– Я за каждую копейку трясусь, как же сэкономишь не торговавшись. – Оправдывалась кухарка.

Коляска покатила по мокрой мостовой, за ней жандарм на извозчике, а уж сзади наш герой, что бы не привлекать внимания. Так они доехали до дома купца Лисицина. И после ещё целых пол часа Владимирский месил грязь под окнами, с задней части дома. Наконец одно из окошек открылось и появилась голова кухарки в белом колпаке. Подскочивший жандарм зашептал:

– Принесли?

– Как же, денюшки наперёд давайте.

– Владимирский сунул ей приготовленные пятнадцать рублей и в замен получил портсигар чернённого серебра, где со обратной стороны была выгравирована фраза: – «Милому другу в знак примирения, от твоей Ларисы Дмитриевны».

– Что же это за Лариса Дмитриевна такая? – Рассуждал наш герой, спустившись в подвальную квартиру дворника, где был секретный центр наблюдения за домом Лисицина. Портсигар взял в руки вахмистр Кузнецов:

– Знатная штуковина, Велико Устюжское чернение по серебру. Вещь не дешёвая, рубликов двенадцать стоит, да прибавь сюды гравировку.

– Хорошо бы нам этого гравировщика найти, может он нас просветит, кто такая эта Лариса Дмитриевна и где её искать. А через неё может и Бжезинского найдём, что это он взял моду прятаться. – Размышлял наш герой.

– Так, ваше высокоблагородие, здесь совсем не далече, в пяти минутах ходьбы, жид один гравирует. Тот ещё типус, потихоньку скупает краденное золотишко и серебро.

– Нельзя ли поточней Кирилл Матвеевич. – Обратился с почтением к Кузнецову наш герой.

– Как вышли, направо и на следующем перекрёстке ещё направо, напротив театральной тумбы. – Рассказывая загибал руку Кузницов.

Владимирский живо заскочил в свою коляску и поехал по указанному маршруту. Перед вывеской, – «ломбард», – он остановился. Ломбард был величиной с небольшую комнату, с обнесённым прилавком с трёх сторон от витрины. Чего здесь только не было, от хрустальных люстр, до старинных икон, которыми наш герой сразу же и заинтересовался. Хозяин лавки еврейской наружности, был ниже среднего роста, лет шестидесяти. Спереди лоб его оголяла до затылка лысина. Одет он был темных брюках, темной сорочке и атласной жилетке, настороженно косился на нашего жандарма в штатском. Молодой парень разбитного вида, в хромовых сапогах, предлагал хозяину ломбарда какой-то товар, судя по всему краденный:

– Моисей Абрамыч, мы цены знаем. Я ведь могу обидеться и уйти к Аграфене процентщице.

– Скатертью дорога молодой человек. И хотел бы я посмотреть на ваше печальное лицо, когда процентщица вам с половину меньше даст, того что я вам предлагаю.

– Абрамыч, мне сей минут деньги нужны. Накинь хоть (синенькую).

– Ты явился не запылился, я тебе в миг денюшки отслюнявил, а твоё барахло, поди знай кто и когда возьмёт. Пять рубликов таки много, а два целковых добавлю и это последнее моё слово молодой человек.

– Эх Моисей Абрамыч, – парень взял лежащие на прилавке двадцать два рубля и только тогда выказал обиду, – кровосос Христопродавец.

– Моисей Абрамович завернул в тряпицу серебряные и золотые столовые приборы, принесённые клиентом, и сунул их под прилавок. Затем обратился к нашему герою:

– Я вижу, таки вам приглянулась эта икона чудной работы, семнадцатого века. Умели таки раньше творить мастера, где уж нынешним…

Владимирский повернулся к хозяину лавки и тот увидев его шрам запнулся.

– Икона чудесная, не скрою. – Тихо произнёс жандарм: – Но меня интересует другое.

– Клянусь мамой, я этого босяка в первые видел. – Было ясно что нашего героя узнали по шраму, поэтому он не дал времени объяснится скупщику краденного и сразу же предъявил портсигар.

– Что можете сказать о гравировке?

– Шо таки тут скажешь, гравировка вензелевым шрифтом.

– Ваша работа?

– Моя, а што не так, таки?

– Хозяйку этой вещицы помните?

– О! А как же! Это такая роскошная дама, скажу я вам. – И Моисей Абрамович закатил глаза.

– Опишите, какая она.

– Дама в теле. Лет тридцати. Холеная. И що вы думаете себе на щеках? Ямочки, когда улыбается. Вот тут приютилась маленькая родинка, – и Моисей Абрамович указал пальцем рядом с переносицей.

– Как звать величать? Где живёт?

– Нам ваше высокоблагородие таких подробностей знать ни к чему. Вы поймите таки меня правильно, Моисей Абрамыч доверяет людям, вот люди ко мне и тянуться. А пачпорта, что бы надпись накропать, нам не к чему.

– А как же насчёт скупки, краденного? – Припугнул Владимирский, что бы перейти к делу.

– Ваше высокоблагородие, у нас с этим строго, разве што пожалеешь какого сироту, себе же в убыток.

– Разве мы с вами знакомы?

– Мир слухом полнится. Кто ж не знает такого человека. Клянусь таки жизнью любимой мамы, покойной жены, про эту даму добавить ни плохого, ни хорошего не могу. Таки вы поверьте, я с утра до вечера здесь. Где мне быть?

– Значит не хочешь по хорошему. Знаешь сколько за скупку краденного огребёшь? – Владимирский откинул прилавок.

– Шо вы меня пугаете. Я таки пуганный, ещё когда служил в Одессе, у дяди Бени на побегушках. Таки я вам замечу, мне контрабандисты, в зад тарань засунули, у них там были с дядей Беней, какие-то недопонимания.

– И что тарань? – Машинально спросил Владимирский отодвигая в сторону хозяина ломбарда.

– Не знаю, может ещё там. Туда зашла хорошо, а обратно иглы раскорячила. – Моисей Абрамович дёрнул за шнурок, отойдя от нашего героя, который достал из под прилавка свёрток и уже начинал его разворачивать. Где-то в соседней комнате послышался звонок. И через мгновение оттуда выскочила ошалелая, худенькая девчонка, на вид лет тринадцать и направила на нашего жандарма дробовик. Глядя в её круглые, очумелые глаза, Владимирский произнёс себе под нос:

– С дуру сейчас шмальнет. – Девчонка закрыла глаза, этого хватило нашему жандарму, что бы переместиться в сторону. Грохнул выстрел.

– Маруся, деточка моя! Чем ты думаешь? Я таки просил тебя, без моего знака не стрелять. – Лавочник выскочив из-за прилавка подбежал к дырке в стекле, образовавшейся после выстрела, и заглянул на улицу: – Из-за твоей неосторожности, таки могли пострадать не в чём невинные люди.

– Хорошее самообладание Моисей Абрамович, значит попади она в меня и люди на улице не пострадали бы. – Скептическим тоном произнёс Владимир, забирая дробовик у девчонки: – Заботливый вы наш. – Девчонка мёртвой хваткой держащая охотничий обрез, заскользила за Владимирским. И тому пришлось, только резким рывком, оцепить девчонку от грозного оружия. Малолетняя воительница была в шоке, в следствии этого настырно тянула руки к дробовику, который жандарм положил на верхнюю полку. Владимирский легонько шлёпнув её по рукам, молвил флегматичным тоном: – Не бабское дело с волыной играться, патроны переводить. – И далее его реплика предназначалась хозяину ломбарда: – Да уж влип ты Моисей Абрамович.

– Ваше высокоблагородие, я ж тольки папужать хотел. Кто ж знал что эта малахольная пальнёт.

– И тем не менее, я проведу этот случай в своём донесении, как нападение на исполняющего обязанности. Закрывай контору. А что это девчушка на тебя не похожая, никак ещё и беременная, да ты у нас педофил.

– А я смотрю вы у нас благородный. Только учтите что такой благородный и совратил её в одиннадцать лет. А я таки негодяй её с улицы полудохлую подобрал. Я старый еврей, хочу умереть в своей постели и что бы было кому глаза закрыть. Грешил таки скажу я вам много, детей Бог не дал, шесть лет назад супруга умерла. Мне самому уже скоро шестьдесят, а на мне мама и тёща.

– Сейчас заплачу. – Владимирский развернул тряпицу: – А приборы то с вензелями, это мы враз установим их владельца.

– Ну клянусь, я про эту фифу больше ничего таки не знаю.

– А про того, кто столовые приборы принёс? Колись, если хочешь умереть в своей постели.

– Я вам замечу, был он один раз, его Федька косой приводил. И кличут этого босяка Ванька щербатый, он кистень под полой всегда держит, от такого поди не возьми.

– Ты мне мозги не пудри, испугался он видишь ли. Выйди на улицу, я с Марусей непонятки перетру.

– Могу я одеть пальто?

– Одевайте. – И когда дверь за Моисеем Абрамовичем закрылась, Владимирский обратился к худенькой девчонке: – Я командир Новгородской жандармерии, Владимирский. Сейчас мы здесь одни, ты можешь не бояться и говорить только правду.

– Правда? Ой мамочки ноги подкосились. – Наш герой подставил ей стул: – Как же это, я вас чуток не подстрелила?

– Чего пальнула-то?

– С испугу. Вот те крест барин с испугу! Как вас увидела, так сердце враз и зашлось, страшный вы зраком, как есть думаю тать, обнести Моисея Абрамовича явился.

– Ты понимаешь, коли в меня не промахнулась бы, теперь на каторгу как милая пошла?

– А хоть и на каторгу, все лучше чем раньше жила.

– Лет-то тебе сколько?

– Перед Рождеством шешнадцать стукнет.

– Ты мне врать не моги, Моисей Абрамович велел годков прибавить?

– Что вы барин! Моисей Абрамович он добрый и ласковый.

– Ещё бы что бы педофил и не ласковый. Старый тебе пузо накачал?

– Акстись барин. Вот и его мамка, тётя Циля меня к лекарю водила, тоже думала, что я за брюхатила. Неа, фельдшер глянул, – сказал у меня это ди…,

– Дистрофия.

– Аха, она энта самая. Только не кака у меня дистрия, это я с голодухи у Моисея Абрамыча отъедаюсь от пуза. Голодали мы с мамкой. Она как запила, неделями к нам носа не казала.

– Ну а отец твой где?

– Тятька-то? Тятька сгинул энто когда мы ещё при барине жили. Мамка у меня дюже красивая была, вот и старому барину и приглянулась. Тогда мы недалече от Тихвина жили, барин нас с мамкой к себе в усадьбу взял. А тятьку стало быть извозом отправил заниматься, там он и сгинул. Он все хотел денюшек заработать, что бы от барина уйтить, мамка то у барина в любовницах ходила. Старый такой, седой весь, но добрый был барин, Ершов Афанасий Николаевич, може слыхали.

– Ершов, Ершов, это тот что в губернской управе сидит?

– Неа, то сынок их Валерий Афанасьевич. Афанасий Николаевич давно уж не служит.

– И что было дальше?

– Ну, как нашу мамку на барских харчах разнесло, барин её и бросил. Тогда уж меня сделал любовницей, мне тогда одиннадцать исполнилось.

– Я смотрю ты не смущаешься, неужели не стыдно было?

– За мамку стыдно было. Видать и ей, с того она и пить взялась. Не, барин добрый был не обижал, всегда гостинцы были, или там лента, даже раз мне сарафан новый справил. Это когда барыня про все прознала, тут нас и на улицу выгнали. Ох и по сиротствовали мы, упаси Господь. Мамка по рукам пошла, да и мне не сладко пришлось. Сестрёнка моя Катька, с голодухи умом тронулась. У аптекаря, того что мы в подвале угол снимали, нашла соду, и давай радоваться, дескать сахар, натрескалась и околела. Братишка у меня остался, так Моисей Абрамович и его к себе взял, к делу приучает. Пропадём мы на улице барин, не чини зла против Моисеюшки.

– Нда. Вон они благородные господа, растлевают Россию. – Владимирский не подымая глаз смотрел в пол.

– Вы скажите хозяину, може он на мне женится. Больно на улицу страшно.

– Так Абрамычу лет семьдесят.

– Поди не семьдесят, Циля говорила ему в этом году шестьдесят будет.

– Сорок пять лет разница, закон запрещает такие браки.

– Ну что ж, авось и так не выгонит.

Владимирский сидел на облупившимся стуле положив ноги на подставку. Он измазал свои сапоги когда ходил под окнами кухарки и теперь молодой, конопатый паренёк усердно чистил их ваксой. От хозяина ломбарда ничего больше узнать не удалось, по поводу Ларисы Дмитриевны, но зато он банально его завербовал и обязал регулярно стучать на приносящих подозрительный товар. Взгляд нашего жандарма блуждал по праздному и деловому люду, идущему в разных направлениях по улице. Рядом какой-то важный господин, ругал хозяина сапожной мастерской. И тут его взгляд остановился на театральной тумбе, где афиша гласила: – В роли Ларисы Дмитриевны – Анфиса Кузякина.

– А что малой, давно у нас «Бесприданница» Островского идёт? – Поинтересовался Владимирский глядя на плакат.

– А кто его ведает барин, афиши второй месяц налеплены. С вас гривенник барин.

Владимирский не желая что называется светиться перед публикой, сидел на галёрке, в обществе гимназистов и скромно одетых молодых людей. Он заскочил в свой цветочный магазин и купил огромный букет роз, выращенных в его теплицах, и отправил с запиской к главной героине спектакля Анфисе Кузякиной. В букете была записка: – «Восхищён вашим талантом, прошу позволить видеть вас лично». – Кузякина действительно играла не плохо, но самое главное то, что она подходила на неизвестную, заказавшую гравировку у антиквара Моисея Абрамовича. Ближе к антракту Владимир тихо встал и стал извиняясь, пропихиваться к выходу что бы незамеченным просочиться за кулисы.

Наш герой протиснулся сквозь актёров, толпившихся за сценой, продолжив свой путь вдоль дверей гримёрных комнат и остановился услышав женский шёпот из-за не плотно прикрытой двери:

– Слушайте! Слушайте, что вы!? Что вы!? Вы не смеете! Вы гнусный человек! Вы меня прошлый раз обманули! Вы обещали мне роль со словами… – Владимирский заглянул в щёлку и увидел как мужчина во фраке средних лет, привалил девушку на столе гримёрной в откровенной позе, дав волю своим рукам и губам.

– Глупенькая, разве я не дал роль Огудаловой твоей матери. Летом будем ставить Леди Магбет и тебе роль найдётся, если будешь со мной по ласковее.

– Ну сударь! Пустите же!

– Боже сколько страсти. Непременно найду для вас роль со словами.

– Сударь. – Когда наша молодая особа уже готова была сдаться настойчивому господину, наш жандарм постучал в дверь и через мгновение очутился внутри обшарпанной комнатушки:

– Прошу прощения, мне показалось здесь кто-то звал на помощь.

– Позвольте. – Начал было распалившийся мужчина, приводя себя в порядок, поправляя свою бабочку на шее: – Как вы смеете врываться в уборную комнату без стука. Здесь посторонним не полагается.

– Вы дворянин? – Не глядя на важного господина произнёс Владимирский, подовая руку полулежащей на столе, перед зеркалом, девушке: – Прошу мадемуазель.

– Позвольте! Вы собственно кто!? – Начал было возмущённо господин, но осёкся после слов нашего героя:

– Значит не дворянин.

– Вы собственно кто?

– Я Робин. – И Владимирский нанёс лёгкий, но точный удар в солнечное сплетение нашему лощёному господину. От чего у того перехватило дыхание и глаза увлажнились: – Гуд.

– Виктория, папенька назвал, он был у нас комедиантом. – Произнесла девушка в наряде цыганки. Опираясь на руку жандарма, она грациозно соскользнула со стола: – А вы значит Робин Гуд. Отнимаете деньги от богатых и отдаёте их своим поклонницам. – Девушка изобразила равнодушие, надув свои губки.

– Остроумно. Вы мадемуазель Виктория вся в папу. – Последние слова нашего героя поглотил свистящий вздох господина, к которому наконец вернулось дыхание:

– Вы! Вы! – Только и смог тот вымолвить, начиная часто дышать.

– Робин, для близких и друзей. Для вас можно Робин-зон. – Владимирский напустил напыщенности и не скромно разглядывал юную актрису.

– А это наш импресарио. Господин Лорен. – Сообщила смущаясь девушка.

– Это вы намекаете мадемуазель Виктория, на создание цирковых отношений между хозяином театра господином Лореном и его труппой?

– Не ваше собачье дело! – Пришедшего в себя господина Лорена накрыла волна возмущения и злобы и он будучи на вид таким лощёным и упитанным проявил чудеса резвости, борцовским приёмом положив нашего жандарма на лопатки. И тому пришлось изрядно повозиться, что бы взять руку на излом господина Лорена. Ещё мгновение и рука Хозяина театра была бы неотвратимо покалечена, но Владимирский вдруг услышал над своим ухом грудной женский голос:

– Ну словно дети малые. Сударь, пустите уж, вы так ему руку сломаете. Я теперь же пошлю за городовым.

– Наш герой поднял глаза, над ним стояла дама красивой наружности, в возрасте до сорока лет.

– Этот благородный человек, для сведения, заступился за вашу дочь! – Пафосно заявила девушка.

– Заступился? Что это значит Жак? – Жак Лорен не обращая внимания корчил гримасы, обнимая пострадавшую руку. Видимо такое безразличие к своей особе и вызвало гнев у нашей актрисы: – Жак свинья, ты же мне обещал! Ты клятвенно заверял, что это было в последний раз! – Возмущалась Актриса.

– Натали, не устраивай балаган, я тебе все объясню.

– Не устраивай балаган!? Это ты мне предлагаешь в своём балагане!? Мерзавец! – И звонкая пощёчина достаётся хозяину театра: – Извращенец! – И правая щека Жака, познает позор левой ручки актрисы.

– Ну это уж слишком Натали! Ты говори, да не заговаривайся! – Наконец возмутился господин Лорен, подымаясь на ноги: – В конце концов, мы здесь не одни. И ты между прочим не единственная претендентка на роль Огудаловой.

– Жак, что ты такое говоришь!? Опять намекаешь на эту бездарность Петровскую?

– Да! Мне ваша семейка уже вот здесь. – И хозяин театра провёл рукой себе по горлу.

– Жак, это просто недоразумение, мы все уладим. Вика извинись перед господином Лореном.

– Ма!

– Виктория, вспомни чем мы обязаны своему благодетелю. – Настаивала мать: – Жак поверь, она сожалеет и впредь будет более покладистой.

– Маменька! Вам что же меня совсем не жалко!? Вы же меня как рабыню на невольническом рынке продаёте. – При этих страшных словах девушка выгнула спину и то ли гордо, то ли обиженно вскинула голову.

– Ну ты матери то не перечь. – Строго ответила актриса. И далее смягчая тон, обратилась к нашему жандарму: – И вам молодой человек следует удалиться. Тут у нас дела семейные.

– Вы так, вы маменька у меня всех поклонников отобьёте. – В голосе девушки чувствовалась не поддельная обида.

– Поклонников, ха-ха! Это Анфискин поклонник, целую корзину роз ей послал, почитай рубликов на тридцать. – В глазах и голосе актрисы сквозила зависть.

– Я действительно являюсь поклонником таланта госпожи Кузякиной и явился засвидетельствовать ей своё почтение. – Перешёл к делу Владимирский, но хозяин театра посрамлённый нашим героем тут же запротестовал:

– К ней нельзя, у них во втором действии смена гардероба.

– Ах перестаньте Жак! С каких это пор ваша Анфиска стала такой стеснительной. Виктория проводи молодого господина.

Действительно, в гримёрке актрисы Кузякиной толпились поклонники, пока она переодевалась за ширмой. Это не входило в планы нашего героя и он стал действовать:

– Господа! Имейте совесть господа! Прошу на выход господа. Начинается второе действие, возвращайтесь на свои места. – Наш жандарм буквально выпихивал посетителей: – Ну же господа, нашей диве нужно войти ещё в образ. – Наконец Владимирский закрыл дверь на ключ, избавившись от поклонников актрисы.

– Благодарю вас, вы не представляете как это все утомительно. – Произнесла наигранным тоном Кузякина и тут же раздражённо вскрикнув, шлёпнула девушку помогавшую ей переодеваться: – Полегче корова, ты меня уколола!

– Увидев вас на сцене, был покорен игрою и вашей красотой. Надеюсь вы смогли прочесть мою записку.

– Так это от вас розы. – В голосе Кузякиной послышалось некое разочарование, что дало повод предположить нашему герою, – она надеялась что это от Бжезинского.

Дальше Владимирский действовал по разработанному им плану. Он достал из серебряного портсигара сигарету, безразлично обронив слова:

– Вы позволите? Двугривенный за сигарету. – Как будто стоимость сигареты позволяла курить в обществе дамы: – Анфиса?

– Потаповна. – Произнесла та рассеяно, увидев в руках его, несомненно свой подарок, портсигар.

– Анфиса Потаповна, вы гениальная актриса, и вы… – Начал было жандарм, но его перебили:

– Ах оставьте. Какая у вас забавная безделица.

– Милая вещица, считайте что она ваша. – И Владимирский бросил портсигар на её гримёрный столик, делая вид что тут же забыл про него: – Анфиса Потаповна вы восхитительны!