рот руками закивала головой, затем затрясла отрицательно, по её щекам покатились большие слезы.

– Страшно? – Голос жандарма значительно смягчился. Ключница закивала головой: – Страшно на каторге. – После такого замечания нашего героя, обильность слез Татьяны увеличилась в двое: – Ты что кивала? Не поделили пана Стаса с Зинаидой Ивановной? – Наша онемевшая ключница активно закивала головой в знак согласия: – А не согласна с чем? Хочешь сказать, что не причастна в смерти госпожи Федькиной? – Ключница вновь закивала головой в знак согласия. – Как же тебе верить, раз ты врёшь всё время? – Татьяна отрицательно закрутила головой. Владимирский погладил её по голове как маленькую: – Разберёмся. Откуда узнала, что Федькина мертва?

– Сани перед крыльцом.

– Она?

– Её одёжа.

– Врать мне не будешь, спасу от цугундера.

– Все как на духу.

– Ступай.

– Владимирский гонимый азартом, вновь приступил к исследованию погреба, обнаружив там почти столетние коньяки, пока до его чуткого слуха не донёсся некий звук. Наш герой не раздумывая кинулся на зад и обнаружил что дверь в погреб закрыта снаружи, и он теперь пленник этого подземелья, которое может стать ему склепом, если его не обнаружат вовремя.

– Топор. Вдруг она не взяла его с собой. – Наш пленник вернулся назад и обнаружил на полу лежащий топор.

Дверь оказалась на удивление крепкой и нашему узнику пришлось неустанно потрудиться около часа, что бы прорубить небольшое отверстие, между металлическими полосами, которыми была обита вся дверная поверхность. Владимирский прислушался. Тишина. Посветил в отверстие, никого. И только после этого засунул туда руку. В задвижку за место замка, была засунута кочерга. Наш затворник не без усилий вынул кочергу и подвесная петля звякнув, предоставила ему свободу. Владимирский взлетел по ступеням на верх, очутившись в зале, сразу почувствовал запах гари. Он бросился к спальням, где из двери комнаты хозяйки дома, сочился едкий дым. Заскочив в помещение, взору его предстал ужасный вид того, как заживо горит на кровати Наталия Фоминична. Владимирский поднял с пола ковёр и накинул его на огонь. Затем схватил какой-то халат и стал им сбивать пламя. Оборвав загоревшиеся занавески, затоптал огонь. Наконец с трудом сбив огонь, вытащил обгорелое тело из под ковра и положил его на диван. Затем позвал урядника и мужиков топтавшихся перед домом, которые залили тлеющую кровать водой.

– Как же такое случилось, где ж Таньку бесы носят? – Возмущался местный староста.

– Действительно где? – Произнёс Владимирский, заглядывая в её спальню. То что он там увидел, ему не понравилось совсем. Там на люстре висела ключница, удавившаяся прямо на шнуре спуска и подъёма люстры, нужного при зажигании свечей. С её ноги свалился башмак и лежал на полу. За спиной он услышал голос урядника:

– Надо же, какое совпадение.

– Вы верите в совпадение?

– Пожалуй нет ваше высокоблагородие. – Задумчиво ответил урядник.

– Странная картина происходит Силантий Петрович. – Произнёс Владимирский не глядя на урядника, в голове же его происходили логические построения: – С утра обнаруживаем тело утопленницы. Везём на опознание, где меня запирают в погребе. Не освободись я из заточения чудесным образом, пламя поглотило бы весь дом. А тут у нас ещё и висельник. И так удачно, что все концы в воду.

– Уж больно как-то всё… – С сомнением ответил урядник и сразу перешёл к делу: – А какой у нас мотив?

– Мотив у нас любовь. Некий художник, загадочная личность.

– Так, так, так. – Урядник задумчиво зачесал подбородок.

– Выкладывайте коль есть мысли. – Подбодрил Владимирский.

– Вы думаете подпихнула соперницу с крутого бережка? Затем испугавшись вашего появления, вас же закрыла в подполе. Опять же, для какой надобности старуху поджигать, раз сама решила повеситься? Не резон.

– Вопрос. – Наш жандарм посмотрел, на лежащий на боку стул, обтянутый потёртым бархатом и подняв его подставил под ноги висящей Татьяны. Ноги свободно доставали до стула. Затем он вернул стул на прежнее место, пояснив уряднику: – Ничего не трогать, сначала нужно все сфотографировать.

В соседней комнате послышались крики и вбежавший староста сообщил о том, что хозяйка очнулась. Владимирский поспешил туда. Та лежала на диване, её тело практически полностью обгорело, покрывшись ужасными волдырями, а на лице и руках, вовсе отсутствовала кожа. Жандарм опустился перед ней на колени:

– Наталия Фоминична, вы меня узнаете!?

– Больно. Дайте мне выпить. – Едва разборчиво просипела пострадавшая обгорелыми губами и она выпучила глаза, со сгоревшими веками в сторону секретера.

Владимирский махнул рукой уряднику и тот мигом подскочив к секретеру, открыв его обнаружил пол дюжины пыльных бутылок шотландского виски, как мы уже знаем невероятной выдержки.

– После того как обгоревшая с жадностью выпила целый стакан, наш жандарм задал ей вопрос:

– Наталия Фоминична, с кем уехала ваша дочь?

– Одна в город. – Еле слышно произнесла пострадавшая, указывая глазами на бутылку.

– Наталия Фоминична, а художник когда уехал?

– Стасик? Никуда не уезжал. По просьбе Зиночки, я оставила его истопником. Зиночка его очень ценила. Зиночка, была всегда такой не посредственной. Как меня всегда это умиляло, когда она была ребёнком…

– Заговаривается. Наталия Фоминична, так значит художник и теперь находиться в усадьбе?

– Месье Вольдемар? А ведь это вы погубили мою девочку… – Пострадавшая стала нести всякую ахинею и потихоньку затихла.

– Представилась сердечная. – Крестя лоб сказал урядник.

– Да. Жаль. Мало что от неё узнали. Силантий Петрович, найдите мне этого истопника и немедля.

Через двадцать восемь минут, он делал снимки в комнатах с покойницами, когда к нему ввели истопника барского дома. Это был среднего роста невзрачный мужичок, с округлым лицом и хрящеватым тонким носом, лет двадцати восьми. Одет он был в плисовые штаны заправленные с сапоги и стёганый кафтан. Было очевидно, такой фрукт что-то не тянул на красавца любовника.

Нашему герою из его усадебного дома доставили фотоаппарат и он делал снимки, так как криминалисты из Новгорода прибудут только завтра. В его жандармском отделении был заведён строгий порядок, обязательное фотографирование мест происшествия, снятия отпечатков пальцев, если есть труп, осмотр его патологоанатомом, всего этого ещё не было принято повсеместно в правоохранительных органах царской империи.

– Вот ваше высокоблагородие, доставили. Истопник Колчин. – Доложил урядник, добавив: – Скрывался в баньке.

– Значит истопник? – Собирая треногу спросил наш жандарм.

– Выходит что так.

– Да ты не робей, подойди. – И когда истопник подошёл ближе, Владимирский добавил с иронией в голосе: – Да ты у нас ещё и художник. Как тебе такое художество. – Колчин растерянно уставился на висящую Татьяну, Владимирский же продолжал: – Говорят вы с ней были чрезмерно близки.

– Кто говорит?

– Давайте снимем тело. – Обратился Владимирский к истопнику: – Ну же, придерживайте тело. – У истопника заметно дрожали руки, когда тело клали на пол: – Ну что господин Колчин, так таки и не хотите рассказать о ваших художествах с покойницей. Зря молчите, вы у нас подозреваемый в убийстве.

– Погодите! В каком убийстве!? Она ж… Вы думаете что это она из-за меня в петлю полезла? Клянусь, я здесь ни с какой статьи. Ну да, в художествах мы с ней участвовали, так то когда было. Я обычно ранним утром начинаю топить, сначала снизу зал, а уж как все встанут так и в доме. Стало быть однажды подкидываю я дровишки в печь, те что под домом, чуть только воздух прогрелся, глядь а передо мной ключница Танюха. Я аж зевоты лишился, от такого дивного представления. Как она капот распахнула, а там… – Колчин с грустью покосился на труп лежащий на полу.

– А там шибко роскошное тело. – Помог рассказчику Владимирский.

– Откуда вы… – Но увидев что жандарм смотрит на фотографии на стене, стал каяться: – Клянусь, не устоял я. Как себя не бранил, а поделать не в силах чего. Танюха она девка ничего, да вот с изъяном, из-за того изъяна и старой девой осталась. Я вроде как вначале себя обманывал, дескать Танюху жалко, а потом вижу привык к её срамному поведению, да к тому же и сам стыд потерял. И то сказать, почитай три годка она меня навещала, даже Надюха моя почувствовала неладное.

– Постойте Колчин, вы с покойницей три года знакомы?

– Ну да, как пристроил меня сюда бывший управляющий. Я то в семье самый младший. Тятя со старшими братьями землицу пашут, теперь то вы им землю то дали без процентную, а я все равно в семье лишний рот. А тут какой никакой приработок…

– Так вы живете здесь в деревне?

– А где ж ещё?

– Почему же три года знакомы с покойницей?

– Три, как Садом с Гамморою, апосля того как Надюха моя взбеленилась, я уж к Танюхе ни ногой. Почитай с весны прошлой. Да я с тех пор и видел её редко. Утром пришёл натопил, если нужно дров натаскал и ушёл. По указанию барышни, в доме я вовсе не топлю.

– По указанию барышни, или барыни?

– Барышни. Они ещё с опрошлого года, как ночи студёные стали, повелели.

– Владимирский посмотрел на изразцовую печь в комнате, и спросил:

– А эти печи кто топил?

– Раньше я справлялся, апосля господа совсем затворниками жить стали. А мне это на руку, лишний раз с Танюхой встречаться нет нужды.

– Выходит, что эти печи внутри дома топил другой истопник?

– Выходит так.

– Что ты можешь сказать о другом истопнике?

– Ничего я о нем не слышал.

– Так что же выходит, барыня с прошлой осени жила в доме только с ключницей?

– Не ведаю. Только в доме у них гостил какой-то франт, деревенские сказывали, то глядь в саду, или там в леску, с этим как его.

– С мольбертом.

– Во, во, очень уж похоже природу малевал. Да я слыхал иной раз, будто энтот франт, к девкам нашим приставал. Ему парни наши хотели бока намять, да куда там, бугай здоровенный оказался. Мишке задире вдарил знатно, тот аж чувств лишился. А когда его ребята хотели кольями отходить, сунул руку в карман, этак угрожая, коли кто первый колом замахнётся, тут то он и вынет револьвер и пальнёт в кого. А был у него там револьвер, не было, кто теперь знает. Тёртый калач, коли наши сдрейфили.

– Выходит он мог жить в доме и топить печи.

– Выходит мог.

Дом был обследован целиком, только в доме ничего подозрительного не обнаружили, впрочем как и художника-истопника. По описаниям садовника и истопника, это был лет около тридцати, светло-русый, и холеный господин, плотного телосложения, с тонкими пальцами аристократа, без бороды и усов.